Ключ от Дерева - Сергей Челяев

Попрощавшись, друид вышел из города, однако, по донесениям часовых, взял путь на север, в сторону моря. Он был относительно молод и по этой причине прежде на советах не бывал и послам был неизвестен. Впрочем, его хорошо знали охотники и крестьяне-литвины, собиратели меда и сельские знахари, пользовавшие больных нехитрыми снадобьями по рецептам из дедовских свитков, утративших былую силу от времени и сырости. Друида звали Травник.

Он проснулся ранним утром, когда сороки еще трещали в густых ветвях ивняка. Сон ускользнул, как уходит вода между пальцев из ладони, видения уже покинули его, но глаза упорно не хотели открываться. В этот раз Лес не проводил его до опушки, как всегда бывало раньше. Он задумчиво брел по тропинкам, засыпанным мягкой осенней листвой – в Лесу чаще всего было Желтое время года, – и они выводили его к полю или на берег реки, той, которую ему еще никогда не удавалось переплыть. Он смотрел на плавное движение текучих бурых водорослей, похожее на волны травы, стелющейся в поле; пролетал октябрьский ветер, и он различал стремительные черты нечеловеческого лица, длинные волосы упругого воздуха, надутые щеки непоседливого вестника холодов. Лес тем временем отдалялся, стихала птичья разноголосица, а перед глазами повисала густая пелена летнего грибного дождя, шумного и пахучего. Тогда он открывал глаза.

Сегодня все было по-другому, все было иначе. Словно жесткая ладонь прошлого легла на лицо, и тревожный шелест лесных деревьев стоял в ушах, не умолкая, наполняя сердце неясной тревогой и печалью.

Много лет назад десятилетним мальчишкой он попал в набег. Все население его деревушки порубили закованные в железо воины в рогатых стальных шлемах с опущенными забралами. В горящем сарае погибли мать и сестренки, отец успел запороть вилами двоих убийц и пал, пронзенный стрелами. Мальчика спасло только то, что двумя днями раньше он отправился погостить в соседнюю деревню. Спрятавшись в кустах, он с ужасом смотрел, как рыцари хозяйничали в деревне, сгоняя скот, шаря в домах. Когда к вечеру воины ушли, мальчик прокрался в опустевший дом, скатился по ступенькам в подпол и, зарывшись в картошку, впал в забытье, вздрагивая от каждого стука, доносившегося сверху. Лежал долго, то ли бредил, то ли спал, и вдруг ему привиделись мать и отец, стоящие перед ним в глубине подвала окровавленные, безмолвные, страшные. У родительских ног игрались сестренки в нарядных платьицах, они разгребали вокруг него картошку и весело, заливисто смеялись. Он в страхе стал подгребать клубни к себе, стараясь зарыться в самую глубь картофельной ямы, только бы не слышать этот смех, не видеть мертвых глаз. Проснулся, весь перемазанный прошлогодней землей, тело била крупная дрожь; он силился выговорить какое-то слово и не мог, только челюсть шумно хлопала о верхние зубы, как у черепа, который он нашел как-то на заброшенном погосте. Он все вспомнил и зарыдал, глотая слезы, а зубы клацали друг о друга – он всхлипывал раз за разом и никак не мог остановиться. Мальчик полез в дом, выбрался наверх и, встав на цыпочки, выглянул в маленькое окошечко с осколками побеленного морозом стекла. На дворе стоял вечер – он пролежал в забытьи целые сутки. Мальчик вышел из дома и обогнул сгоревший сарай, в нем все было черно, не осталось целой стены, а крыша рухнула, похоронив под собой всю его семью. Он вышел на деревенскую площадь и застыл от неожиданности.

В центре бывшей площади у пепелища старостина дома горел большой костер, над которым возвышался широкий деревянный помост. На нем грудой были навалены тела убитых жителей деревни, и пламя уже лизало доски. Вокруг костра сидели человек тридцать в белых маскировочных плащах. В этих краях мертвых предавали земле, и мальчик в ужасе застыл, не в силах оторваться от жуткой, никогда не виданной им картины. Один из чужаков что-то почувствовал, обернулся и медленно потянул из-за спины арбалет. Малыш повернулся и бросился бежать со всех ног. Он не видел, стреляли в него или это был просто жест предостережения, он просто бежал через лес, сердце прыгало в груди так, что казалось, сейчас разорвется, и он останется лежать среди черных елок, но зато все кончится разом.

Ноги сами привели мальчика в деревню, которую он покинул всего день назад. Его встретили сожженные дома, труп собачонки с оскаленной пастью у околицы, лужи крови, припорошенные свежим снежком. Он попятился назад, провалился в сугроб и в беспамятстве кинулся обратно в лес. Мальчишка бежал, пока не перехватило дыхание, словно что-то лопнуло внутри. Он беззвучно осел в снег, обхватил руками заснеженный ствол дуба, и глаза его закрылись.

Утром полузамерзшего мальчика нашел молодой пилигрим в зеленой накидке, подбитой мехом. Пилигрима звали Камерон, он-то и отвез мальчика в Круг, благо скиты были недалеко для знающих тайные тропы. Мальчика выходили, хотя он сильно поморозился, однако имени своего назвать он не смог. Он вообще не смог сказать ни слова – после пережитого потрясения мальчик онемел.

Через несколько дней, когда угроза для жизни мальчугана миновала, Камерон покинул Круг. Он был странствующий друид и, вернувшись раньше срока, наложенного обетом, должен был теперь вернуться в мир и провести в нем на год больше. Это его, однако, особенно не беспокоило, он был молод и возвращаться в скиты не спешил. Друид был доволен тем, что ему удалось спасти мальчишку, и новые заботы быстро поглотили его жизнерадостную, неунывающую натуру, к тому же в скором времени предстояло далекое путешествие на север. История с ребенком отошла в его памяти на второй план, а потом и вовсе истерлась. Пилигрим и не подозревал, что спасенный им мальчишка запомнил его лицо.

Выздоровление затянулось надолго. Друиды искусны во врачевании, и они спасли мальчику руки и пальцы на ногах, сильно почерневшие и уже потерявшие чувствительность. Только голос вернуть лекарь не смог, хотя его познания в человеческой природе были поистине безграничны. Он только сказал мальчику, что голос может со временем вернуться, и тот молча кивнул в ответ. Он не поверил лекарю, и друид почувствовал это. Оставался только один врач – время.

В скитах жили еще несколько детей, судьба здесь у всех была одна. Воспитанники обучались ручным работам и ремеслам, с течением времени наиболее прилежные стали приобщаться к травным и лекарственным делам, единицы – к тайным искусствам. Немой, которого сверстники прозвали Русым то ли из-за цвета волос, то ли по имени народа, к которому он принадлежал, учился понемногу, но все больше смотрел, слушал, мычал себе под нос что-то потихоньку. Учителя у него не было, поэтому он набрался разных отрывочных знаний и приемов, не требующих словесного выражения. Лучше всего получалось у него с растениями – травами, цветами, деревьями. Кровотечение любое останавливал травяной повязкой, а несильное – просто втыкал свежесорванную ветку ивы или пушистой вербы глубоко в землю, и кровь останавливалась, загустевала на глазах. Русый умел отличать буйное дерево, одна щепка которого могла расшатать, завалить крепкий бревенчатый дом. Иногда его брали с собой в деревни лекари помогать врачеванию, однако до его родной деревни он ни разу не добирался. Места, где он теперь жил, были ему незнакомы и, очевидно, лежали далеко от земель его детства. Отрочество пришло неожиданно, и мальчик смотрел на мир жадно, замечая изъяны и выпуклости, цвета и формы окружающего; он еще не мог понять смысл вещей и предметов, но чувствовал их суть, естество. Одного он не мог – сказать о том, что он видит, слышит, осязает; ему нужно было выговориться – так птица в восторге расплескивает утренние трели; он забыл слова, он давно уже думал не словами, а неясными образами, придумав себе свой язык цветов и оттенков, не очень понятный даже ему самому. К нему относились бережно, как к увечному, женщины в деревнях жалели, норовили сунуть вареное яйцо или ломоть хлеба в тряпице. Так продолжалось, пока он не попал в Лес.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});