Никодимово озеро - Евгений Титаренко

«Не живу дома. Ну и что? Я не салажонок. Взрослые забывают или прикидываются, что они в молодости были другими. А если так — они многое потеряли в жизни».

«Драмкружок, самодеятельность. Смешно все это. Я просто опередил вас. Мне с вами скучно, дети!»

«С самого начала не доверяю Н. Если-бы не это — все было бы прекрасно. Я и Г. Как в сказке! Но так будет. Это я решил твердо».

«Целый вечер вдвоем. Она ребенок. Умница, а иногда беззащитна. Одной ей дважды два погибнуть. Думаю о тебе, мой малыш!»

«Законы придумывают те, кому их не надо выполнять. Может быть, я осторожный, но не трус! Как удивились бы А. и С. Пусть будут в неведении».

«Только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины. Истина!!!»

«Неужели тебе бывает хорошо одной? Или как я? Почему невозможно всегда вдвоем?!»

«Я начинаю бояться?! Черта с два! Все вы у меня в руках. Не я у вас, а вы!.. Галчонок, Галчонок… Видно, моряку не миновать… Завтра рву к ней, плевал я на химию!»

«Когда тает, когда весна, зачем надо думать еще о чем-то? Несправедливо!»

Все записки поначалу были приблизительно такого рода. Но затем они стали все более распространенными, хотя в большинстве случаев такими же сумбурными. Однако иногда Лешка, словно бы очнувшись, начинал писать внятно. Вот две последние записи.

«Я изменил А. и С.? То все было не серьезно, игра, смешно вспомнить. Если бы можно обойтись, конечно, обошелся бы лирики ради. Но когда не нужно, кажется, где угодно можно притырить: дома, в огороде, в лесу. А когда по-настоящему — мать дома каждый уголок вышаривает, там — ненадежно, там — могут увидеть, там — не доберешься потом. Все ерунда. Зря уговорил слазить Г. Не понравилось. Пыль! Но все же послушалась. Больше не буду. Это так — из принципа. Самому стало жалко».

«Письмо от А. Раньше ждал. А теперь… У каждого из нас своя жизнь. Я спешу, а они — наоборот. Алена — хороший парень. Но парней много, а женщина должна быть одна. Женщина! Чтобы сам был около нее мужчиной. Было бы честнее написать ей обо всем. Но ведь я ничего не обещал, и никакие обязательства нас не связывают. Сереге надо бы стать поживее. Зря я финтил. Казалось, приятно — скажу: А, идем — А. слушает. Не хватает ей женственности. (В тетради подчеркнуто!!) Даже вместо того, чтобы сказать прямо, пишет: «Соскучилась по озеру… Как там усадьба… Будем вместе выбирать, где учиться…» Читаю, а думаю о Г. Через пятнадцать месяцев совершеннолетие. И все концы отрезаны! Позвольте! Я человек самостоятельный! Что-то финтят они все, меня на мушку не поймаешь. Напишу А. как всегда. Так и так, в Сосновск надо. Черт с ним. Последний раз. Будто я нанятый. Завтра скажу: хватит. Потом отвечу А. Как приедет — что-нибудь придумаю. Г. в отпуск не отпущу. (В тетради подчеркнуто). Черт возьми, лучше бы все-таки не связываться мне. Теперь было бы спокойней. Алене скажу…»

Что скажет Лешка, Сергей не узнал. Видимо, побоялась узнать это и Алена — между страницами лежала промокашка.

* * *

Она встала, когда он дочитал до намеченного, прошлась к двери, потом обратно, постояла за спиной Сергея, глядя в тетрадь перед ним. А Сергей, чьи мысли в эту минуту были предельно вязкими, как тесто, заметил, что делает из промокашки голубя. Покосился на Алену через плечо, но занятия своего не бросил.

Алена прошла и села на угол кровати. Подперев голову кулаками, облокотилась на стол.

Они оказались теперь лицом друг к другу, и в свете лампы, что была между ними, глаза Алены заблестели. Сергей подумал ― она что-нибудь скажет. Но Алена передвинула лампу на край стола, и глаза ее потускнели, а когда она убавила огонь до крошечного — потухли вовсе.

Доделав голубя, Сергей расправил промокашку. Заметил, что ею не пользовались, спросил:

― Из чистой тетради?..

― Из чистой, — ответила Алена, глядя ему в лицо и не обращая внимания на то, чем занимаются его руки.

Сергей смял промокашку и щелчком отправил ее в угол, за тахту.

― Зачем соришь? — сказала Алена.

― Хочу быть живее… — натянуто сострил Сергей.

― У тебя не получится, — сказала Алена.

Говорила она вызывающе, а лицо было беспомощным. Уголки сомкнутых губ опустились и время от времени напряженно вздрагивали.

И Сергей почему-то вспомнил складной охотничий нож, что Алена везла в подарок Лешке.

― Ничего не поймешь, — сказал Сергей про тетрадь. — Дневники у всех глупые. Я читал у некоторых…

― Глупые — если для кого-то. А для себя — нет. У меня тоже есть дневник, — сказала Алена, и голос ее дрогнул. — Я тоже глупая?

Перегнув тетрадь пополам, Сергей зачем-то пошелестел страницами, отпуская их одну за другой. Взгляд его задержался на первом афоризме: «Хорошо море с берега…» И Сергей стал перечитывать его, потому что не хотел смотреть в глаза Алене, потому что знал ее другой — уверенной в себе, дерзкой, «хуже сотни правонарушителей», а не такой пришибленной, и подумал, что это останется у нее навсегда… Лешка свинья, конечно. Это у него с училища всякие штучки начались: «Хорошо море с берега…»

Алена захлопнула тетрадь перед ним, резко поднялась и отошла к окну. Волосы тяжело переместились на спине, когда она взялась рукой за верхнюю перекладину рамы и, глядя в окно, склонилась головой к плечу.

Минуту или две она молчала, потом спросила в темноту:

― Почему ты ничего не скажешь, Сережка?

― А что говорить?.. — вопросом на вопрос ответил Сергей.

Когда она оглянулась, ему показалось, что глаза у нее влажные.

― Это правда, Сережка, что только последняя любовь женщины может удовлетворить первую любовь мужчины?..

― Откуда я знаю! — Сергей отпихнул от себя тетрадь. — Когда узнаю — скажу.

Алена подошла к нему, взяла тетрадь и аккуратно выправила ее ладошками.

Ты же все читал, а молчишь… — упрекнула она. И добавила движением головы подчеркивая каждое слово: — Его, Сережка, запутали.

Сергей хмыкнул, не совсем уверенный в том, кто кого запутал, и что Алена имеет в виду.

― Смотри! — наугад открыв тетрадь, Алена перевернула несколько страниц! — Ведь он что-то скрывает! Его кругом обманывают! Чего он боится? Что такое «притырить надо»? С кем он хочет порвать? Здесь все очень запутано!.. Теперь понимаешь, Сережка; зачем мы ходили к ним?

Он понял это, прочитав несколько первых заметок в тетради, и как раз думал о своих новых открытиях. Но ему был чуточку неприятен этот слишком рациональный со стороны Алены подход к делу. Хотя, если вопрос стоял лишь таким, образом, если углубляться в иную тонкость Лешкиных записей не вменялось, ему в обязанность, задача Сергея значительно упрощались…

― Иди спать, Алена! Утро вечера, мудренее.

Алена в упор смотрела на него, и по лицу ее было видно, что уходить она не собирается.

― Ты не замечал, Сережка, что, когда хочешь схитрить, у тебя плаза бегают? Вот так. — Алена показала: из стороны в сторону. — Если ты задумал что нибудь — я с тобой. Понял?

Это Сергей понял без объяснений. Но возразил:

― Не твое это дело, Алена… — И с досадой заметил, что действительно глянул при этом, чуть-чуть в сторону от нее. Пересилил себя. — Я ведь отлично все понимаю.

Ничего ты не понимаешь, Сережка, — строго, как бы даже с укором, сказала Алена. — Ведь он же нам друг? ― Значит, это наше дело: твое и мое. Ты думаешь, что он обидел меня? Пусть… Думай! — она вдруг повысила голос. — Сейчас, Сережка, не это главное; и ты не имеешь права думать об этом! — Губы ее задрожали. Но Алена все же умела владеть собой. — Совсем не имеешь права!.. Понял?..

Теперь она могла бы заплакать. Не заплакала. Сергей покаялся, что затронул: эту скользкую тему. Но следить за изломами настроения Алены ― ни на что другое в жизни времени не останется.

* * *

Чем ближе подходили к усадьбе, тем осторожнее ступали кедами по влажной хвое. Разглядеть тропинку было невозможно. Шли, ориентируясь по памяти, от ствола к стволу, что еще угадывались в темноте. Луна теперь вовсе не показывалась; тучи проплывали где-то ощутимо низко над землей, а в кронах кедров шуршал ветер; и пахло близким дождем.

Сергей шел впереди и время от времени оглядывался, не слыша Алениных шагов за собой. Но Алена не отставала, пригибаясь и ускоряя шаг там, где пригибался и шел быстрее Сергей, останавливалась, когда останавливался он.

Тело хромой бабки Татьяны куда-то увезли накануне в черной машине. И все же они пробирались к пепелищу с той непроизвольной кошачьей собранностью, какая появляется на пороге опасности. Так, лет шесть-семь назад они пробирались вместе с Лешкой на деревенское кладбище, заранее готовые к встрече со всей кладбищенской нечистью: от вурдалаков до неприкаянных, существование которых так по-современному категорически отрицали днем.

Но то, что ожидало их на пепелище, превзошло самые невероятные предположения. Не зря, видимо, «чуяло» сердце вчерашней бабушки, которая говорила, что одна беда не ходит.