Анна Монсъ (рассказы) - Георгий Лапушкин

Кабинет общественных наук в это время при полном параде готовился к выходу на государственный экзамен по научному социализму. Впереди всех шел лысый, как коленка, толстенький мужичок лет пятидесяти со взглядом абсолютного Швейка, за ним — Мефистофель в черной тройке, за Мефистофелем — чернявый худенький татарин и полная блондинка неопределенного возраста, на вид добродушная. Настроение у всех было праздничное, как всегда перед экзаменом, как вдруг — па-па-па-пам — в проеме двери поп. Подпружиненная дверь закрывалась за ним по мере того, как он входил — а комиссия пятилась. Мефистофель сразу почуял, что перед ним — классовый враг. Он понял, что должен ему «показать» — но как? Не драться же в самом деле!

Только лысый ничего не понял. Он смотрел на гостя и думал: «Это что же, нового завкафедрой прислали? Елки-палки. Едва с научным социализмом разобрался — и вот те на… Заставят теперь катехизис учить — а до пенсии еще шесть лет.»

Поп остановился и минуту смотрел на всех молча. Экзаменаторы чувствовали себя так, словно сами попали — да не то, что на экзамен, а прямо на Страшный Суд.

— Ну, что скажете, дети мои, — пробасил священник, — что же вы молчите? … Стыдно!? — рявкнул от так, что стекла отозвались. — А раньше, раньше-то не было стыдно?! Как вы дошли до жизни сей?! Ведь сказал же Господь «не лги» — а вы? Всю жизнь лгали, да мало того, детей, детей учили лгать! Ведь предмет ваш — чистая ложь еси — вы что, не знали об этом, фарисеи да книжники?! А Россия — до чего Расею довели? Нищета, позор!

— Ну почему, вы утрируете, — вдруг очнулся Мефистофель, — нищета бывает абсолютная и относительная, так вот, у нас относительная нищета. Просто командная экономика не давала простора личной инициативе. Вы же не станете спорить, что до революции хуже жили, ведь это факт!

— А при царе Горохе, видно, лучше жили? — сказал поп зловеще.

— Я вас не понимаю…

— Все поймешь, как Страшный Суд грянет! Уж там вы за все ответите… за ложь, за кровь, за безвинно убиенных…

— А сами, сами-то хороши, — вдруг очнулась и затараторила блондинка, — вы же крещение проводили огнем и мечом, хотя это и прогрессивно было в то время — но все равно насилие! И гусли запретили — народный инструмент!

— Наше крещение Русь спасло — а ваше погубило. Языка ведь Росского и то не стало уже!

— Да как же это не стало? Да вот хоть например газета «Правда» — на каком по-вашему языке написана? И потом, у нас не «крещение», как вы говорите, а научная теория. И потом, почему «погубило»? А война? Под руководством Партии мы войну выиграли, и уж извините за крамолу, под руководством Сталина мы ее выиграли. У него конечно были перегибы, но…

Тут вдруг потемнело небо, закачались стены — и раздраженный голос с небес произнес:» Послушайте, Россияне, бросьте вашу вечную склоку, займитесь наконец делом!»

Васька вздрогнул — и проснулся в поту. Ну и кошмары снятся, аж дрожь пробирает! Впрочем, лекция его быстро снова убаюкала. До звонка еще много времени. Кто читал фантастику, кто писал программу на фортране, кто просто спал. Лектор, сверкая лысиной, бубнил про научный социализм: «Одна из тенденций социалистического развития — это закон превышения эффективности над качеством…» — или что-то в этом роде, Васька с трудом разбирал сквозь вновь нахлынувшую дрему. »…электрификация и интенсификация хозяйства приведут нас к социалистическому рынку…» Последнее, что уловил Василий, топором падая в теплую воду дремы — это ставшее родным словосочетание: «…рыночная эконо…»

Безумие

«Why do you think that I am mad?»

Poe

Прежде чем войти в троллейбус, я остановился и сделал вид, что читаю объявления на остановке. Нет, не он. Этот тип прошел мимо и исчез в подъезде, прикрыв за собой дверь. Но по пути он кого-то задел плечем — а тот идет в мою сторону… может, это условный знак? Нет, тоже прошел мимо. Как бьется сердце… Нужно успокоиться. Люди все еще идут — я войду последним. Вот прошел пьяный… несет тяжелый чемодан… может, там бомба? Да нет, не может этого быть: из-за одного меня — весь троллейбус? Нет же, это все не то, думать нужно спокойно, отрешенно, логично — ведь это просто неразумно. От меня можно и проще избавиться! В переулках, например, сейчас мало народу… Передние двери закрылись — быстро… успел… назад теперь дороги нет. Встань к окну — и притворись, что ты ничего не понимаешь. Открыл дипломат — и чуть было все не рассыпал. Сделал резкое движение, чтобы поймать — и теперь озабоченно раскладываю внутри. Умница — голова работает как надо. Вид совершенно естественный. А может быть спросить соседа о чем-нибудь?… Нет, нельзя. Ведь так всегда бывает — когда человек хочет казаться естественным — он всегда о чем-нибудь ненужном спрашивает… спросит какую-то ерунду — и наоборот подозрительно… Тем более, все молчат. Порядок. Закрыл дипломат, поставил на пол. Хотя нет, что-то не так… А, вот — там внутри ручка лежит, на ней колпачок завинчен не до конца, осталась маленькая щель… я еще когда положил, обратил внимание. Открыть и завинтить? Странно будет выглядеть — только что закрыл — и снова открываю. Слушай, да ты рассуди, ну что из того, что она полежит пока так?… Нет, что-то не то. Нужно завинтить. А может специально, из чувства противоречия, не трогать ее? К тому же ты учти, ведь это признак ненормальности… но ведь ненормальность уже в том, что мне мешает этот пустяк — пожалуй, я ее завинчу, пусть все знают, что я не боюсь показаться… странным… Вот. Теперь — порядок. Только сейчас я начал понимать, как устал за этот день — и вместе с усталостью вдруг пришло спокойствие. Мне действительно стало все равно, кто за мной наблюдает. Где-то в подсознании мелькнула мысль, что если мне в самом деле все равно — то это лучший способ казаться естественным… За окнами синие сумерки, мимо проплывают огни усталого города. В салоне периодически то светлеет, то темнеет, на полу шевелятся тени… я стараюсь на них не наступать. Подъезжаем к остановке — и вдруг меня осенило — билет! Нет, мне нельзя себе доверять — срочно передай пятак… не показывай виду, что очень спешишь. Но как он медлит — разве он не видит, что остановка уже близко!… Хотя… может быть — и видит… Ха, моя голова и тут меня не подвела — я вдруг понял, что мне очень легко узнать, он здесь случайно — или… не случайно! Ведь как все рассчитано: у него мой пятак — если я сейчас метнусь купить билет — это будет подозрительно, они могут понять, что я о чем-то догадываюсь; а если нет — он помедлит еще немного — мы подъедем к остановке — тут же войдет контроль — и им будет легко вывести меня на улицу… Все это мелькнуло мгновенно, троллейбус все ближе и ближе — его рука тянется к кассе… мне уже не удается сохранить спокойствие, я — плохо понимая, что делаю, — снова начинаю открывать «дипломат» — пальцы дрожат, и замки не слушаются… Дверцы со стуком распахнулись — у меня словно все оборвалось внутри — но в то же мгновение он протянул мне билет! Что ж, можно успокоиться… Но нет, всего трясет… Он здесь не случайно, теперь я это знаю точно — но как все тонко сделано — я понимаю теперь, никто не собирается меня убивать — меня просто хотят свести с ума. Но это не так то просто сделать. Я одного только не пойму — как им удалось всем сговориться? Как они действуют так слаженно — и так точно угадывают, куда нужно ударить? И никогда они не доводят дело до конца — просто пугают — но ожидание опасности еще хуже. И эта тонкость, это знание психологии меня просто поражает — иногда они наоборот делают мне что-нибудь хорошее — недавно, например, подошел к театру — и мне одному только достался лишний билет. Почему именно мне? Чтобы помнил всегда — «смотри, мы о тебе не забываем»!

Иногда мне кажется — может, они хотят заставить меня покончить с собой? Черта с два. Мы еще поборемся. Бороться … но с кем? Сами они все сговорились — или кто-то их заставил? Остановка. Я вышел — никто не препятствовал. Что ж, тем лучше.

А если спросят, зачем я вышел здесь? — мелькнула мысль. Да что такого… Хотел пройтись… Да нет, это ненатурально. По ошибке вышел — а другого троллейбуса ждать долго, поэтому пошел пешком. Кто-то неправильно сказал мне, где сходить… Нет, погоди… Кто это сказал? Ведь это же можно проверить! Опросят всех, кто был в салоне… Нет, просто вышел нечаянно. В конце концов, где хочу, там и выхожу! И все с этим, разобрались.

Троллейбус вяло прикрыл дверцы — и потащился дальше. А у меня вдруг ни с того, ни с сего полегчало на душе, накатила волна спокойствия — и счастья. Счастье — это спокойствие, это такие два синонима. Люди, кто сошел с троллейбуса, попрятались в сумерках, я был совершенно один. Напротив светил фонарь сквозь ветви, небо отливало синим, темно-серым. Это мои цвета, я их люблю. Я, наверное, из-за них так счастлив. Я взглянул вокруг себя — и даже стройка с торчащим подъемным краном показалась мне руинами старого замка… Наверное, в наше время любой бутафории достаточно, чтобы любоваться, лишь бы было главное — спокойствие. И еще…