Четвертое измерение - Валентин Новиков

– Надо просто очень сильно захотеть, – сказала Сонька. – И тогда можно сделать все-все, как волшебник. Только я не могу. Знаю, что можно, но не могу. Как будто что-то мешает.

– У меня в детстве было точно такое чувство, – кивнул Иван Антонович. – Как это знакомо! Верилось, что можно полететь или плыть под водой, подобно рыбе. Во все верилось… И лишь позже, значительно позже я понял, что жил в мире иллюзий.

– И что вам дало это понимание? – спросил математик.

– Увы – ничего.

– Я полагаю, – снова вмешался в разговор библиотекарь, – Соня здесь ближе к истине, нежели мы. Наш прагматизм порожден усталостью и грузом прожитых лет. Если бы мы могли детство донести до старости! Но с годами наши нервные клетки рушатся, а разрушение порождает прагматизм, и наши мечты гаснут, мы уже не ищем несуществующие острова.

– К сожалению, это так. – Математик чуть коснулся своих очков. – И это вполне материалистично: состояние нашей нервной системы определяет во многом наши представления.

Иван Антонович поднял вверх длинный палец:

– Свои же собственные детские мечты, этот великий причудливый мир, взрослый человек, в конце концов, приравнивает к нулю, более того, он зачастую сожалеет, что так много попусту мечтал, вместо того чтобы действовать.

– Да-да, – подхватил старый библиотекарь, – в детских снах, помню, я летал, а теперь… – Он лишь грустно усмехнулся и махнул рукой. – Но день-то ведь наш. Днем мы властны над собой. Нам даровано счастье видеть вокруг себя детей, слышать их голоса.

Сонька делала вид, что читает записи в своей тетради, а сама, затаив дыхание, слушала этот разговор. Ее тайно волновало все это – жизнь, смерть, юность и старость. Время, незримое, неосязаемое время делало огромную работу, управляло всем, а само оставалось недосягаемым.

Сонька часто не понимала сама себя, не понимала своих поступков и ощущений. Последний разговор с Исаевым – о красках, о самолетах – вдруг открыл ей беспомощность этого сильного и смелого человека. Он бродил один по берегу, тосковал по своей жене, но не мог ничего поделать. И Сонька ощутила потребность вмешаться в ход событий. Она уже не чувствовала прежней беспечности. Ей казалось, что достаточно привести в движение некие оцепеневшие силы, и все само собой устроится. Она решила во что бы то ни стало починить ветряк. Ей казалось, что это непременно должно склеить чужую разладившуюся жизнь. А склеить ее было совершенно необходимо. Ведь Марина сказала про ветряк: «Стоит как немой укор». Конечно же, как только Сонька заставит крутиться лопасти, все придет в движение: Федор Степанович напишет Марине, что ветряк работает, что во дворе зеленеет трава… И она приедет…

10

Сонька сначала проверила, тот ли это подшипник, приложив вплотную к нему поломанный, затем вынула из сумки четвертинку водки и протянула ее слесарю.

– Ну что, выпьем? – услышала она чей-то смутно знакомый голос. Обернувшись, увидела пожилого слесаря, когда-то работавшего с ее отцом.

– Здравствуй, Соня! – он протянул ей огромную черную руку со сбитыми ногтями, покрытую ссадинами.

– Здравствуйте!

Сонька обрадовалась этой неожиданной встрече – она всегда радовалась, когда встречала знакомых своего отца, – но никак не могла припомнить имени старого слесаря.

– Да Савватеич я, забыла уж… Оно и немудрено. Махонькая ведь была… Как хоть живешь-то?

– Хорошо.

– Вижу по тебе, что хорошо. А здесь что делаешь?

– Подшипник вот мне нужен был для ветряка… – Сонька показала подшипник. – А он достал, – кивнула она на парня.

– За водку? – прищурившись, покосился старик на парня. – Ох и дурак ты, хлопец… Дай-ка, Соня, сюда.

Сонька, недоумевая, в чем дело, протянула Савватеичу подшипник. Старик бросил его к ногам парня.

– Пойдем, я тебе другой такой достану, тут этого старого хлама сколько хочешь валяется.

Савватеич нашел для Соньки пару подшипников, набил баночку солидолом, аккуратно завернул все в газету. Он ни за что не хотел отпускать Соньку. Повел ее с собой в заводскую столовую, накормил, купил ей в буфете кулек конфет.

За обедом Савватеич все рассказывал ей о ее отце.

Сонька ела, низко наклонив голову над тарелкой, слушала, молчала. И старый слесарь, почуяв, что слова его тяжелы для этой девочки, умолк.

Но когда Сонька подняла голову, глаза ее были ясны, она улыбалась.

Поблагодарив старика и попрощавшись с ним, Сонька ушла.

В следующее воскресенье первым утренним автобусом Сонька и Игорь поехали чинить ветряк.

Игорь догадывался, что ветряк – это что-то необыкновенное, что ветряк этот имел отношение к загадочному заброшенному дому и чьей-то судьбе. Сонька конечно, молчунья… А может, она и сама не знает, зачем все это делает. Ведь он, Игорь, никогда толком не знает, что делает и зачем. И если так, то это совсем хорошо. Ветряк с его огромными крыльями, летящими по ветру, представлялся Игорю чуть ли не одушевленным существом и должен был, как ему казалось, сыграть какую-то роль в его жизни. Он, в отличие от Соньки, вовсе не вникал в технические тонкости – его интересовало совсем другое – какая-то нереальная сторона дела. В интернате все знали, что Игоря нельзя, например, заставить чистить картошку для борща, но что он в то же время с готовностью делал все, что только могло его заинтересовать.

Далеко в пустыне всходило солнце и гнало к морю длинные тени. Тени тянулись от дюны к дюне – острые остатки минувшей ночи, достигали домов, затаивались под заборами и деревьями. А тени ветряков терялись далеко в море.

В сонной тишине горланили петухи, кое-где с утренним задором тявкали собаки. Поселок еще спал. Только порт уже глухо гудел – слышался шум работающих машин, сигналили портовые краны. К причалу, медленно разворачиваясь, подходил большой белый теплоход. На море держалась легкая зыбь – вся даль утопала в глубокой темной синеве. И утреннее небо над густо-синим морем казалось необычайно прозрачным и глубоким. Сколько раз уж Сонька и Игорь видели это, и каждый раз новое утро поражало их радостной новизной, невиданной игрой красок.

Снова вдвоем притащили они к ветряку ящик с инструментом. Расстелили брезент.

– Все деревья засохли, – сказала Сонька, – теперь надо саженцы доставать, весь сад заново растить. Тут, возле изгороди, посадим смородину, тут персики и яблони, а виноград возле дома, чтобы вился по стене, как в интернате.

Игорь перебросил языком сапожный вар за другую щеку, шмыгнул носом и согласно кивнул.

– И будет здесь сад… – Губы Соньки тронула слабая улыбка.

Подшипник они сменили за какие-нибудь полчаса. Однако лопасти ветряка даже не шевельнулись под напором крепкого морского ветра.