Вариант «И» - Владимир Михайлов

Итак, я медленно, словно пенсионер на прогулке после легкого ужина, продвигался по Неопалимовскому по направлению к Кольцу. Непохоже было, чтобы кто-то из команды шейха взял на себя заботы о моей охране; обещания редко выполняются немедленно, да и сейчас охрана была бы ни к чему, только мешала бы думать. В переулке было не только темно, но и тихо, разъездной шум у посольства остался позади, за крутым изгибом, а гул Кольца, ровный и неумолчный, как шум водопада, доносился сюда приглушенно, был фоном, на котором можно было бы услышать посторонние звуки, если бы такие возникали поблизости; их, однако же, не было.

Идти в темноте и тишине бывает приятно, но только по ровной дороге, на которой не приходится высматривать выбоины и прочие неровности, мешающие равномерно-безмятежному передвижению. В Германии я привык ходить именно по таким тротуарам, и сейчас, занятый иными мыслями, позволил себе на несколько минут позабыть, что нахожусь в Белокаменной.

Воздаяние за сбой памяти последовало сразу же: я споткнулся и с маху приземлился на ладони и колени, не испытав при этом никаких приятных ощущений. Событие было настолько неожиданным, что я не стал подниматься с колен, а, напротив, опустился на живот, отполз в сторонку шага на четыре, прижался к стене дома и, не выпрямляясь, замер.

Причиной такого странного, скажем прямо, поведения было не какое-то неожиданное нарушение мыслительного процесса; наоборот, голова в эти мгновения работала донельзя ясно. Двигаться так меня заставил некий звук, что сопровождал мое падение: едва слышный хлопок и одновременное легкое чириканье. Хлопок раздался чуть в отдалении – на той стороне переулка, где располагалась обычная московская детская площадка с качелями, каруселями и прочим необходимым инвентарем. Чириканье же прозвучало совсем рядом, вернее, прямо над головой, а еще точнее, именно там, где находилась бы моя голова, не хлопнись я в тот миг наземь. Чириканье напоминало птичий голосок – но только напоминало. К тому же, птицы сейчас спали – в отличие от кошек и людей, имеющих привычку затемно возвращаться пешком с дипломатических приемов, но то была ни кошка, ни птичка, а просто пуля.

Растянувшись во весь рост, прижимаясь к стене и ничуть не заботясь в те доли секунды о сохранности и чистоте моего костюма, я выждал несколько минут. Окажись там в эти мгновения прохожий и заметь он меня – скорее всего принял бы за пьяного; но тут была не Германия и не Штаты, и никто не стал бы по такому заурядному поводу беспокоить милицию; мне же прохожий оказался бы очень кстати: стрелок вряд ли стал бы пытать удачу в присутствии посторонних, для верности ему пришлось бы снять и непрошеного свидетеля, но ведь то мог быть и вооруженный милиционер, направляющийся на смену поста у посольства. Так размышлял я. Однако, видимо, смена производилась в другие часы – никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того, кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мной, явственно пропела свое «С приветом от…». Так, во всяком случае, мне показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке: на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, едва касаясь земли, убегал – и, если только слух мой не галлюцинировал, другие шаги, столь же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков было двое, решившихся приветствовать меня?

Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову, так они действовали и полсотни лет назад, когда искусство и бизнес заказного убийства процвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику.

Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но нацелен был именно на меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал. Именно меня – потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну, что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт.

Я лежал, и мне было, откровенно говоря, не очень уютно. Меня заботила сохранность сразу двух вещей: собственного организма, разумеется, и той информации, которая сию минуту находилась еще не в самом надежном и портативном хранилище – не в моей памяти, – но на диске. Осторожно шевельнувшись, я нащупал ее; к счастью, при падении с ней – насколько можно было определить на ощупь, во всяком случае – ничего плохого не произошло. Нет, конечно, то был не местный деятель. Местный воспользовался бы автоматом, не стал бы выпендриваться и стрелять одиночным, чрезмерно положившись на свое искусство. Ну а если так, то он уже не ожидает результатов: ему необходимо скрыться никак не менее, чем мне, даже куда больше: за мной хоть не гонятся. К тому же – пришло мне в оставшуюся непродырявленной голову – у него ведь есть все основания полагать, что работа им сделана успешно: я упал практически одновременно с выстрелом, разница была наверняка в сотые доли секунды, а такую разницу человек своими органами чувств определить не может; и для него картина может выглядеть так: он выстрелил, я с ходу упал без единого слова, в то время как просто упади я или даже окажись лишь раненным, – наверняка издал бы определенные звуки, которые легко расшифровал бы всякий, знакомый с русской просторечной лексикой. Значит, я был поражен насмерть; сделав такое заключение, автор выстрела должен был незамедлительно пуститься восвояси, даже не успев услышать, как к нему приближается тот, кто затем кинулся ему вдогонку.

Построив такое рассуждение, я решил, что загораю уже вполне достаточно, и пора домой – баиньки. Я прополз еще метров двадцать в направлении Кольца, облегчая дворнику его утреннюю работу; потом, миновав дом и оказавшись рядом с газончиком, перекатился на него, еще немного выждал и осторожно поднялся. Отряхнул с себя мусор, отлично понимая, что это была всего лишь жалкая полумера: мой таксидо требовал сейчас химической чистки, никак не менее. Впрочем, в ближайшие два дня он мне не понадобится в любом случае. Правда, сейчас на Кольце, при ярком свете ртутных ламп, я буду выглядеть не самым презентабельным образом и невольно привлеку к себе внимание – особенно теперь, когда в Москве в связи с визитом шейха все специальные службы суетились, как наскипидаренные. И не зря суетились, подумал я: у кого-то имеются очень серьезные творческие замыслы на ближайшее время, и дело тут, конечно, не в шейхе, да и сам визит этот – лишь пробный камень перед другим прибытием сюда – лица гораздо более значительного, лица, которое намерено заслужить – и скорее всего заслужит – определение «исторического». Так или иначе, меня могут задержать – просто для выяснения; я ни в чем не был виноват, но сейчас мне меньше всего требовалась хоть малейшая огласка – не говоря уже о потере времени и о необходимости донести до дома доверенный мне диск, не допуская, чтобы кто-либо заподозрил об его существовании – будь то даже лучший друг. А кроме того, на Кольце сейчас мог оказаться и мой неизвестный доброжелатель с глушителем – он мог просто так, для уверенности, какое-то время контролировать выход из переулка, чтобы уж окончательно успокоиться на мой и на свой счет. Нет, на Кольцо сейчас выходить никак не следовало.

Эта мысль не смущала. Район издавна был мне хорошо известен не только со стороны фасадов, но и дворов, черных ходов, мусорников и перелазов. Конечно, многое, как я уже убедился, изменилось в Москве за время моего отсутствия; однако же градостроительные перемены происходят прежде всего и главным образом со стороны улиц и фасадов; дворовые микроструктуры изменяются значительно медленнее. Так что с газончика я даже не стал возвращаться на тротуар; напротив, пересек наискось насаждения, прошел вдоль задней стороны дома, мимо плотного ряда замерших на ночь машин; несколько мгновений колебался, решая – не воспользоваться ли какой-нибудь из них: технология угона даже хорошо защищенной машины была мне известна давно и досконально (я иногда, расслабившись, позволяю себе даже удивиться, какое количество умений мне известно такого рода, о которых порядочному человеку и гражданину даже и догадываться не следовало бы; угон машины был не самым крутым из этих навыков, нет, далеко не самым…); при таком обороте дела были свои плюсы, но почему-то я не стал делать этого; просто потому, может быть, что это была Москва, и мне не хотелось здесь… А впрочем, не знаю – почему. Не захотелось – и все, и я не стал. Пошел задами пешком, в неприметном месте вышел на малолюдную сейчас Плющиху, пересек ее, убедившись предварительно, что поблизости нет никого из стражей порядка; спустившись по лесенке на Ростовскую набережную, прогулялся по мосту и наконец почувствовал себя почти дома – для чего проник в «Рэдисон» все-таки через один из служебных входов. Он был, естественно, заперт, но о такого рода мелочах добропорядочному корреспонденту русскоязычного журнала, издающегося в Германии, даже и упоминать не следует. В конечном итоге всякий ларчик открывается просто – при наличии соответствующих приспособлений, необходимых современному работнику массовой информации никак не менее, чем ноутбук в руке и пистолет – в кобуре под мышкой, под ремнем на спине или просто и бесхитростно – в кармане.