Ужасные невинные - Виктория Платова

Впрочем, и в легком синхронном поглаживании («стимулировании любимых(ой) жоп(ы)», как завернули бы «ЖЖ»-феминистки) есть свое безусловное очарование.

Все становится не таким безусловным и гораздо менее очаровательным, когда дело доходит до наспех сброшенных у постели вещей, групповухи не будет. С кем угодно, ее сеансы можно проводить с кем угодно, любителей дешевого плотского спиритизма навалом, искусанные, измятые соски, как обычно, соответствуют тринадцатой карте аркана Таро, только они и просматриваются в пустых глазницах.

Групповухи не будет, представить ее с Тинатин невозможно.

Зато легко можно представить себе Лору, задушенную собственным лифчиком, именно это я и представляю, а заодно представляю себя, стягивающего бретельки под Лориными шейными позвонками, она хрипит в предсмертной агонии – и это тоже соответствует тринадцатой карте аркана Таро.

Никаких угрызений совести с моей стороны, как тебе такой сюжетец, Лора?.. Или ты думала, что я буду спокойно смотреть, как ты тискаешь девушку, в которую я отчаянно влюблен? Чтобы непоправимого не случилось, лучше бы тебе отсидеться на кухне, в носках из козьего пуха и рубашке: темно-бордовые геральдические лилии на кремовом фоне, рубашка тринадцатой карты аркана Таро выглядит так же.

Меня куда больше интересует карта номер шесть, хотя шансы вытащить именно ее невелики.

«Любовники».

Но пока Тинатин обволакивает, укутывает только дождь.

А я все еще переживаю несостоявшуюся Лорину смерть от моей руки, от двух моих рук, сцена убийства видится мне в эстетских тонах каммершпиле, сраным Миике с Тарантино ни в жизнь такого не снять, все, кто мог снять такое, – мертвы не один десяток лет. Все, кто мог снять такое, – загнулись еще до звуковой эпохи в кино, что совершенно справедливо: уважающее себя убийство всегда происходит в полной тишине.

Или это убийцы глухи ко всему?..

Почему я вдруг подумал об этом, почему я вообще об этом думаю, может быть, все дело в поцелуе Тинатин? Водить жалом без последствий – нереально, мои 37 и 2° по утрам в понедельник, моя дурная, застоявшаяся под кожей кровь,– может быть, именно это и привлекло Тинатин, и поцелуй был вовсе не так бессмысленней, и дурная кровь стала еще дурнее? И что она выудила из меня, пока целовала? Папашу и его самок, папашу и его собачий поводок, истории пятнадцатилетней давности, к которым мне никогда не хотелось бы возвращаться, – о нет, только не это!..

Только не это – Лора щелкает пультом центрального замка, но отзывается не ее скромняга «Мицубиси Талант», совсем нет. «Порш» г-жи Паникаровской. Журнальная стерва доверила Лоре свое сокровище, я поверить не могу в такое неожиданное великодушие. Нужно быть очень убедительным, чтобы заставить г-жу Паникаровскую расстаться с «Поршем» хотя бы на время, нужно найти причину не менее вескую, не менее впечатляющую, чем, к примеру, косметический карандаш «Bour ous», noir & blanc, белый стержень – мне нужна твоя помощь, милый, совсем крошечная, в 612 лошадок, черный стержень – твоему муженьку вовсе не обязательно знать о той паре сотен лоцманов, которая прокладывала курс в твоей м-м-м… манде, не так ли? На черный стержень всегда можно положиться, он заставляет играть – и глаз, и очко, вот г-жа Паникаровская и сдалась на милость победителя.

– …Прошу.

Лора распахивает перед Тинатин переднюю дверцу, как бы там ни было – им снова достаются сдвоенные билеты в один ряд, мне же приходится довольствоваться галеркой.

В салоне пахнет кожей, но это не респектабельный запах сидений; скорее вонь от срамных причиндал для садо-мазо-интермедий, жилеты с заклепками, шорты с кольцами, фуражки с высокой тульей, браслеты и ошейники, как обязательный элемент порносбруи. Если хорошенько порыться под ковриками – наверняка можно обнаружить и воспоминание о хлыстах; вся эта кожаная вонь и есть воспоминания. Владелицы «Порша», слишком неотступные, слишком трепетные, легко укладывающиеся в детскую считалочку «Вышел месяц из тумана…»

Буду резать, буду бить, все равно тебе водить.

Лора отжимает волосы.

У нас почти одинаковые стрижки, теперь – одинаково мокрые стрижки, волосы Тинатин не в пример длиннее, но отжимать их незачем. В жизни не видел таких восхитительно сухих волос, ни одна капля дождя не упала на них.

Странно.

– Немного музыки, если вы не возражаете, Тинатин. Я вижу быструю улыбку Тинатин в зеркале заднего вида.

– Не возражаю. Нет.

«Немного музыки» – звучит как «немного секса», голос Лоры балансирует где-то на грани ультразвука, кажется, он существует отдельно от Лоры, заполняет каждый миллиметр свободного пространства салона – несвободного, впрочем, тоже, открой я пепельницу, и там обнаружится чертов Лорин голос, мягкий, податливый, разбухший от желания.

Слава богу, обходится без ane В., что только подчеркивает неординарность ситуации, саксофон и гитара, джазовый мейнстрим, Великий Гатри легко бы обнаружил в нем следы ортопедической обуви Денниса Марчеллино; джаз призван успокоить экзотического зверька по имени Ти-на-тин, ничего не бойся, никто не причинит тебе зла, совсем напротив.

Все будет феерически.

Тинатин не проявляет никаких признаков беспокойства. Беспокоится Лора, во всяком случае, ей не сразу удается завести двигатель, это отбрасывает легкую тень на дальнейшее развитие событий: что, если ей также не удастся завести Тинатин?.. И что именно потребуется, чтобы завести Тинатин, – умение расстегивать пуговицы языком? умение нашептывать на ухо очаровательные непристойности? умение втягивать губами клитор в стиле rhythm-&-blues? демонстрация члена на ремнях?.. Лорин затылок напряжен – она до сих пор не решила, на каком варианте остановиться, возможно – их будет несколько, комбинированных. Возможно – придется задействовать все.

Тинатин – крепкий орешек, бедная Лора.

Я почти сочувствую ей, что совсем не мешает мне вожделеть Лорин затылок, стянутый бретельками от лифчика. Хруст позвонков (я уже слышу его) отлично вписывается в джазовый мейнстрим. Но… Мне явно не хватает только хруста, бескровная смерть вовсе не кажется убедительной.

Вот оно что – кровь. Засранная кулинарными и сексуальными излишествами кровь Лоры. Лишь она сможет меня успокоить. Умиротворить. Я жажду крови – впору вытащить из кармана полузабытый галстук Брэндона и припасть к нему пересохшим ртом. При условии, что ни Тинатин, ни мой визави у писсуара не солгали и на галстуке действительно есть черно-красные свежие пятна.

Галстук всучила мне Лора. Круг замкнулся, опасная бритва подойдет. Вопрос в том, есть ли у Лоры опасная бритва? Плевать, кухонный нож в любом случае найдется.

«Режу горло. Качественно. Недорого» – из инет-ссылок, сброшенных Пи.

Неужели я и вправду решил избавиться от Лоры таким кардинальным способом? Меня знобит, но дело вовсе не в промокшей одежде, я не такой дурак, чтобы успокаивать себя подобным образом, ни один убийца – не дурак, даже несостоявшийся, утешает ли меня это или нет? Пока все напоминает игру, но не дай Бог Лоре коснуться Тинатин, не губами – хотя бы пальцем…

Что она и делает.

Рука Лоры соскальзывает с переключателя скоростей и – случайно, конечно же, случайно! – накрывает руку Тинатин.

Тесак. Наверняка у Лоры есть тесак. Кухонная утварь – ее слабость. Из того немногого, что я знаю о Лоре, не касающегося ее дурацкого Хайяо, дурацких статеек и дурацкой бисексуальности: она всегда сжигает выпавшие волосы в пепельнице и коллекционирует кухонную утварь.

Тинатин и не думает убирать руку.

Но целовала-то она – меня!..

Теперь это не имеет никакого значения. Ревность, банальная ревность плющит меня по сиденью, швыряет из стороны в сторону (Лора, Лора, ты ведешь чужой «Порш» не очень-то аккуратно!), на одной из сторон стоит задержаться, мне не хотелось бы, но… Кто будет спрашивать о чем-то двенадцатилетнего сопляка? Я снова кажусь себе сопляком. Двенадцатилетним. Ревность, банальная ревность сделала меня таким, теперь мне легко выпасть из собственных штанов, рукава рубашки – непомерно длинны, три презерватива можно смело презентовать папаше, хотя – зачем ему презервативы, он и не пользовался ими никогда; год, когда мне исполнилось двенадцать, тоже прошел под знаком ревности.

Я ревновал.

Буча Кэссиди к Санденсу Киду. Санденса Кида – к Бучу Кэссиди.

«Буч Кэссиди и Санденс Кид». Первая надпись, которую я сделал мелом на задней панели платяного шкафа. Окно с одной стороны, платяной шкаф – с другой, два метра на три, вот и все жизненное пространство, в него входила еще раскладушка, даже стул не помещался. Потом количество надписей увеличилось, но Буч и Санденс были первыми. Они могли быть какими угодно, но только не похожими на папашу. Я так и представлял их – непохожими.

Единственное, чего я не знал тогда, – в фильме они катались на велосипеде.