История моей одиссеи - Петр Ефимович Люкимсон

помню до сих пор. После этого мне не нужно рассказывать, что чувствует кролик перед удавом и почему он не может в этот момент пошевелиться – я это и так хорошо знаю.

Но главное: в тот момент этот мужик с финкой и был для меня всем русским народом – способным в мгновение ока переродиться из человека в беспощадного нелюдя, ослепленного собственной яростью и вбившего вдруг невесть что в свою явно не самую умную голову…

К счастью, не знаю уж для кого – для меня или для него, но до схватки не дошло: бригадир тоже рывком поднялся на ноги и, приговаривая «Чего ты на пацана взъелся?», оттащил моего противника в сторону.

Как я оказался снова на ростовском вокзале, я уже не помню – к тому времени я основательно захмелел от выпитой бурды. Но той тошноты, что была после водки не было – просто все плыло перед глазами и очень хотелось спать.

Спали или дремали на ростовском вокзале многие, так что в этом смысле я ничем не выделялся. Но утром, посмотрев на себя в зеркало в туалете, понял, что, как я ни пытался все эти дни сохранить приличный вид, мне это не удалось – рубашка уже давно не была белой и явно требовала стирки. Да и пиджак, которому не было и недели, когда я пустился в бега, тоже почему-то выглядел далеко не новым.

Вдобавок ко всему, неожиданно вернулся тот страх, который я испытал на Товарной, и я решил, что лучше убраться из этого проклятого города как можно быстрее. Но тут пальцы нащупали в кармане пятерку, и я подумал, что здесь наверняка есть где-то столовая, в которой можно нормально поесть, и уже затем двигаться дальше.

И я вышел в город, который, возможно, показался бы мне красивым, даже очень красивым, если бы не вчерашняя история.

Я спросил первого встречного, где можно сытно позавтракать и пообедать одновременно; тот ответил, и, следуя его совету, я действительно скоро набрел на какую-то столовку, где взял котлеты с пюре, хлеб и два компота. Все это стоило, если я правильно помню, рубль двадцать – не так уж по большому счету, и много. В Баку того времени это обошлось бы рубля в два, а то и в трешник – если «сдачи не надо»!

Затем я решил, что кутить так кутить, и снова взял пачку «Явы», так что у меня осталась всего трешка – ровно столько же, сколько у меня было, когда я вышел из дома.

Вот так, гуляя, я набрел на небольшую – человек в тридцать – похоронную процессию.

Оркестр играл траурный марш, за гробом шла еще молодая женщина в черном платке, за ней плелись, делая скорбное выражение лица, какие старухи и старперы – то ли родственники, то ли соседи покойного.

Сам не знаю, для чего я примкнул к этой процессии – может, просто потому, что теперь в моем шатании по городу появился хоть какой-то смысл, но история, которая выстраивалась из обрывков разговоров людей вокруг меня, невольно потрясала.

Покойника, как выяснилось, звали Васька, и умер он не своей смертью – его забили до смерти какие-то блатные, причем среди бела дня, на виду у людей, и пока не появилась милиция, никто даже не попытался вмешаться.

Был этот Васька местным спекулянтом – продавал возле магазина импортные колготки, бижутерию и прочее фуфло, которое откуда-то доставала его жена. Она же и посылала Ваську торговать, и потому все вокруг винили вдову в его смерти и говорили, что спекулянт он был никакой, «куражу в нем не было», и потому торговля шла вяло. Но когда те «стиляги» к нему прицепились и стали требовать деньги, он отдавать не захотел – вот и поплатился…

Обратно до вокзала я дошагал так быстро, что и не заметил. Зато написал вторую «Пустяковую историю, услышанную в городе Кукареку», щедро подмешав туда словечки и выражения, услышанные на Товарной:

В городишке, что для смеху

Назову я Кукареку,

Хоронили человека

По прозванью Васька-спекуль.

Вот какой, брат, жизнь десерт:

Вчора – ели, нынче – нет.

Тары-бары-растабары,

Хороши были товары.

Был бы классный спекулянт –

Да не выдал Бог талант!

Вот какая, брат, беда:

Без таланта – никуда!..

Оказавшись снова на платформе ростовского вокзала, я влез в вагон какого-то, видимо, уже давно стоявшего здесь поезда, и через пару минут он тронулся.

Куда именно я еду, я снова не знал – знал лишь, что все пути так или иначе ведут в столицу нашей родины Москву…

Глава 6. Донецк

Стоял самый конец апреля, и плацкартный вагон, в котором я оказался, был полон молодежи – в некоторых вузах уже закончились защита дипломов и выпускные экзамены, в других только-только завершилась сессия, и многие студенты спешили домой – передохнуть недельку перед экзаменационным марафоном.

Я подсел в плацкарту, в которой ехали два парня в морской форме – почти мои ровесники, может, на год-полтора старше, хотя выглядели они вполне взрослыми. Или, точнее, это я все еще внешне не тянул на свои семнадцать.

Вдобавок ко всему, эти ребята оказались почти моими земляками – три года проучились в бакинской мореходке, и за это время хорошо освоились в городе. Осенью их ждал призыв в армию, и теперь они ехали в родной Донецк на каникулы.

В сумках у них лежали тщательно упакованные невиданные в их родном городе гостинцы – осетровый балык холодного и горячего копчения, копченый кутум – огромный жирный каспийский карп, и несколько желтых картонных коробок копченой же каспийской кильки. Килька эта в килограммовых и полукилограммовых коробках тогда еще свободно продавалась в бакинских рыбных магазинах, и была изумительно вкусной.

Мы вместе пили купленное ими на ростовском вокзале «Жигулевское пиво», закусывали килечкой, и я слушал их истории о жизни в мореходке. Затем настала моя очередь, и я рассказал, как мне объявили бойкот в классе, как я ушел из дома, и теперь пробираюсь в Москву…

Как-то незаметно, видимо, заинтересовавшись моей историей в нашу плацкарту подсели две симпатичные девушки с бокового места напротив.

Одна из них была чуть полноватой, другая – наоборот, совсем худенькой, но ни ту, ни другую это не портило. Высокие (по меньшей мере, для меня), в босоножках на каблуках, с длинными темными волосами, чернобровые, с ямочками на щеках, они были теми самыми гарными украинскими дивчинами, каких я не раз встречал улицах в Прилуках, Чернигове и Киеве.

Обе