Журнал «Вокруг Света» №12 за 1982 год - Вокруг Света

— Казармы были сильно укреплены, у засевших здесь сомосовцев было много оружия. Использовали артиллерию и танки. Мы не хотели напрасных жертв и, окружив казармы, предложили гвардейцам сдаться. Обещали сохранить всем жизнь. Но они, за одного своего солдата обыкновенно уничтожавшие целые семьи, никак не могли понять, что нам нужна свобода, а вовсе не месть

Две недели шли тяжелые бои, погибли многие мои товарищи. Когда же нам наконец удалось захватить казармы, в них было поразительно мало людей. Мы стали разыскивать раненых, чтобы оказать им помощь, но не увидели ни раненых, ни убитых. Просто не верилось, чтобы те немногие, кого мы взяли в плен, могли столько времени продержаться без потерь. К тому же мы ведь знали, сколько солдат было в гарнизоне: никто из них не мог прорваться через плотное кольцо окружения. Загадку объяснил один из пленных...

Лаутаро подводит нас к пустому проему двери, ведущему в большое темное помещение. Пол завален обломками бетона, кусками проржавевшего железа. После яркого солнца глаза не сразу различают в сумраке помещения прямоугольный провал посредине пола. Голос Лаутаро гулко отдается в этом каменном мешке:

— Они вырыли большую яму и, чтобы сэкономить воду и продукты, сбрасывали сюда вместе с убитыми и раненых — тех, кто не мог стрелять. Когда мы откопали их, некоторые еще дышали...

Во дворе, у выхода из этого «кладбища живых», я задел ногой какую-то железяку. Она со звоном откатилась, и я поднял ее. Нагретый солнцем металл обжег руку. Это была помятая крупнокалиберная гильза. На ее плоском дне было выдавлено: «Made in USA» — «Сделано в США».

...Мы прощались с Лаутаро поздно вечером — после встречи с учащимися подготовительного факультета университета Леона. Радушно принимавшие нас ребята высыпали во двор, с веселыми улыбками тянулись за значками и автографами. Я попросил Лаутаро написать мне свой адрес. И тут впервые узнал его полное имя — Лаутаро Сандино. Его назвали в честь вождя никарагуанского народа Аугусто Сандино, боровшегося и погибшего за свободу Никарагуа. Сандино жив, он жив в этих молодых и смелых никарагуанцах, провожавших нас скандированием: «Сандино — вчера! Сандино — сегодня! Сандино — всегда!»

Рядом с границей

Едем в Эстели — на север страны, к границе с Гондурасом. Большая часть пути проходит по широкому Панамериканскому шоссе, пронизывающему все страны Тихоокеанского побережья Америки. Шоссе плавно, огибает горы, поросшие невысокими деревьями с густыми раскидистыми кронами. Наш микроавтобус совсем новый, его водитель Рикардо — добродушный, немного застенчивый парень — с гордостью манипулирует блестящими рычажками кондиционера и клавишами радиоприемника, поминутно справляясь у нас через микрофон: «Холоднее? Теплее? Громче? Тише?» На светлых боках микроавтобуса крупно выведено: TURNICA — сокращенное название туристской организации Никарагуа. Надпись привлекает к машине внимание на улицах, и это еще один повод для гордости Рикардо.

Внизу, слева от шоссе,— городок, едва различимый среди густой зелени деревьев. Его выдает высокая белая колокольня.

— Здесь родился Рубен Дарио,— объясняет Рикардо в микрофон,— и город называется Дарио.

Следуя указателю с надписью «Эстели», мы сворачиваем с шоссе: влево уходит асфальтовая лента поуже и тянется, совершенно прямая, по широкой равнине к далеким горам с плоскими, будто срезанными, вершинами.

В Эстели нашей делегации предстоят встречи с руководством местной организации Сандинистского фронта, молодежных и детских организаций, со студентами, учителями, журналистами, профсоюзными активистами.

Над просторами полей кружит самолет, за которым тянется кудрявый белый шлейф удобрений. Рисовые чеки сменяются плантациями лука — грядки зелеными ершиками разбегаются от дороги. Изредка встречаются глинобитные крестьянские дома, окруженные изгородями из колючих столбов кактусов. Под навесами сушатся горы лука, ветер ворошит золотистую шелуху.

Происходящее вокруг вижу между делом, стараясь точно переводить разговор Вячеслава Светличного с Альмой Новией. Поначалу беседа шла о молодежных делах (Вячеслав — руководитель комсомольской организации Курганской области, член ЦК ВЛКСМ, Альма — член национального руководства Сандинистской молодежи «19 июля»). По том заговорили о доме, о семье. Оказалось, что отец Альмы был зажиточным человеком. Родители, жившие в достатке, ничего не жалели для своих детей. Но дети, оставив богатый дом, ушли к партизанам бороться за освобождение народа.

— Два года я работала нелегально и потому не могла видеть родителей,— рассказывала Альма.— После победы революции я опять недолго была с матерью — меня направили в деревню на побережье обучать крестьян грамоте. Когда через год я вернулась домой, наша мама, поначалу вовсе не принимавшая новой власти, уже вступила в народную милицию.

Альма рассказывала об опасной подпольной работе, о жизни партизан в джунглях, о боях с винтовками против пушек и ракет, о боях, не сразу приведших к победе. Говорила неторопливо, четко произнося слова, чуть вытягивая вперед напряженные тонкие губы. О войне рассказывала как-то нехотя. Ясно было, что воспоминания совсем не радуют девушку.

Альма, задумавшись о чем-то, медленно выдохнула струйку голубоватого дыма, держа сигарету в руке. Начав было говорить, я остановился и опять не мог отвести глаза от ее рук.

Я все время стараюсь не замечать этого. Она тоже не подает виду, что у нее что-то не так, как у всех, и, конечно, никогда не заговаривает об этом. Но друзья рассказали, что несколько лет назад — во время борьбы против диктатуры — в руках Альмы взорвалась самодельная граната. Девушка чудом осталась жива, но потеряла обе кисти...

В Эстели — множество ярких цветов, распускающихся после месяцев засухи. Красные, желтые, лиловые шапки деревьев. Улицы живут обычными заботами — открыты двери магазинчиков, между грудами бананов и помидоров, вываленными прямо на тротуары, неторопливо двигаются люди, снуют мальчишки, продающие газеты, торговцы мороженым позванивают в колокольчики, привлекая внимание прохожих.

В одноэтажном, выкрашенном голубой краской домике, с крупной, красными буквами, надписью по фасаду «Сандинистская молодежь «19 июля», разместился комитет этой организации: на шелковом красном полотнище изображен человек с винтовкой в одной руке и книгой — в другой; слова по кругу — «Учеба, оборона и производство!».

В аккуратно прибранной комнате несколько человек. Один из них — с небольшой черной бородкой и усами — знакомит нас с членами комитета и представляется сам:

— Аякс Дельгадо, секретарь.

Нас пригласили в небольшой двор, засаженный деревьями, в их тени был накрыт стол. Душистая жареная фасоль с рисом и холодное пиво — угощение скромное, но достаточное, чтобы подкрепиться и утолить жажду.

Во двор входит молодая женщина в фиолетовом платье с младенцем на руках. У нее строгое, с индейскими чертами, лицо.

— Это моя жена,— улыбаясь, представляет женщину Аякс.— И мой сын, ему уже месяц. Тоже Аякс!

Сквозь редкие прутья ограды были видны горы, мягкими зелеными складками окружавшие город. Заинтересовавшись живописными склонами, я разглядывал их через видоискатель фотоаппарата. Были хорошо видны отдельные деревья и заросли каких-то тропических кустарников, покрытых яркими желтыми цветами.

— А оттуда,— Аякс показал в сторону горы,— кто-то рассматривает нас через оптический прицел винтовки.

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно.

— В той стороне гондурасская граница — рукой подать. Вчера на наших пограничников оттуда напала целая банда сомосовцев...

Аякс помрачнел. Его жена отвернулась от горы, закрыв собой ребенка...

Лекция для врачей должна начаться через полчаса, и я тороплю Альму. Ей поручили проводить меня в монашескую школу, аудитория которой арендована для лекции.

Зал постепенно заполняется. В основном пришли люди старше средних лет, почти одни мужчины, они с достоинством раскланиваются друг с другом. Входят несколько человек в зеленой форме сандинистской армии.

Лекция начинается в назначенное время. Все идет как обычно. Альма помогает мне — меняет слайды, в нужный момент нажимая кнопку на проекторе. Но что-то меня настораживает. Не могу понять — что? Все внимательно слушают, однако я чувствую какую-то отчужденность. Неинтересно? Нет, по прошлым лекциям я знаю, чем можно увлечь даже совсем безразличных слушателей. И сейчас вижу, как в глазах временами мелькает огонек интереса. Но тут же — явно сознательно — гасится.

Я с трудом договариваю положенный материал до конца, благодарю за внимание и спрашиваю, какие есть вопросы. Вопросов нет. В лицах все та же окаменелость. Тишина. Только доносится с улицы колокольчик мороженщика.