Беседы на Великий пост - Александр Геронимус

Другая сторона самоотречения – очень существенная для церковной жизни, для нашей жизни категория послушания, или отсечения своей воли. До этого я говорил об отречении от своей воли в пользу воли Божией через готовность воспринимать все, идущее против нас, как проявление воли Божией, и смирять свою волю перед волей Божией. Второй способ – это отсечение своей воли через послушание человеку: духовному наставнику, или еще каким-либо образом.

Немного отвлечемся и поговорим о реальности послушания, потому что в современной действительности по этому вопросу есть много искажений. Прежде всего, образцом послушания, подвигоположником послушания является Сам Господь, про Которого апостол Павел говорит, что Он был послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп. 2, 8), Который Сам говорил про Себя: Не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца (Ин. 5, 30). Поэтому образцом послушания является послушание Сына Божия Отцу. А послушание как конкретный институт, в котором послушание воле Божией осуществляется через послушание человеку, возникло вскоре после появления монашества. Сначала, по самому смыслу этого слова («монах» значит «один»), монашеское житие было отдельное и люди спасались в безмолвии, а потом так сложилось, что монахи стали жить вместе, в скиту или в общежительном монастыре, и тогда категория послушания игумену или духовному отцу стала очень существенной. В первые времена монашества, когда особая благодать Божия изливалась на монашескую жизнь, люди, осуществлявшие духовное руководство, имели в себе особый дар Святаго Духа или, по-гречески, харизму, Духом Святым знать волю Божию о том человеке, который был у них на послушании. И тогда послушничество, как об этом свидетельствуют святоотеческие произведения, было самым прямым и безболезненным путем к святости.

Потом времена духовно изменялись к худшему, но все равно послушание не сошло со сцены. Как говорит святитель Феофан, Затворник Вышенский, хотя тот, кого мы слушаемся, может быть человеком грешным и страстным, но когда мы выясняем у него волю Божию, он, если вообще имеет пристрастность, то, как правило, не по отношению к тому вопросу, который сейчас занимает нашу душу, просто потому, что он там не находится. Уже одно это делает такой образ выяснения воли Божией, освобождения от своей воли небезнадежным. Он может принести благие плоды, если у вопрошающего и вопрошаемого одна и та же установка – общее слышание воли Божией.

Второе, что необходимо для того, чтобы послушание было благом для человека в духовном плане, в плане самоотречения, – чтобы человек имел готовность отречься от своей воли в том или другом вопросе (я сейчас говорю о послушании, допустим, в плане выбора во внешней жизни). Только тогда то слово, что ему скажут, может быть ему на пользу. Об этом пишет в поучении пятом древний аскетический писатель авва Дорофей: «Поистине, если кто направит сердце свое по воле Божией, то Бог просветит и малое дитя сказать ему волю Свою. Если же кто не хочет искренно творить волю Божию, то хотя он и к пророку пойдет, и пророку положит Бог на сердце отвечать ему сообразно с его развращенным сердцем, как говорит Писание: и пророк аще прельстится, и речет слово, Аз Господь прельстих пророка того (Иез. 14, 9) ».

Но, к сожалению, не только в наше время, но и в XIX веке, и раньше, отношения послушания стали очень сильно искажаться. Суть этих искажений состоит в двойном грехе: того, кто слушается, и того, кого слушаются. Со стороны того, кто слушается – это забвение того, что мы во Христе – дети Божии; забвение того, что, как говорил преп. Серафим Саровский, целью христианской жизни является стяжание Святого Духа; что мы призваны к тому, чтобы жить в Духе; что, как говорит апостол Павел, где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Дух Господень восстанавливает в нас утраченную грехопадением свободу детей Божиих.

На вопрос: «Что лучше, рабство или свобода?» – мы без особых раздумий ответим: «Конечно, свобода лучше».

На самом деле свобода действительно лучше, потому что только свободными мы общаемся со свободным Богом. Но свобода – труднее, потому что свобода в том числе предполагает ответственность за свой свободный выбор. И человеку в его поврежденном грехопадением состоянии свойственно отказываться , фактически отказываться от этого трудного дара свободы и надеяться на то, что автоматическое послушание духовному наставнику автоматически его выведет к Богу.

И со стороны того, кто устанавливает такое неправильное послушание, это будет ошибкой, ибо послушание истинное – то, которое освобождает человека от плена своей воли. Когда же человек идет вслепую и во всем слушается механически или автоматически, он часто исходит из ложной установки отказа от своей свободы и своей ответственности. [4]

Что же касается того, кого слушаются, – несколько лет назад, в конце 90-х годов, было даже постановление Синода о лжедуховничестве, лжестарчестве, младостарчестве, настолько эта болезнь проникла в церковную действительность. Когда человек, часто молодой , лишь потому, что он рукоположен во священники, думает, что это дает ему благодать вести к Богу других людей, фактически он часто исполняет не волю Божию о данном человеке, а импульсы своего сердца, не освобожденного от страстей. И чем более человек самоуверен в этом отношении, тем страшнее. Мы имеем чудовищные примеры, когда, допустим, к молодому священнику приходят две молодые пары и просят благословения на брак (это действительный случай), а он, такой «великий духоносец», говорит: «Нет, вот вы поменяйтесь». Результат – искалеченные жизни, семьи, то есть трудно преувеличить последствия такого лжестарчества и лжеруководства.

Потому я так отвлекся, что это реальность; дополнительная реальность состоит в том, что, к сожалению, имеется такое лжедуховничество и лже-старчество, когда руководитель не ведет людей к Богу, а ведет к самому себе или даже к каким-то предрассудкам, ценностям и мнениям, которые сложились в этом коллективе, и тогда община фактически превращается в секту. Это настолько страшная болезнь, что нельзя было в какой-то степени на нее не отвлечься.

Вернемся к тому, с чего мы начали. Хотя речь идет вроде бы о трудных и болезненных вещах, которые мы связываем со словом «крест» (то, что я пытался рассказать, – это вещи, которые относятся к подвигу, а не свойственны человеку по его естеству), почему же все-таки святые отцы уподобляют это древо крестное древу в пустыне, под сенью которого можно отдохнуть?

Человек очень обременен, и не только бременем грехов, но и всем своим душевным имением, т. е. определенными представлениями и ценностями, которые ему даны по воспитанию, по влиянию совне, по наследственности, по тому миру, в который он вовлечен, и ему надо тратить много сил, чтобы эти ценности защищать, поддерживать и хранить.

И ему – а на самом деле мы пока еще все такие – приходится тяжело. Когда же человек достигает свободы от самого себя, к нему применимы слова Господа, которые Он говорит в Евангелии от Матфея: Все предано Мне Отцем Моим, – и далее, – возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем (Мф. 11, 27. 29).

Когда человек думает о том, что от всего отречется, он воспринимает это как некое страдание и муку, а когда достигает отречения, в недрах того, что совне воспринимается как страдание, мука, позор, ужас, бесчестие и поношение – все то, что связывается с крестом, – внутри этого обретаются легкость и свобода. И поэтому мы сейчас на время оставим человека на его духовном пути и обратимся к Кресту Христову. В православном понимании Крест имеет двойственное значение. Это, с одной стороны, беспредельная концентрация страданий, позора, скорби, ужаса, боли и завершающей смерти, а с другой – через Крест уже просвечивает тайна свободы, тайна жизни вечной, тайна будущего века. Именно так мы можем понимать завершающие слова евангельского чтения: Не узрят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе (Мк. 9, 1). Если кому будет такая милость Божия, что на своем жизненном пути он встретит человека с сиянием славы Божией на лице, то это и есть человек, который отрекся от себя, взошел на Крест и стяжал свободу и жизнь вечную.

Но этим не исчерпывается глубина святоотеческого символа уподобления Креста дереву, под которым можно отдохнуть. Все святоотеческое предание пронизано противопоставлением древа познания добра и зла, от которого вкусили прародители и отпали Божественной жизни и ввели в мир грех и смерть, древу Крестному. Первозданному человеку не были присущи такие категории человеческой жизни, присущие нам, как меняющие друг друга наслаждение и страдание. Через грехопадение в жизнь человека внесена эта смена наслаждения и страдания. Сам Господь прообразует эту чреду наслаждений и страданий, говоря о жене: К мужу твоему влечение твое (Быт. 3, 16), – о наслаждении в брачной жизни, в зачатии, а вслед за тем говорит о родах в муках; то же самое – наслаждение от пищи, и – в поте лица твоего будешь есть хлеб (Быт. 3, 19). Писание, да и весь опыт нашей жизни говорит о том, что жизнь есть чреда наслаждений и страданий, страданий как результата наслаждений.