Франкенштейн. Мёртвая армия - Андрей Плеханов

— Пока не вижу...

— И не увидишь. Я пришла выдернуть тебя с того света.

— Спасибо. И как ты это сделаешь?

— Как-нибудь справлюсь. Смотри, — она показала правую ладонь. — Знаешь, что это такое?

На ладони была синяя татуировка. Скандинавская руна, похожая на угловатую «Р».

— Руна. Кажется, она называется «Турисаз».

— Ого, что-то знаешь, — уважительно произнесла Сауле. — Это руна Тора . И я отдаю тебя Тору, Виктор, сын Юргиса! Отныне истинным твоим именем будет не Виктор, а Торвик — викинг Тора.

— Как-то это подло — отдавать меня древнему богу, — пробормотал бывший Вик, теперь уже Торвик. — Я ведь читал об этом. Если отдаешь своего врага Одину, значит, собираешься его убить. И участь убитого будет такой: попасть в Вальхаллу, каждый день рубиться с подобными себе, умирать и воскресать на следующий день. Зачем мне такое — чтобы убивали каждый день. Удовольствие небольшое...

— Я отдала тебя Тору! — перебила его девушка. — Именно для того, чтобы быть первой, чтобы никто не отдал тебя Одину! Потому что Один — хитрец, лжец и негодяй, это ты правильно заметил. А еще он оживляет мертвых и ежедневно наслаждается их смертями в своем призрачном загробном мире. Нечего тебе делать в Вальхалле! Драться с мертвецами, способными только убивать, напиваться и хвастаться, — не для тебя. Ты встретишь в своей жизни людей, которые служат Одину, которые воскрешают мертвых, и они станут самыми страшными твоими врагами. А ты отдан Тору, богу достойному и доброму, другу людей! И отныне тебя ждет удача и защита.

— Бред... — Виктор качнул головой. — Где ты начиталась этой эзотерики?

— Ненавижу эзотерику и всякий оккультизм! — прошипела Сауле. — А защита Тора — вещь не менее реальная, чем все, что тебя окружает. «Путь неблизок к другу плохому, хоть двор его рядом; а к доброму другу дорога пряма, хоть далек его двор» . Скоро ты сам в этом убедишься.

Она вдавила большой палец в Виктора с такой силой, что показалось — грудина треснула. Вик едва не заорал от боли. Потом Сауле провела пальцем вниз, как показалось Вику, давя до самого позвоночника. А затем — снова вверх, выписывая на его коже неясный треугольник. Вик шипел, стараясь не заорать во весь голос. Он был уверен, что мама стоит где-то рядом за дверью, и не хотел, чтобы она прибежала на его страдальческий вопль.

— Вот и все, малыш, — мягко сказала Сауле, убрав палец, твердостью подобный стали. — Смотри.

Она взяла зеркало с тумбочки и обратила к Виктору. На впалом животе Вика красовалась руна «Турисаз», нарисованная багровыми лопнувшими сосудами.

— Круто, — заметил Виктор. — И что это означает?

— То, что ты пойдешь на поправку уже через пару часов, шурави-табиб.

— Что у меня было?

— Редкая форма гепатита. Ты подхватил ее в Афгане. В России ее научатся диагностировать лет через пять, не раньше.

— Вы такой крутой доктор, Сауле Жемайте?

— Гораздо круче, чем вы можете себе вообразить, капитан Ларсенис.

— Сауле, я тебя обожаю.

— Ты не поверишь, но я тебя тоже.

— И что, ты вот сейчас просто так уйдешь, как уходила всегда — не прощаясь? Даже не поцелуешь?

— Ни в коем случае. — Сауле скорчила брезгливую гримасу. — Сейчас ты заразен, как десять тысяч афганцев, вместе взятых.

— Всё, пока?

— Почти. Мой тебе совет — забудь то, что случилось с тобой там, на войне. Кроме одного — того, что тебя туда привело. Ради чего ты там оказался.

— Это был мой долг.

Сауле выставила перед собой ладони:

— Замолчи. Долг долгу рознь. Тебе нужно разобраться, что это был за долг.

— И как же?

— Вспомни самое необычное, что с тобой там случилось. И вот именно это всегда храни. При себе.

— Что именно?

— Этого я тебе не скажу. — Сауле резко посерьезнела. — Сам думай. Ты живи пока, выздоравливай. А потом, если все пойдет так, как нужно, ты встретишь одного интересного человека, и он расскажет тебе, что делать дальше. Только знаешь, это случится совсем не скоро.

— Уфф... — Виктор отер со лба холодный пот. За десять минут разговора устал он безмерно. — Все это так сложно, Сауле. Давай я немного посплю, а потом мы поговорим дальше.

— Да нет, дальше не получится. Я сейчас убегу. Прости, бывший хирург, за краткость визита. Дел немерено. Увидимся.

— Уже? — удивился Вик. — Солнышко, не оставляй меня, пожалуйста!

— Не оставляй меня, любимый! — пропела Сауле, картинно подняв руки. — Нет, Торвик, не тешь себя надеждами — мы не будем вместе никогда. У меня нет шанса стать счастливой. А у тебя — есть. И ты обретешь его, хотя и нескоро. Ты найдешь свою вторую половинку. Я хотела бы быть ею, честно. Ты подходишь мне, Торвик. Но в пророчестве Грипира все написано по-другому. И поэтому живи своей жизнью, а я попытаюсь хоть как-то дожить свою. Не думай, что проблемы у одного тебя.

— Подожди!

— Я же сказала тебе: еще увидимся. Слышал про валькирий?

— Конечно.

— Можешь считать меня одной из них. Хотя, конечно, это большое преувеличение. Я всего лишь заблудившаяся путешественница. Пока, Торвик!

Виктор хотел сказать еще что-то, но не смог, лишь закашлялся — мучительно, до слез.

Сауле вышла и хлопнула за собой дверью.

Час спустя Виктор поднялся, подошел к столу и вынул из нижнего ящика синюю коробочку из-под духов. Раскрыл, долгим взглядом уставился на серебристый кокон шелкопряда. Потом обвязал фигурку по срединной перетяжке крепкой, плетенной в пять нитей шелковой леской и надел на шею.

Отныне шелкопряд будет покоиться под рубахой на его груди, пока еще тощей и костистой, как у Мохтат-шаха перед смертью.

Эпизод 8

Литва, Клайпеда. 1990–1996 годы

Виктор, со свойственной ему упертостью, собрал себя в кулак. Несколько лет назад его увезли из Афганистана — в полумертвом состоянии, с оторванной стопой и раздробленной ногой. Там, в предгорьях Гиндукуша, было действительно интересно, там он жил. Здесь, в Литве, в окружении людей, торгующих всем, что только можно продать, он почти умер. Ему нужно было обозначить цель, вырваться из болота и снова начать жить. Виктору не могли помочь доктора, он сам был врачом и прекрасно понимал, что его диагноз — отсутствие интереса к чему-либо. А девушка-солнышко Сауле вернула ему и интерес, и жизнь. О прошлом напоминала лишь фигурка шелкопряда. За неделю, что Виктор просидел дома на больничном, он стал моложе лет на пять. Прошли боли в суставах, исчез бесконечный кашель, немного разгладилась кожа, появился зверский аппетит, а на лысине начали отрастать светлые, но уже не седые волосы. Отметил он и странный побочный эффект — глаза стали разноцветными. «Как у шаха...» — усмехнулся Виктор, разглядывая себя в зеркало. От терапии ли Сауле, или из-за контакта с шахом случилась с ним гетерохромия, он не знал. Может, и не врали мамины газеты, может, и впрямь в Афгане чем-то травили людей...

Мама порхала вокруг Витеньки, едва успевая подносить ему еду, он молотил все подряд, и желудок его прекрасно справлялся с любой мешаниной. Позвонил папаша Юргис из очередного плаванья, пожелал сыну здоровья и обещал скоро вернуться. Даже братец Мика, по уши увязший в политике, приехал из Вильнюса и просидел с Виктором несколько часов, болтая обо всем на свете. Пытался сагитировать брата заняться политикой, но тот на это не повелся.

Ему и без того было хорошо. Сауле зарядила Виктора здоровьем, как гигантская батарейка.

Мама допытывалась, что это за чудесная девушка — Сауле. Она совершенно не помнила ее — возлюбленную Виктора из подросткового прошлого. Вик не сказал маме ничего. Он понимал, что с Сауле связано что-то настолько таинственное, тонко переплетенное с его собственной судьбой, что нельзя открывать это простым людям. Даже маме.

Он вышел на работу. Записался в платный тир, стрелял каждый день часами, и зрение его начало восстанавливаться. Виктор слушал музыку — рок и классику, то, что было дорого ему в юном возрасте, и слух его постепенно пришел в норму.

Довольно часто Вик размышлял о шелкопряде. Он игнорировал этот предмет много лет, а сейчас снова заинтересовался им. Вику хотелось добраться до истинного предназначения шелкопряда. Виктор вспоминал «сшитых» животных и людей Мохтот-шо, но стопор в голове, волны стресса, заливающие разум при воспоминании об Афганистане и последующих болезнях, не давали ему выстроить правильную логическую цепочку. Десятки надрезов на коже колдуна-лекаря говорили о том, что шах много раз вшивал предмет под кожу и извлекал оттуда. Но зачем? Скорее всего, Мохтот-шо всего лишь прятал шелкопряда таким образом от чужих глаз, как это случилось в последний раз, перед его смертью.

Открытию помог случай. В один из обычных рабочих дней пара вскрытий прошла без малейших эксцессов. А ночью привезли парня-мотоциклиста, разбившегося в хлам. Внутренние органы превратились в кашу, лицо — сплошное месиво. Приехали родители погибшего, убитые горем, и вручили Виктору должную сумму, чтобы он, насколько это возможно, восстановил покойнику лицо для похорон. Дали фотографию сына. Виктор «собрал» лицо, сшил его косметическими швами — выглядело страшно, но если заштукатурить толстым слоем тонального крема, в гробу должно было смотреться вполне пристойно. Была одна проблема: у парня не было носа, оторвало его напрочь. Ларсенис, подрабатывавший «штукатуркой» покойников каждую ночь, имел для таких случаев набор пластиковых носов, подбородков, скул и всего прочего. Но Вик покупал эти детали за свои деньги, они были датского производства, очень дорогие. И он решил сэкономить — не в первый раз. Виктор позаимствовал вполне подходящий нос у одного из трупов, от которого все отказались, уже списанного в анатомку, и пришил его парню.