Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

Из дому Аманли вышел налегке, торопясь поскорее помочь мальчишке. Шырдыкули, бормоча что-то невнятное, едва поспевал за размашистым шагом чекиста.

По дороге к соседскому хуторку Аманли услышал позади себя конский топот. Он спиной почувствовал всадников. Их было двое. Они подкрались по суходолу Узбоя и, подскакав к мазанке чекиста, спешились, на ходу оголяя маузеры.

Впереди от дома Шырдыкули отделились еще три конника в поблескивающих на солнце темных кожанках. Они во весь опор неслись на Аманли. «Свои, чекисты!» – облегченно вздохнул Аманли, но радость тут же сменилась тревогой, отдавшись болью куда-то в живот, выступила холодной испариной на лбу. Во всадниках он узнал Эшши-бая, Хырслан-бая, а третий, едва державшийся в седле, в белом барашковом тельпеке, оказался Халлы Меле, один из басмачей, которого Аманли видел в лагере Джунаид-хана. «Значит, те двое у кепбе – тоже переодетые басмачи», – мелькнуло в голове Аманли. Он видел, как они грубо втолкнули обратно в двери мазанки Корпе, выбежавшую на конский топот. Один из басмачей зашел в кепбе, вынес оттуда карабин Аманли и, похохатывая, приторочил его к седлу своего коня.

Аманли не побежал. Кругом степь, спереди и сзади враг, а у него с собой нет даже револьвера. Шырдыкули бочком обошел Аманли и, угодливо выгнув спину, уже семенил навстречу всадникам.

Запоздалая догадка осенила Аманли: так вот кто заманил его в ловушку, отослал сыновей в пески… Будь рядом Кандым и Черкез, отбился бы Аманли от пятерых басмачей. Да имей он сейчас оружие, так живьем бы в руки бандитов не дался.

– Не ждал гостей?! – с издевкой произнес Эшши-бай, осаживая взмыленного вороного. – А мы вот, Аманли, не стали чиниться, пренебрегли обычаями и явились незваными… Веди нас в свой дворец!

Эшши-бай и Хырслан-бай, не закрывая за собой двери, вошли в мазанку, пропустив вперед Аманли. Халлы, басмач в белом тельпеке, морщаясь и охая, едва сполз с коня, сел тут же у порога. Он, вероятно, был ранен или занемог. Один из басмачей, зачерпнув ковш воды, подал ему напиться.

– Может, зайдешь, Халлы? – Эшши-бай, стоя в дверях, с язвительной ухмылочкой поглядывал на занедужившего Халлы Меле. – Здесь тельпеки тоже есть. Целых три. Красивые, курчавые… Не хуже того, что у тебя на голове…

– Не до шуток мне, Эшши, – страдальческая гримаса исказила красивое лицо Халлы. – Поедем скорее… Что мы забыли тут? Иль я сам, один уеду…

Аманли не уловил истинной подоплеки этой перепалки, но понял, что Эшши-бай ненавидит Халлы. Басмач в белом тельпеке тоже не скрывал своих чувств.

– Что уши развесил, комиссар? – куражился теперь Эшши-бай над Аманли. – Мотаешь на ус, запоминаешь наш разговор, надеешься в живых остаться, чтобы донести… Сколько тебе платят твои большевики? И впрямь, как в священном писании, вероотступникам – чины, богатство, слава, а мусульманам – расплата… нашими головами…

– Если ты еще не забыл молитву, то лучше помолись Аллаху, покайся, – глаза Хырслан-бая, вперившиеся в бледное лицо Аманли, сузились хищным прищуром. – Что молчишь, большевистский холуй?! Ты, нечестивец, не дал моему брату произнести молитвы… За что ты убил Дурды?!

– Дурды-бая я и пальцем не тронул, – Аманли шагнул к Хырслану и заметил за его спиной, в углу, сжавшуюся в комок жену. В глазах Корпе застыли слезы, отчаяние, но не страх. Это ободрило Аманли. – Дурды-бай был умным человеком, он раскусил Джунаид-хана, понял, в какую он пропасть ведет туркмен… Твой брат просил передать…

В тот же миг грянул выстрел, за ним второй. Аманли удивленно вскинул брови на стрелявшего Эшши-бая, дернулся и, перехватив одной рукой живот, другой – грудь, рухнул лицом вниз.

Корпе бросилась к мужу. Эшши-бай, не целясь, выстрелил ей в затылок. Она тихо, словно большая птица, распростершая крылья, легла ничком рядом с бездыханным телом Аманли.

– Чего спешишь? Волки, что ли, гонятся?! – Хырслан, вращая глазищами, недовольно покосился на Эшши-бая. – Послушали бы… Я сам хотел его прикончить.

– Нечего его слушать! – Эшши-бай, поставив маузер на предохранитель, с шумом опустил в деревянную кобуру. – Вероотступника слушать? От его речей за версту поганой свининой разит… На твоем месте я бы и в лицо ему не взглянул. Он твоего брата порешил, а ты уши вывернул: «Послушали бы!»

В дверях показался запыхавшийся Шырдыкули, что-то зашелестел на ухо Эшши-баю. Тот выглянул в дверь – вдали показался Кандым, ведший на поводу верблюда.

– Щенок!.. – выругался Эшши-бай и раздраженно крикнул басмачам, стоявшим у мазанки: – Чего вы глаза мозолите?! Спрячьтесь где-нибудь! Ослепли, что ли? Он вооружен… Какая нелегкая его так рано принесла?

– Аллах все видит! – Хырслан-бай оголил маузер. – Этого, Эшши, позволь мне, я сам… Я не прощу себе, если сам не отомщу за кровь брата…

– Да, да… – задумчиво произнес Эшши-бай, словно сожалея, что юноша появился. Его скорый приход не входил в расчеты бая: Кандым раньше Черкеза отыскал отбившегося от других верблюда, который не успел уйти далеко.

Юноша беспечно напевал, радуясь, что так быстро удалось разыскать пропажу. Но, заметив вокруг дома лошадей, незнакомых людей, засуетившихся при его появлении, забеспокоился: почему отца не видно? Мать бы давно выбежала, обрадовалась…

И тут страшная догадка кольнула в сердце: откуда донеслись три выстрела? Да, это были выстрелы! Сначала два подряд, чуть погодя – третий… Сперва Кандым не обратил на них внимания, но он явственно слышал сухие щелчки: ветер дул со стороны дома – они раздались оттуда…

Отгоняя ужасные мысли, Кандым тут же усадил в низине верблюда, залег с винчестером за бугорок, сняв папаху, водрузил ее на колышек и отполз в сторону, за кусты саксаула.

Эшши-бай, наблюдавший за Кандымом в щелочку двери, мучительно раздумывал: что делать? Его не очень-то страшил юноша, о котором, правда, поговаривали, что чертовски меток. Если завяжется перестрелка, да надолго, может подоспеть и Черкез… Что тогда? Ханского сына бесила безвыходность положения: чекистские дети не должны видеть в лицо ни Эшши-бая, ни Хырслан-бая! Неспроста Джунаид-хан твердил сыну: «С детей этого ублюдка Аманли не должен упасть ни один волосок. Они мне нужны живыми и здоровыми. Понимаешь? Живыми!..»

У басмаческого главаря на юношей были свои далеко идущие виды. В последние годы Джунаид-хан все больше разочаровывался в своих заграничных хозяевах, не очень-то верил их письмам, что дни большевиков, дескать, сочтены. Парнишек можно дорого продать…

– Отец! – звонкий голос Кандыма вывел Эшши-бая из задумчивости. – Мама! Эй, есть кто в доме? Отзовись!

Вокруг воцарилась зловещая тишина. Лишь в кустах саксаула недобро заверещала сизоворонка, вдали отчаянно ревели верблюды, будто им вырывали ноздри. Ветер завывал в сухих стеблях селина, вертел песчинками в пустых глазницах старого лошадиного черепа, ощерившегося на солнце.

На окрик Кандыма из кепбе ответили залпом. Пули сбили насаженный на колышек тельпек.

Юноша, не обнаруживая себя, неподвижно лежал в кустах саксаула, в перестрелку не вступал, опасаясь, что ненароком подстрелит родителей.

Вскоре дверь кепбе нерешительно приоткрылась – в проеме показался один басмач, следом второй. Первый, осмелев, повернулся назад, что-то говорил остальным, находившимся в мазанке.

Раздались два выстрела – басмачи, сначала один, затем второй, снопами повалились на землю. Дверь кепбе, раскачиваемая ветром, так и осталась открытой.

– Мы готовили западню им, а сами в нее угодили! – бесновался Эшши-бай. – Он всех нас перещелкает… Шырдыкули, Хырслан! Подкопайте стену. Ты, Хырслан, выберись наружу с обратной стороны, обойди этого выродка сзади… Только не спугни!

Шырдыкули и Хырслан, откинув кошмы, принялись ножами копать земляной пол. Эшши-бай бросал злобные взгляды на безучастного Халлы, сидевшего, привалившись к стенке.

– Идите сюда! – приказал Эшши-бай своим сообщникам. – Пока подкопаете, пока Хырслан зайдет Кандыму сзади, появится второй змееныш, поднимет аул на ноги, а там и красные аскеры прискачут… Подойдем к двери, Хырслан. Ты ложись, возьми щенка на мушку. Я его сейчас выманю. Как покажется, стреляй! Да не медли, смотри не промахнись, а то не выберемся отсюда во веки веков.

Эшши-бай кошачьей походкой подошел к двери, осторожно толкнул ее рукоятью камчи и, не высовываясь, крикнул:

– Не стреляй, Кандым! Отец хочет с тобой говорить!.. Слушай!

Юноша, чуть раздвинув ветви саксаула, увидел в раскрытую дверь, как в глубине кепбе мелькнула чья-то тень, но не слышал сухого щелчка, не почувствовал ожога раскаленного свинца, впившегося в переносье. Лишь мутная, кроваво-серая пелена застелила глаза… Кандым не видел, как ускакали басмачи, взвалив на коней тела двух убитых своих товарищей, не видел остолбеневшего Черкеза, вскоре появившегося у мазанки и наткнувшегося на его бездыханное тело.