«Если», 2008 № 10 - Джек Скиллингстед

— Меня станут искать, — сказал Фома. — Мой папа найдет меня… он сядет в самолет, он летает на самолете, он однажды меня катал, и полетит над Дельтой, и увидит, где я…

— Не здесь, — возразила она. — Здесь нас с тобой нельзя увидеть. Это запретный остров. Это единственное место в Дельте, которое здесь и не здесь. Его не могут увидеть ваши люди, а мои воины не могут на него ступить. Таков закон.

— А я?

— Ты можешь. Ты бард.

— Я не бард, — возразил Фома. — Я не буду петь тебе, хоть лопни. — И прибавил: — Я сказал.

Потому что так всегда говорят мужественные и молчаливые люди, он читал в одной книжке.

— Ты бард, — возразила принцесса с улыбкой. — Там, на этой мерзкой сухой земле, воняющей железом, ты не мог выполнить свое предназначение. А когда человек не может выполнить свое предназначение, у него высыхает сердце. Я знаю, маленький мальчик.

— Я все равно хочу домой, — сказал Фома, прилагая все усилия, чтобы касаться ее как можно меньше. Она была прохладная и серебристая, кожа отсвечивала зеленью.

— Я не могу тебя отпустить, — сказала принцесса. — Мой народ несчастен. У моего народа не было барда. А им нужен бард.

— Пускай ищут себе вонючего барда в другом месте!

— Маленький мальчик, — сказала принцесса, и ее узкая ладонь легла ему на голую коленку. — Ты очень хороший бард. Просто ты об этом не знаешь. А мой народ без барда стал просто горсткой бродяг и убийц. Ибо некому петь про их подвиги. Некому корить их за постыдное.

Фома молчал, стиснув зубы.

— Ваши люди догадались, что такое для нас барды, — сказала принцесса, и ее рука, точно серебристая рыбка, скользнула по его бедру. — Они стали охотиться на них. Убивать их. А барды не умели прятаться, ибо по законам войны — бард неприкосновенен. Теперь больше нет законов войны, о, любовь моя.

— Пусти, — вскричал пораженный Фома. — Что ты делаешь? Девчонка, дура.

Она рассмеялась. Смех переливался у нее в горле, как вода.

— Обними меня, о большой мальчик, — сказала она. — Обними вот так. И вот так. Ты бард, ты зеркало чести, ты будешь петь, и мой воины не будут нападать исподтишка, не будут травить колодцы, не будут резать детей в ночи. Они выйдут честно, станут прямо и умрут достойно. Разве ты не заслужил этим благодарность своего народа?

— Я запутался, — пробормотал Фома, чье растерянное «я» ныряло в неведомые прежде глубины. — Ты хочешь сказать… что это хорошо?

— Без благородства нет войны, — прошептала принцесса, и дыхание ее было огнем и льдом. — Может, победят твои люди, может, мои. Но больше не будет резни в ночи. Бард не принадлежит никому, он не принадлежит племени, он не принадлежит даже мне. Бард принадлежит истине.

— Тут что-то не так, — сопротивлялся Фома уцелевшими крохами здравого смысла, — я не…

…Вода отражала звезды.

Шел отлив, и длинные белые косяки мелей протянулись меж островками. Спина водяного коня, выступающая из воды, отливала мокрым блеском. Руки и ноги казались Фоме непривычно длинными, он путался в них.

Лодка скользнула к берегу.

— Ты здесь, о бард? — негромко позвал голос.

Фома помолчал с минуту, потом сказал:

— Да.

Две темные фигуры посторонились, давая ему уместиться на корме.

— Не прикасайтесь ко мне, уроды, — процедил Фома сквозь зубы.

— Мы и не прикасаемся к тебе, о бард, — ответил кэлпи негромко. — Ты сейчас запретен для нас. Весь остров запретен. Это место только для таких, как ты. Для бардов.

— Кто там был? — спросил Фома нерешительно.

Кэлпи переглянулись. Фома вытянул шею, вглядываясь в их лица в ожидании ответа, но кэлпи молчали. Шест ударился о воду, звезды плясали на воде, разбиваясь на мелкие осколки.

— Там, на острове, — сказал Фома, — я был взрослым. Я был большим. Она сделала меня большим. Что она со мной сделала?

Кэлпи молчали.

— Я хочу домой, — неуверенно сказал Фома. Он путался в своих руках и ногах, никак не мог уместиться на скамье — верните меня домой.

Кэлпи молчали.

— Ненавижу вас, жабы, — прошипел Фома.

Кэлпи молчали. Фома вытянул длинные руки и толкнул одного из них. Кэлпи, не удержавшись, кувыркнулся в воду.

— Вот так, — сказал Фома. Он выпрямился в шаткой лодке, перехватил шест у второго кэлпи и с размаху ударил его по спине. Кэлпи сложился пополам, мягкий, словно тряпичная кукла.

— В воду, — приказал Фома.

Кэлпи обернул к нему темное лицо с раскрытым ртом, но не издал ни звука.

— В воду, — повторил Фома и толкнул того концом шеста под дых.

Кэлпи с громким всплеском упал спиной вниз.

— Помни про водяного коня! — сказал Фома темноте. — Помни про водяного коня!

Он толкнул в дно шестом. Лодка развернулась носом к зареву на горизонте — дальним огням Территорий, ее домам, шахтам и наблюдательным вышкам. Плыть приходилось против течения, Фома налегал на шест, лодка то и дело норовила вывернуться из-под него: и как только эти чертовы педики ухитряются править такими неустойчивыми штуками?

— Я плыву домой, — пел Фома, не думая о том, что голос его скачет по воде, точно мяч, — плыву домой. Меня взяли в плен кэлпи, зеленые мерзкие кэлпи, но я сумел убежать. Первого я ударил рукой, второго ударил шестом! Они упали в воду, в черную воду, теперь их съест водяной конь! А я один стою в лодке, отталкиваюсь шестом от дна, сонные рыбы уходят прочь, зеленые жабы в страхе бегут от моего шеста. Я видел невиданные места, моя отвага чиста, и я плыву сквозь ночь…

Он поймал себя на том, что не может остановиться. Песня распирала его, как насильно удержанный в груди воздух. Зарево приближалось, и вместе с ним явственно повеяло запахами железа и дыма; это дом так пахнет? Небо светлело, вода перед носом у лодки собралась в складки.

Территория обозначила себя ржавыми фермами, встающими из воды, на перекладинах повисли зеленые пучки водорослей. Дорожки дальних огней бежали по воде, сходя на нет у его лодки, он поднял голову и увидел, что звезды, потерявшись в этом зареве, сделались маленькими и жалкими.

Сторожевая вышка росла из воды, — обзорная площадка на бетонном столбе; чуть ниже — гладкая жестяная опояска. Говорили, что по ней проходит ток, который отключается лишь во время смены часовых. Площадка ощетинилась стволами пулеметов, а были еще (Фома слышал об этом) снайперы, ради тренировки убивающие рыб, прячущих в глубине свои темные спины.

А это значило, что он в безопасности!

Он выпрямился в лодке, расставив ноги, чтобы сохранить равновесие, поднес руки рупором ко рту и крикнул:

— Эй!

Эхо отпрыгнуло от поверхности воды и вернулось ему в руки. Следом за эхом в руки ему ударил сноп брызг. Выстрел был словно треск сухой ветки, он даже не сразу понял, что это выстрел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});