Пулеметчик (СИ) - "Д. Н. Замполит"

Ресторан первого класса помещался под роскошным стеклянным куполом и обслуживал всего три сотни пассажиров из почти трех тысяч на борту. Также первому классу служили курительные с кожаными диванами, бильярдные, библиотека, отдельная палуба для прогулок и многое другое. Впрочем, на “Кельтике” и третий класс имел свои салоны, палубы и даже детскую комнату, только меньшие по размерам, да и людей (в основном, иммигрантов в Америку) на них приходилось куда больше.

Куриный бульончик, которым я решил пока ограничится, провалился в желудок, будто и не было его в чашке, на что-либо иное я не отважился, стюард понимающе поклонился и отпустил меня восвояси. В каюте я вдруг понял, насколько меня вымотали два дня морской болезни и решил попробовать заснуть.

И вырубился почти сразу, а во сне стало ясно, кто такой Меньщиков. И кто такой Джордж. И до кучи что есть такой Шмит.

Пробуждение было смурным — я точно знал, что пока спал, вспомнил нечто важное, но вот что именно, от меня ускользало, как ни пытался я поймать ниточку и раскрутить ее обратно. И когда после получаса усилий в голове только-только забрезжило, как в дверь постучали — судовой врач проявил заботу и пришел меня проверить.

Так я и мыкался до тех пор, пока старший стюард при мне не приказал младшему передвинуть мебель. И мысль рванулась искрой вдоль порохового шнура: мебель — мебельная фабрика — Николай Шмит — его наследство. Заодно повторилось озарение про Меньщикова, он, как и многие, был в молодости членом какого-то народовольческого кружка, но был арестован, покаялся и поступил на службу… в охранку. А после отставки начал сдавать агентуру направо и налево, в том числе знаменитому Бурцеву.

А вот Джордж… Джордж опять ускользнул. Ну и бог с ним, потом вспомню.

И сразу, как перестала мучать эта загадка, во всем теле такая приятная гибкость образовалась, что доплыл я до Нью-Йорка без морской болезни.

Знаменитого силуэта еще не было, бум небоскребов только начинался. Не возвышались над городом Крайслер или Эмпайр Стейт билдинг, не говоря уж о более поздних творениях эпохи стекла и бетона. Но с этажностью на Манхэттене уже было прилично, в нынешних реалиях даже очень прилично — дома в десять этажей не были диковиной, даже гостиница Gerard отважилась на тринадцать. А здание газеты New York World уже шагнуло за двадцать и в нем, на самой верхотуре, под куполом в стиле римского собора Святого Петра, был кабинет издателя и владельца — того самого Джозефа Пулитцера, каждый день обозревавшего город через громадные окна. Были и другие “скребницы неба”, как назовет их Максим Горький — и старое здание New York Times, и St.Paul Building, и Manhattan Life Insurance, и многие конторские здания южной, деловой части города.

Но я высматривал только-только законченный Flatiron, знаменитый “Утюг”, украшавший и в мои дни угол Бродвея и 5-й авеню и страшно жалел, что приехал поздно и не смог познакомиться с организацией работ. Строился он неслабыми даже для моего времени темпами — этаж в неделю, уложились в год с нуля до сдачи. Понятное дело, что в Российской империи небоскребы пока не сильно-то и нужны, но технологические принципы вполне можно использовать. Впрочем, строят в городе много, наверняка найдется что посмотреть, пусть принимающая сторона озаботится.

Встречал меня целый король — мой старший компаньон Кинг Жилетт и еще Никола и Барт, двое крепких ребят-итальянцев, американских анархистов, с которыми я связался из Лондона, с подачи Кропоткина.

— Зачем вам эти bowery boys? — недовольно спросил Кинг, вроде бы даже принюхиваясь своим крупным носом.

— У меня были некоторые, скажем так, недоразумения с мистером Эдисоном, — и вкратце поведал Жилетту историю наших с Собко приключений два года назад в Париже. Почти сразу после них в Чикагскую штаб-квартиру Пинкертона улетел борзая телега в стиле “Какого, собственно, хрена?”

С требованием объясниться, с копиями “добытых в бою” документов и фотографий значков, а также заверением, что мы готовы распубликовать всю эту историю максимально широко, причем упирая не на то, что агенты занимались, так скажем, не шибко законной деятельностью, а на то, что они оказались не в состоянии выполнить задание, спасовав перед двумя шпаками (размер кулаков и рост Собко мы благоразумно указывать не стали). Агентство прикинуло возможные репутационные издержки и осторожно предложило мировую без аннексий и контрибуций. Я для виду немного покобенился в письменной форме, но согласился — наверное, можно было выжать из Пинкертона и денег, как советовал адвокат нашего французского друга Паскаля, но уж больно американцы не любят, когда их выставляют на бабки, а мне агентство еще пригодится. И да, пригодились — выполнили для меня несколько заданий, честно оплаченных, так что с этой стороны я был более-менее спокоен. Но вот за изобретателя всего на свете Томаса нашего Альву Эдисона я бы не поручился, и потому озаботился и встречей, и сопровождением. Не поручился за него и Кинг, он слушал с распахнутыми глазами, понимающе кивал и подтвердил, что да, водятся там кое-какие темные делишки, о которых предпочитают не говорить вслух. И на Николу и Барта после рассказа Жилетт смотрел уже спокойно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Была у меня в городе одна не то чтобы позарез нужная встреча, но попытаться стоило, я отправил Николу посмотреть за нужным домом, а хозяину, человеку весьма занятому и куда как выше меня положением, послал о себе весточку.

За два дня, что я ждал ответа, мы облазили пять строек, невзирая на жару под сорок и влажность под девяносто. По ходу дела меня просвещал Барт, каменщик по профессии.

Главное преимущество достигалось даже не использованием стали или новых материалов, не хитрыми конструктивными решениями, а в первую очередь организацией труда. Все, что можно сделать вне строительной площадки — делается вне ее. Заготавливаются конструкции, кирпич, балки, как только запасы достигают расчетного количества, начинается расчистка площадки, старые здания сносят в ноль за пару недель и сразу начинают возводить новое, ни дня простоя. Что, впрочем, неудивительно — цена участков в даунтауне за последние двадцать лет выросла в пять раз, полмиллиона долларов за место под стандартную московскую усадебку. И строят тоже максимально быстро, широким фронтом — обставляют здание подъемниками, выводят стены не на одном, а на пяти-шести этажах сразу, отчего и получается такая невероятная скорость.

Да, широким фронтом и новыми методами, прямо как то, что я пытаюсь сделать дома…

Ну и платят за это по сравнению с Россией вдвое-втрое больше, вон, даже начинающий клерк получает в Нью-Йорке примерно сто рублей в месяц, а в Москве хорошо если тридцать, а то запросто и даром может работать, пока не наберется опыта.

Жизнь в городе вообще кипела так, что Лондон и Париж на его фоне смотрелись сонными деревеньками, не говоря уж о Москве с Питером, он опережал все остальные мегаполисы лет на пятьдесят, наверное. Особенно это было заметно в миллионном южном Манхэттене — по каждой авеню катились электротрамваи, кое-где на уровне третьих-четвертых этажей громыхали поезда городской железной дороги и в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Мальчишки лет до семнадцати, в форме и без, носились с пакетами по всему городу, доставляя деловую корреспонденцию и ценности.

Меня это несколько удивило.

— А фирмы не боятся доверять все это пацанам? Мало ли…

Барт эдак свысока хмыкнул.

— Так за каждого внесен залог, у нас работу без этого и не найти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Залог?

— Ну да, от ста долларов, — подтвердил американец. — А на высокие должности и десятки тысяч может быть.

— Да ладно, — удивился я, — у каждого из этих пацанов нашлось сто долларов? Деньги-то немаленькие, да еще и будут лежать мертвым грузом, не по-американски как-то…

Итальянцы снисходительно переглянулись.

— Все точно, Майкл, не по-американски. Залога на самом деле доллары нет, за работника дает поручительство какая-нибудь Fidelity Company, а ей платят один процент в год от прогарантированной суммы.