Сад теней - Вирджиния Эндрюс

Я прижала руки к груди, глубоко вдохнула и спустилась по винтовой лестнице в залу. Хотя стоял солнечный день, а солнечный свет струился через все окно, Малькольм тем не менее распорядился зажечь на каждом из пяти этажей по четыре хрустальные и золотые люстры.

Комната была ослепительно яркой, но от волнения лицо мое раскраснелось, как будто я спускалась в геенну огненную. Я так часто дышала, что мне пришлось на несколько мгновений задержать дыхание. Ноги мои дрожали и, казалось, были приклеены к ступенькам винтовой лестницы. Я решила, что не смогу двигаться дальше, и ухватилась за перила. На глазах выступили слезы. Яркий свет всех ламп и свечей померк, а отблески от огромного хрустального фонтана, источавшего серебристые струи в огромную серебряную чашу в центре зала, были похожи на солнечную паутинку, протянутую в комнате. Зеркала отражали свет от серебряной посуды на подносах, и он вновь начинал играть на полированных спинках стульев и дивана, расставленных вдоль стен зала.

Наконец, я собралась с духом и спустилась по лестнице в гостиную. Тотчас я услышала распоряжения, которые Малькольм отдавал слугам:

— Гости должны чувствовать себя весело и непринужденно. Вовремя заполняйте опустевшие стаканы и тарелки. Быстро подавайте блюда и убирайте пустую посуду. Не забывайте подавать бутерброды с икрой и легкие закуски. У гостей не должен пропадать аппетит, а рядом с ними всегда должны быть вы. Всегда оставайтесь внимательными, жизнерадостными и постоянно улыбайтесь, будьте готовы прийти на помощь. Захватите салфетки, вы меня слышите? Не следует заставлять людей искать средство, чтобы вытереть свои руки.

Малькольм увидел, что я спускаюсь по лестнице.

— А, Оливия, вот и ты, — сказал он, и легкая тень разочарования пробежала по его лицу. — Спускайся, дорогая; мы встанем у входа и будем приветствовать гостей, как только Лукас объявит об их прибытии.

Я просунула свою руку под локоть Малькольма, немного волнуясь, но стараясь не подавать виду. Он казался сдержанным и сосредоточенным, как будто занимался этим всю жизнь. Он казался привлекательным и ослепительным. Мне так хотелось верить, что и я рядом с ним выгляжу не хуже.

Раздался звонок. Прибыли первые гости. Мистер и миссис Петерсон. Мистер Петерсон был коренастый мужчина невысокого роста, щеки его то розовели, то багровели. Миссис Петерсон, напротив, была изящной, хрупкой, украшенной кружевами, платье ее едва доходило до колен. Волосы завивались кудряшками, их удерживал дорогой гребешок со множеством драгоценных камней. Я и представить не могла, что кто-либо может носить те наряды, которые встречались мне лишь на обложках модных журналов.

— Я хотел бы представить вам мою жену, — сказал Малькольм.

Направляясь к миссис Петерсон, я поймала на себе ее взгляд, охвативший меня с ног до головы, затем вновь опустившийся вниз, скользнувший вверх, остановившийся на Малькольме, точнее на его голубых глазах, и ничего не выражавший, кроме снисходительного презрения ко мне, запечатленного на ее губах.

Мистер Петерсон прервал тягостное молчание своим теплым приветствием:

— Оливия, добро пожаловать в Виргинию. Я надеюсь, что Малькольм сумеет показать вам все прелести нашего гостеприимства.

Миссис Петерсон, насилу отведя свой взор от Малькольма, лишь взглянула на меня и, вздохнув, добавила:

— И в самом деле!

Поток гостей не прекращался ни на минуту, и вскоре вечеринка была в полном разгаре.

Мужчины были предупредительны и вежливы, но я смогла заметить с некоторым изумлением, что наряды почти всех женщин были довольно мешковаты и заканчивались чуть ниже или чуть выше колен, почти не имели талии, ибо затягивались на уровне бедер.

Изящные тонкие ткани имели несколько бледноватый оттенок — кремовый, бежевый, белый, нежно-пастельный. На мой взгляд, в дамах было намного больше от маленьких девочек, чем от исполненных чувства собственного достоинства женщин. Эти туалетные принадлежности огромных размеров, аляповатые искусственные цветы из шелка и бархата, тяжелые нитки бус подчеркивали их собственное миниатюрное сложение и инфантильность их внешнего облика. Рядом с ними я казалась гигантом, Гулливером в стране крошечных лилипутов. Каждый мой шаг, каждое движение были чересчур неловкими. На всех без исключения женщин мне приходилось смотреть сверху вниз, да и мужчины, все как на подбор, были ниже меня.

Можно без преувеличения заметить, что всеми владело неподдельное веселье. Какие бы ограничения ни сдерживали их поведение, все они отбрасывались в сторону по мере того, как гости переходили от бокалов с пуншем к подносам с закусками. Светская болтовня и смех в зале становились все более громкими и непринужденными. Прежде мне не доводилось бывать в подобной развеселившейся компании.

Вначале я была по-настоящему счастлива; казалось, что мой первый прием удался на славу, но стоило приблизиться к группам собравшихся гостей, как мой бурный восторг угас, причиной этого стал холодок в отношении ко мне веселых, беспечных и удивительно капризных людей.

Женщины собирались небольшими группами, некоторые курили сигареты в длинных мундштуках из слоновой кости. Все они были словоохотливы и изысканны. Но стоило мне присоединиться к какой-либо группе, как их разговор обрывался, и на меня смотрели, как на незваного пришельца. Они ясно давали мне понять, что я — непрошенный гость на собственном торжестве. Они дипломатично интересовались моими впечатлениями от Виргинии, а особенно тем, понравилась ли мне усадьба Фоксворт Холл. Мои ответы, видимо, раздражали дам, поскольку тотчас они бросались перебивать меня, словно я придумала нечто вычурное, а мое мнение их совсем и не интересовало.

Не дав мне закончить фразу, они завели разговор о новинках моды. Признаться, я не имела ни малейшего представления о тех вещах, которые они обсуждали.

— Вы, например, могли бы надеть такую матроску? — спросила меня Тамара Ливингстон.

Ее муж владел самой большой лесопилкой в Шарноттсвилле.

— Я, признаться, не знаю, как они выглядят, — ответила я.

Присутствовавшие удивленно уставились на меня, а затем продолжали свою беседу, словно меня и не было рядом. Стоило мне отойти, как за спиной раздался дружный смех.

Какие глупые женщины, подумала я. Вся их беседа сводилась к тому, какую одежду подготовить к новому сезону или к тому, как обустроить дом.

Никто не заводил разговора о политике, о бизнесе, ни в одном из разговоров не заходила речь о книгах. Чем дальше продолжался прием, тем глупее казались мне гости, тем неуместнее звучал их смех, хихиканье, заигрывание глазками, длинными ресницами, плечами, руками. Я надеялась, что Малькольма выведет из себя отсутствие внешних приличий на протяжении всего вечера, но стоило мне взглянуть на него, как всякий раз я обнаруживала его в обществе этих глупых, смеющихся женщин, то и дело обнимавших его, старающихся потереться или погладить его весьма и весьма откровенно.

Я была потрясена. Это были как раз те женщины, которых он, по его словам, презирал — безвкусные, ярко расцвеченные, без грамма самоуважения. Но он был рядом с ними, готовый подать бокал пунша одной и бутерброд другой, любезно подставлявший свой рот, чтобы в него положили кусочек. Одна из них даже слизывала языком крошки с кончиков его пальцев.

Я была поражена тем, что Аманда Биденс, жена одного из партнеров Малькольма, обратилась к нему со словами: «Мне очень хочется увидеть твою библиотеку, Малькольм, то место, где ты разрабатываешь хитроумные планы, как сколотить еще несколько миллионов», а мой муж, взяв ее под руку, повел в свой кабинет, и тяжелые двойные двери за ними плотно закрылись. Мне публично дали пощечину. Щеки мои пылали, а на глазах появились слезы. Мне потребовалась вся моя воля и сила духа, чтобы не броситься вслед за ними, а остаться вместе с гостями, сохраняя достоинство и выдержку, время от времени, направляя ход вечера, давая распоряжения слугам. Сама я почти ни к чему не притронулась. Никто не искал общения со мной, лишь несколько мужчин поинтересовались, чем занимается мой отец, но стоило мне распространиться на эту тему, как на их лицах появилось выражение скуки и усталости.

Случайно мне удалось услышать несколько замечаний в свой адрес. Беседовавшие, вероятно, и не подозревали, что я нахожусь слишком близко от них, а, может быть, их это и не волновало.

Одна дама спросила другую, почему Малькольм Нил Фоксворт, такой респектабельный и состоятельный мужчина, вдруг повесил себе на шею такую длинную простушку, неприступную янки, имея в виду, разумеется, меня.

— Зная Малькольма, — ответила другая, — могу предположить, что это связано с его бизнесом.

Судя по разговорам остальных гостей и брошенным на меня взглядам, я воспринималась ими, как объект для насмешек и язвительных замечаний. Некоторые откровенно критиковали мой наряд. Раздавались замечания, будто я есть не что иное, как музейный экспонат.