Зимний Мальчик (СИ) - Щепетнёв Василий

— А ты бы так мог? — не унимается Надежда в перерыве.

— Вряд ли, — чистосердечно отвечаю я.

— Ну, так уж и не мог бы, — сомневается Бочарова.

— Он хочет сказать, что это не его уровень. Орлы мух не клюют, — подала голос Ольга. Сегодня она молчалива и грустна. Чудо-аппарат местного светила выдает чудеса пониженной чудесатости, и нога по-прежнему окружена ажурной конструкцией. Ну, и костыли, как без костылей с такой ногой. Так что праздник для Стельбовой тот ещё. Но, видно, её папенька настоял на присутствии. Политика. Пусть все видят, что в битве за урожай все равны, а некоторые даже и здоровье не жалеют на общее благо.

— Ты в самом деле Орел?

— Я Чижик, и с меня довольно.

Тут перерыв окончился, и вторую часть отдали целиком достопримечательности нашего института, группе «Медпункт». Второй в городе среди институтских. А институтов — девять, так что второе место — успех. Серебряный ярлык.

Особо нас не баловали. Спели четыре песни — и на том концерт кончился.

— А ты, Чижик, на гитаре играть умеешь? Или только на рояле?

— Умею и на гитаре. В меру.

— Ну… — Бочарова явно что-то затевала. Её выбрали комсоргом группы, но ей нужно большего. Хочет стать комсоргом курса. Для начала. Для этого нужно показать активность. Проявить организаторские способности. А художественная самодеятельность хороша чем? Художественная самодеятельность хороша тем, что всякому видна.

Все пошли в вестибюль, где намечались танцы. А мы не спешили. Ольге было явно не до танцев, а бросать её как-то неудобно было.

— Ты танцевать умеешь? — опять спросила Бочарова. Вдруг я отвечу «нет».

— Обижаешь.

— Умеешь, значит?

— Танго, вальс, фокстрот, пасадобль, румба. И другие.

— Ты серьезно? Просто из другого века человек. Играешь, поёшь, пасадобли с фокстротами знаешь.

— Умею, — поправил я. — Ничего удивительного, когда родители — артисты музыкального театра. Был бы сыном полка — умел бы портянки наматывать.

Наступила неловкая пауза.

— Вы идите, развлекайтесь, — сказала Ольга, — а я поковыляю домой, — и она взялась за костыли.

— Да я тоже домой пойду, — Бочарова хотела быть с Ольгой в одной лодке.

— Тебе-то зачем домой, время детское.

— Вот что, дамы, если вы однозначно не желаете продолжить веселье тут, предлагаю продолжить веселье там.

— Где — там?

— В нашем музыкальном театре. Успеем на второе действие. «Летучая мышь», весёлая оперетта. И буфет хороший для хороших людей. С артистами познакомлю, уж они насчет пасадоблей большие доки.

Мы вышли из «Полтинника», и я подогнал «ЗИМ».

— Поехали!

Экспромт этот был заранее подготовлен и согласован и с театром и, главное, с Андреем Николаевичем. Тот сам попросил развлечь Ольгу, чтобы она не чувствовала себя обделенной.

Развлек. Оперетта чудесная, игра артистов из литерной ложи смотрелась великолепно, а затем меня со спутницами позвали на артистические посиделки, с шампанским, мороженным и киевскими котлетами. Артисты были в меру раскованы и в меру внимательны, понимая, что дочь первого секретаря обкома — всем зрителям зритель.

Я, увы, не пил, но в остальном не стеснялся и даже изобразил танго и фокстрот с Лизаветой, звездочкой кордебалета.

Было весело.

Барышень я развёз уже заполночь — сначала Наталью, потом Ольгу — она теперь жила на городской квартире. Обеих сдал с рук на руки. И с пустыми, но чистыми руками поехал домой, в Сосновку.

С каждым километром радостное настроение покидало меня, а когда я зашел в дом, то и вообще засомневался, был ли оно, весёлое настроение.

Впереди ночь, и нужно спать. А страшно. Уж слишком часто донимают кошмары. Преимущественно тот, где всё горит, и я горю. А последнюю неделю снится, будто лежу я, мертвый и подгоревший, а по мне бегают крысы. Боли уже нет, только тактильная чувствительность (привет учебнику физиологии!), но неприятно и мерзко. Я вскакивал посреди ночи, светил фонариком в поисках крыс. Конечно, их не было, наяву то есть. А в сознании — были. И оттуда, из сознания, готовы были выпрыгнуть в любую минуту. Ну, мне так казалось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я открыл анатомический атлас, первый том из трех. Кости. И стал рассматривать, стараясь запомнить название каждого бугорка, каждой впадинки. Такие требования дисциплины. На память не жалуюсь, память у меня хорошая, и латинские названия укладывались легко. Будто и не учу даже, а повторяю хорошо заученное. Стоило закрыть глаза, как кость представлялась натуральной, трехмерной, а не просто рисунком. Даже и закрывать глаза не нужно, просто представить, будто закрыл. Такая у меня, оказывается, память.

Я уже выучил и будущее занятие, и после будущее, и даже дальше. Хватит.

Ну ладно, хватит.

Я почитал учебник физиологии. Тоже скоро дойду до конца. Конечно, учёба к одному учебнику не сводилась. Теоретически. Были ещё лекции. И, разумеется, семинарские занятия. С препарированием лягушек и прочей базаровщиной. Но лягушек дома резать я не хотел решительно, и потому просто читал.

Я несколько раз — в порядке эксперимента — пил на ночь ром. Кубинский ром. Как пират Билли Бонс. Того, видно, тоже мучили кошмары. Результат положительный — кошмары исчезали. После стакана. Но это не дело — стакан рома каждодневно. Спится хорошо, но ведь запросто спиться можно. Что хуже — именно после экспериментов с ромом появились крысы. Что дальше?

И я прекратил дозволенные опыты. По крайней мере, на время.

Вот и сейчас я не соблазнился бутылкой, что стояла в глубине буфета. Особо и напрягаться не пришлось.

Принял душ и лег спать в три пятнадцать. А в четыре тридцать проснулся — с крысами рядом. Нет, никаких крыс не было, но тело помнило коготки и зубки. Я даже осмотрелся. Конечно, ни царапин, ни укусов.

В пять снова уснул, и спал уже до десяти, благо воскресенье. Поспал бы и дольше, но разбудил телефон.

— Кто говорит?

— Посол ООН! Я говорю, узнал?

— Узнал, — как Бочарову не узнать, сколько лет в одном классе, а теперь еще и в одной группе. Институтской, не детсадовской. — Случилось что?

— Почему сразу «случилось»? Хотя можно сказать, что и случилось. Вернее, случится. Пятьдесят пятая годовщина Октября.

— Это, конечно, событие, но…

— Но нашей группе нужно представиться.

— Проставиться?

— Представиться, Чижик. Ты же знаешь, наша группа на особом счету, и потому отсиживаться не получится.

— Ну, а я-то при чём?

— Мы с Олей посоветовались и решили…

— Погоди, погоди… Что значит — посоветовались? Когда?

— Вчера вечером. И сегодня утром. Знаешь, Чижик, есть такое полезное изобретение, как телефон.

— Ну да, догадываюсь. А мы сейчас так, перекрикиваемся по воздуху. Ладно, посоветовались и что?

— Помнишь, как мы на море пели?

— На море?

— Не придирайся. На водохранилище. На дамбе. После кино.

— «What is a yath», как забыть.

— Ну вот, ты и споешь.

— Я?

— Ну да. У тебя же голос починился, так что давай.

Незадача. Надежда меня знает издавна. Помнит юное дарование, вундеркинда, звезду пионерских утренников.

— Ты не забыла, там пели вы, я же только подвывал.

— Не скромничай. Но мы тоже будем петь, а ты как думал.

Ага. Девушки мечтают о сцене и славе. Это понятно. Считают, что коренник, то есть я, вывезет. А они, пристяжные лошадки, будут красоваться, потряхивая гривами. Вот что она, волшебная сила искусства, с людьми делает. Вчера послушали концерт, потом посмотрели оперетту, а сегодня уже рвутся на сцену.

— Тогда приезжайте ко мне, репетировать.

— Почему к тебе?

— Я живу один, и мы никому не помешаем, это первое. У меня есть рояль, это второе. И я буду учить вас петь, это главное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Но мы…

— Петь на сцене — это другое. Либо по-моему, либо никак.

— Хорошо, мы приедем. Когда?

— Прямо сейчас. Время не терпит.

— Ага. Передаю трубку Ольге.

— Чижик, ты и правда согласен?

— Почему нет.