Обратная сторона смерти - Антон Леонтьев

– А могу ли я узнать, отчего невозможно побеседовать с профессором? И почему именно вы находитесь у аппарата?

Инспектор замялся, а у Татьяны вдруг мелькнула ужасная мысль – что, если она снова говорит с Марком? Нет, это полностью исключено. Ведь звонила в клинику, и если сталкер только что был в дамском туалете, то никак не мог оказаться минутой позднее в Австрии.

Или чокнутый имитатор каким-то хитрым образом запрограммировал ее телефон так, чтобы все звонки шли ему на мобильный?

Эту мысль Журавская тоже отмела – немецкий писательница знала вполне сносно и была в состоянии отличить носителя языка даже от хорошего имитатора. Главный инспектор говорил по-немецки как заправский австрияк, подделать подобный акцент практически невозможно. Во всяком случае, для иностранца. Нет, это не был фейковый полицейский!

Хотя кто сказал, что ее преследователь тоже не говорит на немецком , как на родном, к тому же и с австрийским акцентом? Ведь Марк в ее романе был полиглотом – и владел немецким, как русским: его бабка была поволжской немкой…

– Я собиралась сказать профессору, что прилетела в Москву, и поблагодарить его за курс лечения, – заявила Татьяна. – Я не смогла проститься с ним перед отъездом, поэтому звоню теперь. Разве это преступление?

Мамаша с дочкой из туалета удалились, причем возмущаясь тем, что какая-то нахальная немка закрылась в кабинке и внаглую, не обращая внимания на нужды российского населения, беспардонно шпрехает по мобиле. Хлопнула дверь, Татьяна снова осталась в помещении одна.

– Нет, фрау Журавски, конечно же, это не преступление, – ответил инспектор. – Я рад, что могу побеседовать с вами, потому что это облегчает нам расследование…

– Расследование? – выдохнула писательница. – Что-то случилось?

В этот момент снова раздался звук открываемой двери, и раздались шаги. Татьяна оцепенела – это были шаги особы в красных туфлях на высоких каблуках.

Но если мнимая женщина – Марк, то, следовательно, инспектор – подлинный. Потому что сталкер не способен одновременно находиться в туалете московского аэропорта и молчать, а в то же время говорить с ней по-немецки.

– Увы, именно так, – подтвердил предположение собеседницы инспектор. – С прискорбием сообщаю вам, что герр профессор Шахт стал жертвой убийства.

– Его убили? Как, где, когда? И кто? – прошептала Татьяна. Ей не хотелось, чтобы тот, кто оказался сейчас в туалете, услышал, о чем она говорит.

Шаги стихли, но вошедший в помещение по-прежнему находился где-то невдалеке.

– Что вы сказали, фрау Журавски? – переспросил инспектор. – К сожалению, не расслышал вас. Не могли бы вы говорить громче?

Татьяна, дрожа от страха, повторила свои вопросы чуть громче.

– Убийца пока не идентифицирован, – ответил австриец, – и мы надеемся, что вы поможете нам поймать его. Потому что именно вы, фрау Журавски, были последней, кто, судя по показаниям свидетелей, видел герра профессора живым.

Татьяна судорожно сглотнула, пялясь на ручку двери. Но та не двигалась. Похоже, тот, кто притаился рядом, переменил тактику.

– Как его убили? – задала следующий вопрос писательница. Инспектор пояснил:

– Убийство крайне жестокое и кровавое. Большего сообщить вам не имею права. Однако за двадцать пять лет, которые я работаю в полиции, такого кошмара мне видеть не приходилось. Тут словно Джек Потрошитель поработал!

Джек Потрошитель… Он же Марк Шатыйло! Маньяк из ее романа! Убийца, у которого было прозвище Московский Джек Потрошитель!

– Мы уже намеревались обращаться к российским властям с просьбой о помощи для того, чтобы получить от вас свидетельские показания, фрау Журавски. Но процедура может длиться долго, поэтому буду признателен, если вы поведаете мне прямо сейчас, как прошла ваша последняя встреча с профессором.

Татьяна собралась с духом и кратко обрисовала беседу с владельцем клиники, впрочем, не заостряя внимания на том, о чем они говорили.

– Что-либо подозрительное бросилось вам в глаза? – поинтересовался полицейский.

Тогда детективщица, поколебавшись, рассказала, что видела перед тем, как сесть в такси. Еще о своем телефонном разговоре с секретаршей, добавив, что, может быть, это была вовсе и не секретарша.

Едва она произнесла последние слова, в туалете снова раздались шаги. А затем послышался звук открываемой двери.

Особа в красных туфлях на высоких каблуках ушла? Или только сделала вид, что удалилась, а в действительности Марк остался в дамской комнате?

– Что значит «это была вовсе не секретарша»? – переспросил инспектор.

Татьяна стушевалась и ответила:

– Вам лучше узнать у нее самой. И она вам скажет, имел место разговор со мной или нет.

На что Уве Штрайл мрачно заметил:

– Увы, это невозможно. Потому что фрау Зиглинда Цепик, работавшая в течение последних семнадцати лет у герра профессора Шахта, тоже мертва. Женщина, как и ее патрон, стала жертвой неизвестного убийцы-садиста.

Татьяна окаменела. А потом у нее вырвалось:

– Значит, это все же Марк…

– Марк? – оживился инспектор. – Фрау Журавски, о каком таком Марке вы ведете речь? Вам что-то известно?

Татьяна заверила его, что собеседник не так ее понял, но полицейский не желала сдаваться:

– Вам что-то известно, ведь так? И кстати, ваш рассказ о том, что имело место во время вашей последней беседы с профессором, кажется мне недостоверным. Вы что-то утаиваете!

Конечно, писательница утаивала. Причем многое. Но не говорить же австрийскому инспектору, что она считает: убийца черпает вдохновение в ее новом, никому не известном романе!

Никому не известном, кроме нее самой – и Марка.

– Я не утаиваю! И вообще не могу больше с вами говорить, мне пора! – заявила Татьяна.

Полицейский затарахтел о том, что у него к ней масса вопросов, что он подключит Интерпол, но детективщица сухо попрощалась, пожелала ему удачи в расследовании и нажала на отбой.

Спустя несколько секунд телефон зазвонил, высветился австрийский номер, но Татьяна сбросила звонок. А потом вздохнула и отперла дверку.

Выйдя из кабинки, прежде всего убедилась, что никого в туалете нет, и, повеселев, направилась к выходу. А оказавшись в помещении с умывальниками и большим, во всю стену, зеркалом, застыла как вкопанная.

На стеклянной поверхности краснела кровавая надпись: «Добро пожаловать домой!»

Тот же самый почерк. Те же самые буквы.

Татьяна уставилась на тюбик помады, брошенный на столешнице возле одного из рукомойников. Подошла и посмотрела на него. И поняла, что это ее помада. Такой яркой писательница пользовалась редко, но на всякий случай тюбик с незапамятных времен валялся в сумочке. Той самой, которая находилась у нее в руках. Лежал, там в кармашке, когда она покидала клинику. И когда пила эспрессо в баре в аэропорту Вены, то же.

А теперь – на краю рукомойника.

Что означало: кто-то украл у нее тюбик в аэропорту Вены, пока Татьяна пила одну за другой чашку эспрессо, а сумочка лежала на соседнем табурете. Или во время перелета из Вены в Москву.

И тут в голову Журавской пришла неожиданная мысль. Марк ведь мог быть не пассажиром, а членом экипажа ! Например, пилотом. Стюардом. Или даже стюардессой.

Татьяна схватила тюбик – и тут же быстро положила его обратно на рукомойник. Сообразив, что на золотистой поверхности колпачка остались ее отпечатки, вытащила из сумочки салфетку и стала вытирать тюбик. Тот, конечно же, выскочил у нее из рук и упал на пол.

Подняв его, она столкнулась лицом к лицу с пожилой дамой в мехах, только что вошедшей в туалет. Женщина уставилась на помаду в руках Татьяны, затем перевела взгляд на исписанное зеркало. Выщипанные брови дамы взлетели, тонкие сухие губы презрительно изогнулись.

– Поверьте, это не я! – воскликнула Татьяна и, бросив тюбик в раковину, вылетела из туалета.

Итак, Марк где-то поблизости… Только в каком обличье?

Внезапно подумалось, что дама в мехах, только что вошедшая в дамский туалет, выглядела крайне подозрительно. Подозрительна она была тем, что именно такой писательница представляла себе мамашу Марка Шатыйло, когда работала над новым романом. Неужели это снова был стремительно переодевшийся в новый костюм маньяк?

Татьяна быстро зашагала к будкам пограничного контроля. Нет, исключено! У него что тут, в зале ожидания, целая гардеробная? Ее Марк Шатыйло был чертовски изобретателен, но не до такой же степени!

Или до такой?

Поборов в себе желание вернуться в дамский туалет и вцепиться даме в мехах в седые волосы, дабы проверить, не парик ли это, Татьяна подошла к окну, за которым сидела молодая пограничница, и подала свой паспорт.

Наконец она оказалась около лент транспортера, на которых крутился багаж пассажиров австрийского рейса. Собственно, на нем остались только два ее собственных чемодана – все другие люди, прилетевшие из Вены, покинули аэропорт.