Авантюрист - Марина Дяченко

Обо всём этом я догадался раньше — разговоры в посёлке только подтвердили догадку. Говорили возбуждённо и много — все знали, что благородного господина Дэра укокошили на дуэли, что сам герцог Тристаг приезжал выразить соболезнования вдове и заодно выяснить, не знает ли кто имени убийцы?

Имени никто не знал. Человек в чёрной шляпе явился ниоткуда и исчез никуда, а я потратил последние деньги, чтобы разжиться обновкой: белой шёлковой рубашкой и безрукавкой из тонкой тёмно-красной замши.

Госпожа Дэр надела траур. Над башенками дома-замка уныло повисли чёрные флаги; ворочаясь на жёсткой койке скверной деревенской гостиницы, я вспоминал обеспокоенный зелёный взгляд и смуглую грудь в вырезе дорогого платья. Богатая вдова, тихо говорил здравый смысл, и молодой таракан на стене — юноша, только что покинувший отчую щель, — в согласии поводил усиками.

Её звали Ивилина. Её состояния вполне хватило бы на выкуп моей жизни, да ещё осталось бы немножко на прожитьё — жить-поживать в старом замке Рекотарсов на пару с зеленоглазой жёнушкой…

Таракана потешали мои бредовые идеи. Таракан смеялся.

* * *

…Случилось так, что круглую дату — два месяца со дня приговора Судьи — я встретил в постели зеленоглазой прелестницы.

По правде говоря, посылая Ивилине первый букет, я не особенно верил в успех предприятия. Это было к тому же и рискованно — а вдруг вдовушка, одумавшись, передаст меня в руки правозащитника-герцога? Я для неё был убийца мужа и свидетель её собственного преступления, ибо как ни верти, а она пособничала злодею, не донося на него, то есть на меня, властям.

А если б донесла?!

По понятным причинам, я не рассчитывал на успех и первый букет послал без надежды — однако дело внезапно пошло на лад, да такими темпами, что мне пришлось приостановиться и решить один очень важный для себя вопрос.

Возможно ли мне, Ретано Рекотарсу, ухаживать за женщиной ради её денег?

Невозможно, без всяких компромиссов сказал мне голос крови. Никак.

А потому, если я хотел достичь заветной цели и откупиться в итоге от Приговора Судьи, мне следовало научиться ухаживать за Ивилиной ради самой Ивилины. Проще говоря, влюбиться.

За свою жизнь мне случалось проделывать это неоднократно; я влюблялся сотни раз, и порою до гроба, мне всегда казалось, что нет ничего проще, чем испытать к особе противоположного пола сердечную привязанность. Теперь оказалось, что влюбиться по заказу куда тяжелее, нежели просто вызвать у дамы ответное тёплое чувство.

Как бы там ни было, а, вспомнив опыт собственных отроческих страстей, я принялся влюбляться в Ивилину Дэр.

Я поступил просто — всякий раз, получая от жизни удовольствие, вспоминал свой зеленоглазый объект и шептал его имя. Я говорил «Ивилина», вдыхая запах жареного мяса, я воображал её лицо, удобнее устраиваясь на скрипучей кровати, и даже пышный бюст горничной, обтянутый кокетливым передничком, был для меня лишним напоминанием о прекрасной вдове. После нескольких дней настойчивых упражнений я убедился, что мысли об Ивилине вызывают у меня в душе приятный трепет, а значит, я влюблён, а значит, могу ухаживать за вдовушкой, не вступая в конфликт с собственным представлением о порядочности.

После этого дело пошло просто и быстро; Ивилина скоро смирилась с тем, что убийца её мужа оказался столь пылок и очарователен. Правда, влюблённость в неё давалась мне всё труднее и труднее — я почему-то обиделся за покойника Дэра, ревнивого коренастого усача. По моим понятиям, безутешная вдова — пусть даже и постылого мужа — как-то иначе должна относиться к его убийце…

Тем не менее прошло два месяца со времени Судной ночи, и по верёвочной лестнице я взобрался в указанную мне спальню.

Богатство не считало нужным как-либо скрываться. На туалетном столике горели пять тонких витых свечей, в их свете комната, полная шёлков, парчи, бархата, гобеленов и золотых безделушек, почему-то напомнила мне не то склад, не то тайник разбойничьей шайки. Даже ночная посудина под кроватью изготовлена была из тончайшего фарфора и расписана позолотой; Ивилина полулежала на подушках, и по её округлым бокам струился шёлк ночной сорочки. Кокетливо поддёрнутый рукав позволял видеть белую и пухлую, как у младенца-переростка, ручку. Я задержал дыхание.

О, прекрасная Ивилина! Твои формы…

Сколько может стоить дом со всем содержимым? А ещё поместье? Если отдавать целиком — выйдет дешевле, но распродавать всё это великолепие в розницу хлопотно и долго, где прикажете искать, например, покупателя на этот роскошный ночной горшок?..

Ивилина переменила позу; под белым шёлком колыхнулись груди, как две огромные капли, смолистые капли со ствола исполинской сосны, мне показалось, что я даже запах ощущаю — свежести, смолы и леса…

С другой стороны, кто сможет купить всё это одновременно, какой богач, какой золотой мешок? Не выйдет ли ненужных кривотолков, не пожелает ли герцог Тристаг, к примеру, получить часть денег в виде налога на продажу?..

— Как вы прекрасны!

Кто это сказал? Неужели это я опустился до банальности?! Да и голос прозвучал как-то тускло — как будто я залез не в спальню к роскошной даме, а на отсыревший безрадостный сеновал…

Ивилина таинственно улыбнулась. Я должен любить её, подумал я с испугом. Иначе выходит, что я корыстолюбивый расчётливый соблазнитель, негодяй и прочее. Я немедленно должен ею восхититься!..

С опаской ступая по необычайно ворсистому ковру, я приблизился к возлежащей даме. На белой ночной сорочке имелся кокетливый чёрный бантик — знак траура по мужу.

…А кстати, сколько времени продлится траур? Успею ли я жениться на ней за оставшиеся десять месяцев?

Я мысленно застонал. Опустился на колени, едва не задев некстати подвернувшийся горшок; Ивилина протянула мне руку, пальцы пахли незнакомыми духами, я поцеловал розовую ладонь, а затем, подумав, легонько укусил красавицу за мизинец.

— Ах, — сказала Ивилина. — Шалун… Насмешник, Ретано, откуда ты взялся, чудо, я не в силах противиться… силе, исходящей от тебя страсти…

Я часто задышал. Во мне боролись двое — неистовый любовник и холодный оценщик, и ни один не мог победить. И оба ужасно мешали друг другу.

— Сегодня… ты такой… ты молчишь. И я замираю… Когда ты молчишь и вот так смотришь, Ретано, моё сердце уходит в пятки, ты пугаешь меня, Ретано… это сладкий страх…

Любовник, неся потери, всё же теснил оценщика с занимаемых позиций. Мои руки сами собой легли на тёплые плечи зеленоглазой красавицы; Ивилина вздрогнула, полураскрыла губы, и этот её порыв доконал оценщика надёжно и навсегда.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});