Талтос - Энн Райс

Ладно. Нетрудно будет проверить это, не так ли?

— Какие у нее глаза, Мона! — восхищалась Беатрис, когда они прогуливались по саду. — Согласись, этот ребенок великолепен! Не понимаю, как я могла… Ее мать… Знаешь, та всегда была психически нездорова. Нельзя было позволять ей убежать с ребенком на руках. Но между нами и Мэйфейрами из Фонтевро всегда были скверные отношения.

— Ты не можешь заботиться обо всех, Беа, — убеждала ее Мона. — Во всяком случае, не больше, чем Гиффорд.

Однако позаботиться следовало бы. И если Селия и Беатрис не в силах это делать, что ж, придется заняться этим ей, Моне. Она вдруг отчетливо ощутила себя частью большой команды, и это ощущение стало для нее в этот вечер одним из глубочайших откровений. Пока в груди ее бьется сердце, Мона будет делать все, чтобы мечты Мэри-Джейн стали реальностью.

— Девочка весьма своеобразна, но производит приятное впечатление, — признала Селия.

— Да… и этот пластырь на ее колене, — едва слышно пробормотал Майкл Удивительная девочка. Я верю тому, что она сказала о Роуан.

— Я тоже, — кивнула Беатрис. — Только…

— Только — что? — с отчаянием в голосе спросил Майкл.

— Что будет, если она так никогда и не заговорит!

— Постыдись, Беатрис! — с упреком воскликнула Селия и внимательно посмотрела на Майкла.

— Ты находишь пластырь сексуальным, Майкл? — спросила Мона.

— Право, не знаю… Пожалуй… На мой взгляд, в этой девочке сексуально все. Но причем тут я? — Казалось, он говорит вполне искренно и сам непритворно в это верит. Ему хотелось вернуться к Роуан, хотелось просто сидеть с ней рядом и читать какую-нибудь книгу.

На протяжении какого-то времени после того дня Роуан — Мона готова была поклясться — выглядела как-то по-иному, глаза ее время от времени смотрели строже, а иногда в них словно застывал невысказанный вопрос. Быть может, следовало бы снова послать за Мэри-Джейн? Впрочем, возможно, она и сама вот-вот вернется. Мона неожиданно для себя обнаружила, что с нетерпением ожидает встречи. А может, попросить нового шофера завести чудовищно длинный лимузин, уложить в кожаные карманы лед и напитки и отправиться вниз, к затопленному дому? Она могла себе это позволить, имея в своем распоряжении личный автомобиль. Правда, Мона еще не успела к этому привыкнуть.

В течение двух-трех последующих дней казалось, Роуан чувствует себя лучше: у нее все глубже прорезывалась маленькая морщинка на лбу, наличие которой можно было счесть свидетельством работы разума.

Но вот сегодня… В этот тихий жаркий полдень…

Мона видела, что Роуан постепенно, но неуклонно соскальзывает в прежнее состояние. Даже жара и влажный воздух никак на нее не влияли. Лишь капли пота то и дело выступали на лбу, и Селия неустанно отирала их, однако сама Роуан даже не делала попыток сделать это самостоятельно.

— Пожалуйста, Роуан, поговори с нами. — Голос Моны звучал по-детски тоненько и просительно. — Я не хочу быть наследницей легата! Можешь сколько угодно ругать меня за это, но я не хочу. — Она оперлась на локоть, и рыжие волосы опустились словно вуаль между ее лицом и чугунной оградой сада, создав иллюзию уединения. — Ну пойми же меня, Роуан. Ты знаешь, что сказала Мэри-Джейн Мэйфейр? Что ты все слышишь и понимаешь, что ты здесь, с нами. Пожалуйста, Роуан!

Мона подняла руки, чтобы поправить ленту и избавиться от неприятного ощущения зуда. Ленты не было: Мона перестала повязывать ею волосы после смерти матери. На голове была усыпанная жемчугом заколка, слишком туго зажимающая тяжелую прядь волос. Черт с ней. Она расстегнула замочек и позволила волосам соскользнуть на спину.

— Послушай, Роуан, если хочешь, чтобы я ушла, дай знак. Я пойму и мгновенно исчезну.

Роуан молчала, устремив пристальный взгляд не то на дикорастущую изгородь из лантаны, усыпанную мелкими коричневыми и оранжевыми цветами, не то на кирпичную стену.

Мона тяжко вздохнула, точно капризный и нетерпеливый ребенок. В конце концов, она уже перепробовала все, кроме гнева и раздражения. Может, настало время кому-то использовать и такой способ?

«Только пусть это буду не я», — мрачно подумала она

Она встала, подошла к стене, вырвала два прутика лантаны и положила их перед Роуан — словно дар богине, сидящей под дубом и внимающей людским молитвам.

— Я люблю тебя, Роуан, — едва слышно произнесла Мона, — ты мне необходима.

На одно мгновение глаза ее затуманились — казалось, вся зелень сада сомкнулась в одну зеленую вуаль. Мона на миг ощутила стеснение в горле, в голове слегка застучало, а затем настало высвобождение — гораздо более тяжкое, чем рыдание: некое смутное и ужасное прозрение, осознание случившегося когда-то кошмара

Эта женщина больна и, возможно, никогда не оправится, а она, Мона, теперь наследница легата и должна родить ребенка, хотя бы одну дочь, дабы впоследствии передать в ее руки несметное богатство Мэйфейров. Что ж, она вполне в состоянии выносить ребенка. А Роуан? Чем она могла бы заняться теперь? Врачом, а уж тем более хирургом ей не быть — это почти определенно. Ее вообще никто и ничто не интересует.

Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и нежеланной — такого острого и горького ощущения ей еще не доводилось испытывать никогда в жизни. Все! Пора бежать отсюда! Какой стыд, что она столько дней проводит за этим столом, умоляя простить ее за нечаянное увлечение Майклом; за то, что она молода, богата и способна когда-нибудь в будущем обзавестись детьми; за то, что пережила свою мать, Алисию, и тетю Гиффорд — двух женщин, которых горячо любила и одновременно столь же горячо ненавидела, в которых так нуждалась и которых потеряла.

— Эгоцентричная?! Какого черта? То, что произошло между мною и Майклом, было случайностью, я не планировала ничего подобного, — громко заявила она, глядя прямо на Роуан. — Случайностью! И хватит об этом!

Ничто не изменилось. Серые глаза Роуан смотрели осмысленно, отсутствующее выражение в них исчезло. Руки ее, аккуратно сложенные, свободно лежали на коленях, а тонкое обручальное кольцо, ставшее чересчур свободным, делало их похожими на руки монахини.

Моне захотелось коснуться пальцев Роуан с зажатыми в них прутиками лантаны, но она не осмелилась. Одно дело — получасовой разговор, и совсем другое — физический контакт. Она не могла дотронуться до Роуан — такой жест казался ей чересчур интимным, и впечатление усугубляло царившее вокруг безмолвие.

— Ладно, ты знаешь, что я не прикоснусь к тебе, не попытаюсь взять твою ладонь в свои, чтобы почувствовать что-либо или попытаться прочесть что-нибудь по ней. И не поцелую тебя, потому что, будь я на твоем месте, непременно возненавидела бы нахальную, неблагодарную девчонку, которая так поступила со мной.

Рыжие волосы, веснушки… Они не имеют никакого отношения к произошедшему. Все, что Мона может сказать: «Да, я спала с твоим мужем, но ты загадочная, сильная и могущественная личность, ты женщина, которую он любил, любит и всегда будет любить. А я… Я для него никто. Всего лишь ребенок, малышка, ухитрившаяся заманить его в постель. Признаю, я не была осторожной в ту ночь, хотя следовало бы. На самом деле я вообще об этом не думала. Но тебе не о чем беспокоиться. Я не из тех, кто мог бы надолго стать его постоянной любовницей. Он смотрел на меня точно так же, как позже на Мэри-Джейн. В его взгляде была только похоть — и ничего больше. Все произошло очень быстро и быстро закончилось. А мои месячные в конце концов придут, все станет по-прежнему. Ну, разве что доктор прочтет мне очередную лекцию».

Мона аккуратно сложила возле фарфоровой чашки на столе маленькие прутики лантаны и вышла.

Взглянув на облака, плывущие высоко в небе, она впервые осознала, какой прекрасный нынче день.

Майкл был на кухне и «стряпал коктейли», как он это обычно называл, то есть занимался выжиманием сока из папайи, кокоса, грейпфрута, апельсина. Перед ним возвышалась гора отходов — кожуры и выжатой мякоти.

Моне вдруг пришло в голову, что с каждым днем Майкл выглядит все более здоровым и привлекательным, но она постаралась поскорее отогнать эту мысль. Он занимался физкультурой на верхнем этаже. Доктора вселяли в него надежду. С тех пор как Роуан пришла в себя и поднялась с постели, Майкл заметно прибавил в весе — должно быть, на добрых пятнадцать фунтов.

— Ей нравятся такие коктейли. — Тон Майкла был таким, словно обсуждение достоинств напитков шло уже давно. — Это точно. Я знаю, что она их любит. Беа, правда, заявила, что соки слишком кислые, но я не заметил, чтобы Роуан морщилась. — Он пожал плечами. — Хотя… Я ни в чем не уверен. Мне трудно судить.

— Боюсь, — сказала Мона, — она перестала говорить из-за меня.

Мона смотрела на него и чувствовала, как глаза становятся влажными и постепенно наполняются слезами. Ее это испугало: она не хотела терять самообладание, добиваться внимания или чего-то требовать. Но она была очень несчастна. Чего, черт возьми, она ожидала от Роуан? Откровенно говоря, она едва знала Роуан. Такое впечатление, будто она жаждала материнского внимания от в общем-то чужой женщины — законной наследницы легата, которая уже не в состоянии исполнять свои обязанности.