Сумерки зимы - Дэвид Марк

Помню сухую траву и белое здание. Кажется, помню песни и молитвы. Помню, как кашлял Ишмаэль. Должно быть, мы провели там несколько дней или даже недель. Иногда я чувствую, что предала своих родных, ничего не запомнив. Тогда я молюсь Отцу нашему Небесному, чтобы суметь загладить этот грех. Прошу ниспослать воспоминания, пусть даже те принесут боль.

Когда я подросла, монахини в приюте рассказали, как на нас напали повстанцы. Что день был ярким и солнечным. Что повсюду в стране бои начинали стихать, и что люди, шедшие мимо нашей церкви, бежали от поражения. Они были пьяные и очень злые.

Они загнали мою семью и их друзей в церковь. Никто, кроме меня, не вышел оттуда живым, так что некому рассказать, что произошло. Кто-то был убит выстрелом в затылок. Другие умерли под ударами мачете.

Не знаю, почему меня пощадили. Меня нашли среди мертвецов. Из пореза на моем плече текла кровь. Кажется, я помню белых людей в синей форме миротворцев, но это, наверное, только мое воображение.

Я повторяю себе, что простила убийц за то, что они сделали. Знаю: это неправда. Каждый день молюсь Богу, чтобы эта ложь сделалась правдой. Он даровал мне новую семью. Теперь у меня хорошая жизнь. Сначала я боялась, что город-побратим Фритауна окажется его зеркальным отражением. Что страницы его истории тоже написаны кровью. Но город встретил меня радушно. Мои новые родители никогда не просили меня забыть прежнюю семью. И я еще никогда не чувствовала себя так близко к Господу. Его храм принял меня, заключил в любящие объятия. Собор Святой Троицы стал для меня Его теплыми, заботливыми руками. Я чувствую спокойствие в этих объятиях. И молюсь, чтобы найти в себе силы угодить Ему и оказаться достойной Его любви…

К горлу Макэвоя подступил комок, в глаза будто швырнули песка. Оторвавшись от сочинения Дафны, он встретил напряженный взгляд Вики.

– Это я и имела в виду, – сказала она, кусая губу. – Напрасная смерть.

Макэвой медленно кивнул.

– Вы говорили с ней об этом? – спросил он сипло.

– Конечно. Она мало что знала о случившемся, только по рассказам монахинь в приюте. Боевики схватили ее вместе с остальной семьей и впихнули в церковь. Кого-то зарубили мачете, других расстреляли. Нескольких изнасиловали. Миротворцы ООН нашли Дафну в груде мертвых тел. Ее ударили мачете, но она выжила.

У Макэвоя сжались кулаки. Принять прочитанное все не удавалось.

– Кто еще мог знать?

– Детали? Не многие. Не скажу даже, поделилась ли она с приемными родителями. Им известно, что семью Дафны перебили, но что случилось с ней самой…

– Вы кому-нибудь показывали это сочинение?

– Может, человеку-другому. – Она отвела взгляд. Впервые могло показаться, будто ей есть что скрывать.

Макэвой ждал.

– Вы думаете, тут есть связь? То есть слишком уж много совпадений, правда? Церковь. Нож. Даже мачете, если не ошибаюсь?

Макэвой согласно кивнул. И тут же спохватился: он же не в курсе, стала ли эта информация достоянием публики. Надо сдать назад.

– Возможно.

Вики, похоже, разрывалась между слезами и гневом. Только скорбь не давала ей взорваться.

– Мерзавец! – выдохнула она.

И вновь Макэвой кивнул. Что делать дальше, он не знал. Инструкция предписывала доложить Триш Фарао. Но он ведь должен сейчас сидеть в участке и отвечать на звонки, а он после звонка Вики наплевал на приказ.

– Знаете, похоже, кто-то решил завершить начатое много лет назад, – сказала Вики, разглядывая пустой стакан. А затем в упор глянула на Макэвоя: – Кто способен на такое?

В ее глазах, он, полицейский, – человек, способный предложить объяснение. Найти во всем этом смысл.

Хотелось бы Макэвою оправдать ее ожидания.

Его мысли занимал бесхитростный рассказ Дафны Коттон. Он думал о ее чистом, невинном сознании, которое сумело пережить невероятные страдания.

Ему хотелось ударить человека, сотворившего это. Макэвой одернул себя, но машинально: такое зло простить невозможно. И ощутил внезапное удовлетворение. Раз уж он жаждет воздать за зло, стало быть, он воин добра.

Глава 8

Триш Фарао стояла на дальнем конце парковки, опершись локтями о капот автомобиля. Она походила на девчонку, завороженную каким-то телешоу: подбородок уткнут в сложенные лодочкой ладони, на губах улыбка, макияж безупречен вопреки непогоде.

– Полезай в тачку, – велела она. Распахнула пассажирскую дверь, а сама направилась к водительской. Скользнула внутрь, над байкерским сапогом сверкнула загорелая голень.

Макэвой ничего не понимал. Что тут забыла Фарао? Может, ее разозлило его отсутствие в штабе и она решила выгнать совсем? Мазнув по лицу ладонью, он пересек парковку по возможности уверенным, размашистым шагом.

Втиснулся в «мерседес», в удушливое облако дорогой парфюмерии. Мандарины пополам с лавандой.

– Удобно? – спросила Фарао вроде без подвоха.

Краем глаза он поймал свое отражение в тонированном стекле водительской дверцы и осознал, насколько забавно выглядит со стороны, впихнутый в эту крохотную машинку.

– Я получила твое сообщение, – сказала начальница, опуская козырек со встроенным зеркальцем, чтобы убедиться, что тушь не потекла. – И сразу позвонила Хелен Тремберг. Она сказала, ты встречаешься здесь со свидетельницей, и я решила подтянуться.

Макэвою приходилось сдерживаться, чтобы не выдохнуть разом весь воздух. Охватившее его облегчение было не передать.

– Я… признаться, я только что завершил беседу, мэм, – извиняющимся тоном начал он. – Эта леди пока там, ждет начала концерта, так что еще какое-то время…

Взмахом руки Фарао оборвала его.

– Вот нравится мне твой акцент, – сказала она. – Я ведь бывала в Эдинбурге, знаешь ли. Работала там. Перенимала передовой опыт или что там еще. Моему старому боссу взбрело в голову обустроить в городе что-то типа зоны терпимости к проституткам, да так ничего и не вытанцевалось. Прошло уж, наверное, с десяток лет. Я была тогда сержантом. Твой период?

Макэвой поскреб лоб, изображая задумчивость.

– Хмм…

– У меня сын так делает, – рассмеялась Фарао. – Или еще трет скулу. Так мило.

Макэвой покраснел.

– Сколько ему?

– Десять. – Фарао опустила козырек. Отрешенно уставилась в пространство. – Весь подростковый кошмар еще впереди. – Она сняла с колена пушинку, осмотрела ее и сдула с ладони, вытянув влажные губы. – Учитывая все, что нам случается видеть на службе, деткам нашим приходится туго. Но чтобы попасть в переделку, потребуется еще выйти из дому Жду не дождусь.

– Наверняка все будет не так уж плохо, – ответил Макэвой, не зная, что еще сказать. Он понятия не имел, помогает ли ей муж. Неожиданно для себя восхитился, как ловко Фарао удалось вплести личную жизнь в карьеру. – У моего сына еще несколько лет в запасе.

Фарао повернулась к нему:

– И еще один на подходе, так ведь?

Широкой улыбки сдержать не удалось.

– Осталось два месяца. Живот побольше прежнего, зато беременность не такая сложная. В тот первый раз было по-настоящему жутко… – Макэвой оборвал себя, почуяв ловушку. – Я не стану брать отпуск по уходу, мэм. Если расследование затянется, я в вашем распоряжении сколько будет нужно.

Фарао демонстративно закатила глаза.

– Гектор, – и тут же тихонько рассмеялась, – прости, правильно говорить «Эктор», верно? С выдохом посредине? Не думаю, что мне хватит слюней каждый день произносить это по-гэльски. «Гектор» устроит?

– Вполне.

– Так вот, Гектор, если ты не возьмешь отпуск по уходу, я сверну твою чертову шею. Ты вправе его получить – и получишь.

– Но?

– Без всяких «но», дурачок, – улыбнулась она. – Гектор, можно задать тебе один вопрос?

– Конечно, мэм.

Она дружески, успокаивающе стиснула его колено, заглянула в глаза:

– Что с тобою творится?

– Мэм?

– Макэвой, все любят добрых великанов, но существует тонкая грань между тем, чтобы не извлекать выгоду из своего роста, и тем, чтобы быть полным, черт тебя подери, тюфяком.

Макэвой растерянно моргнул:

– Тюфяком?

– Говори, – приказала она.

Он отвел глаза, понадеявшись, что лицо не выдаст.

– Что говорить?

– Все то, о чем молчал с тех пор, как мы сюда прибыли. А рассказать не терпелось.

Усилием воли он заставил себя встретить взгляд Фарао.

– Даже не знаю…

– Все ты знаешь, Гектор. Ты хочешь попросить меня прочесть твое досье. Поспрашивать. Выяснить, что ты натворил.

– Я…

– Гектор, сколько мы уже знакомы? Полгода? Может, чуточку дольше? Сколько разговоров по душам у нас было?

Он пожал плечами.

– Гектор, всякий раз, когда я даю тебе поручение, ты глядишь на меня с этаким странным выражением на лице. Сразу похож и на щенка, который надеется угодить, и на долбаного маньяка-убийцу. Так глядишь, будто выполнишь все, чего ни попрошу, и в придачу лучше, чем кто-то другой. Крайне привлекательное качество. Но за всем этим прячется изнанка, которая спрашивает: «Ты хоть знаешь, кто я? Разве ты не в курсе, что я сделал?»