Древо Жизора (Тамплиеры - 4) - Октавиан Стампас

- Это так, но ваше согласие освобождает душу от тяжкого бремени, кланяясь, ответил великий магистр.

Приняв решение возглавить грядущий поход, Людовик вскоре отменил свой указ о запрещении турниров и первым собрал у себя близ Парижа турнир, который нарочно был назван "богоугодным", Дабы подчеркнуть, что проводится он в качестве большого смотра сил накануне будущих битв с мусульманами. Особенность этого турнира состояла и в том, что приказано было сражаться не тупыми концами копий, а острыми. На острие накладывались специальные диски, не позволяющие копью пронзить тело слишком глубоко и повредить жизненно важные органы; Множество достойных рыцарей Франции, Англии, Германии, Нормандии, Аквитании и Фландрии съехалось в тот день на широкую поляну за Волчьим лесом, чтобы померяться силами и посмотреть, готовы ли они идти на войну. Среди прочих прибыл сюда и Эблес де Вентадорн. Он славно сразился с двумя соперниками, победил обоих, а когда Людовик собрался подарить ему серебряный перстень с блистающим ярко рубином, Эблес сказал:

- Ваше величество! Благодарю вас за подарок, но прощу вас вместо него выдать мне негодяя Бернара, моего воспитанника. Он соблазнил мою супругу и, бежав, от моего гнева, спрятался под эгидой королевы. Королева любит хороших трубадуров, а я научил подлеца слагать кансоны лучше, чем делал это сам.

Посмотрев на Элеонору, Людовик прочел в ее взгляде решимость ни за что на свете не выдавать взятого под крыло соловья.

- Я не имею привычки выдавать кому бы то ни было людей, нашедших при нашем дворе покровительство, - сказал король. - Но справедливость на вашей стороне, и потому я предлагаю вам здесь на этом турнире, который угоден Богу, сразиться с обидчиком.

- Прекрасно! - воскликнул Эблес, - Стихоплет никогда в жизни не умел как следует держать в руках оружие. Я раздавлю его, как клопа! Где этот выродок?!

- Ваше величество! - вмешалась Элеонора. - Трубадур Бернар, о котором говорит Эблес, является украшением моей школы трубадуров. Его кансоны достойны сочинений моего великого деда, Гильома де Пуату. Неразумно, если он погибнет от руки человека, во много раз превосходящего его по силе своих мускулов. Пусть лучше они сразятся в искусстве пения, и, если трубадур Бернар проиграет, по общему признанию, трубадуру и рыцарю Эблесу, да свершится то о чем просит вас эн Эблес.

- Эн Эблес. - поморщился Людовик. - Негоже и так поступать, ведь по признанию самого Эблеса воспитанник здорово превзошел его в певческом искусстве. В таком случае, спор снова будет неравным. Мое решение будет такое: если найдется желающий выступить на бой с Эблесом вместо столь восхваляемого королевой Бернара и победит Вентадорнского сеньора, Бернар останется в Париже. Если же нет, то, увы, несчастный соблазнитель чужих жен отправится назад в Вентадорн на суд своего господина. Ничего не поделаешь, за проступки нужно отвечать. Ну? Есть желающие защитить хорошего трубадура на радость королеве Франции?

- Есть! - прозвучало в ответ. Это сказал англичанин Ричард, граф Глостерский. Он был так же точно хорош, как четыре года назад на Жизорском турнире. Лицо его сияло, под глазом виднелся еще свежий рубец. Людовику сделалось противно от воспоминания, почти такого же свежего, как этот рубец на лице Глостера. Тогда, в Жизоре, трубадур по имени Маркабрюн донес королю, что королева уединилась с Глостером и отдалась ему. Донос не подтвердился, но Людовик-то знал, что так оно и было. Потом он пытался внедрить Маркабрюна в трубадурскую школу Элеоноры, но безрезультатно. "Я ненавижу поэтов, которые злословят женщин в своих мерзостных сочинениях и считают любовь проявлением низкой человеческой натуры", - ответила тогда королева.

- И я тоже хочу сразиться на радость королеве! - прозвучал еще один голос, принадлежащий тринадцатилетнему сыну Анжуйского графа. Анри был закован в доспех, ничем не уступающий кольчуге Эблеса Вентадорнского, и вид у него был самый воинственный. Все разразились возгласами одобрения.

- Я восхищен вашим стремлением отличиться, - со всей серьезностью молвил Людовик, - но как король запрещаю вам рисковать своей драгоценной жизнью. К тому же, разве вас уже посвятили в рыцари?

- Пока еще нет, но я усиленно готовлюсь к посвящению, - ответил Анри, потупясь.

- Вот видите, - не сдержал усмешки Людовик. - Разве можете вы сражаться на равных с настоящими рыцарями?

Кроме Анри и Глостера никто больше не вызвался, и поединок между англичанином и аквитанцем начался. Эблес отчаянно сражался, желая добиться выдачи своего обидчика, но Глостер был превосходным воином, и, к тому же, на сей раз, среди зрителей не было никого с дурным глазом, как в Жизоре, и, под восторженные крики любителей поэзии и негодующие вопли тех, кто желал возмездия греховоднику, Глостер победил Эблеса, свалив его с коня и заставив сдаться. Глядя на победителя, Анри д'Анжу не выдержал и разрыдался. В его слезах бежали два потока - он плакал одновременно от восхищения Глостером и от зависти, что Глостер, а не он, доставил удовольствие королеве, отстояв несчастного трубадура.

Но напрасно он завидовал ему. Когда участники турнира отправились на остров Сите, чтобы как следует отпраздновать окончание поединков, в которых, кстати, погибло только двое рыцарей, тщетно Глостер искал благодарности у королевы. Ее сердце, несмотря на блестящую победу, принадлежало не ему, а тому жалкому стихоплету, которого он спас из чувства солидарности и желая снова привлечь внимание Элеоноры.

Жалкие потуги Глостера не укрылись от внимательного взора короля. Глядя на то, как тот жадно ловит слова и взоры королевы, а королева в свою очередь целиком увлечена своим новым любимчиком, Людовик усмехался и думал: "Побудь-ка и ты в моей шкуре, сумасброд!"

Кансоны Бернара де Вентадорна имели в тот вечер шумный успех. В изящных и безукоризненных стихах он воспевал скорбь от неразделенного любовного чувства, пел о какой-то Донне, холодной, как лед, в то время, как королева Франции взирала на этого невысокого и худенького человека, и в глазах у нее был отнюдь не лед.

Обряд посвящения Жана и Робера в рыцари состоялся в поле, под сенью Жизорского вяза. Среди гостей и родственников оказалось несколько тамплиеров, которых возглавлял командор Филипп де Вьенн. Они были облачены в белые одежды, а белые плащи украшались красными крестами, окруженными золотыми иерихонскими трубами. Любимый ученик Бернара Клервоского, папа Евгений III, благословляя рыцарей Христа и Храма в поход против мусульман, присвоил ордену эту новую эмблему, пожелав, чтобы стены вражеских крепостей рухнули от одного только приближения храбрых рыцарей, как некогда рассыпались они от звука труб иерихонских. Кроме того бросались в глаза красивые фибулы, выполненные из серебра, с изображением двух всадников на одном коне и надписью: "Signum militum Christi"*. [Печать воинства Христового (лат.).] Эту тамплиерскую Печать утвердил тридцать лет назад все тот же Бернар Клервоский на синоде в Труа. Гийом де Шомон был рад приезду тамплиеров, хотя и проворчал, глядя на их новые знаки отличия:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});