Нетаянный дневник - Марина Сергеевна Родионова

не поле, баба Лена, ох, не поле…

Вторая байка будет забавной и немного неприличной, хотя что тут скажешь – совершенно житейская история. Святочное гадание, правда, крепкую жизненность сюжета несколько подпортило, ну да ладно! В название так и просится рифма «Про Лёньку да Маньку», ан нет. История эта про Марию, Лёньку и то, как свекровь работала секс-инструктором.

На колхозной конюшне служили мать и сын, отпрыск же считался местным дурачком. Двенадцать малых деревень объединили небогатое послевоенное хозяйство в коллективную собственность, и все в округе знали о совсем невеликом Лёнькином умишке. Кто за такого дочь замуж отдаст? Вот мать и решила искать невесту в «дальних странах» – за двадцать пять километров от дома. Транспорт у них, у конюхов, всегда под рукой – запрягай да езжай.

Дело было зимой, Святочная неделя в разгаре. А в другой, дальней, деревне тем временем девушки гадали. На столе – белое полотно, стакан, а в стакане – венчальное кольцо. Все в лучших традициях святочного фольклора: «Суженый мой, ряженный, выйди, покажись», только из кольца лицо появится, только с краями стакана сравняется – срочно зеркалом закрывай!

Пришла очередь Марии гадать. И, конечно, по издавна завизированным законам сценария, в кольце показался человек, да какой! В поддевке, длинным кнутом подпоясанный, на голове шапка-ушанка набекрень. И рот до ушей! Девушки эту рожу, лишенную мужеского шарма, зеркалом накрыли, посмеялись, казалось бы, можно и забыть большеротого. Но не тут-то было! Под вечер в ту деревню приехали сваты из бабилениного колхоза, постучали в первый попавшийся дом. А жила там крестная двух девушек-сирот, одной из которых и была Мария.

«Покажи-ка, – гости дорогие говорят, – нам красную девицу, нам ее высватать вот как требуется!» И рукой на одинокий мужской кадык показывают. Кума, у которой и своя-то семья немаленькая, да тут еще крестницы-сиротки, повела их знакомиться.

Мария как увидела этого Леньку, так сразу и узнала суженого из проклятого кольца, чтоб его в качель. И стала плакать: «Не пойду я за него!» Она ведь, чтобы вам стало уж совсем неловко перед несчастной жертвой обстоятельств, была настоящей красавицей: светло-русые волосы волной, коса ниже колена, ямочки на щеках.

Но матери – крестная и Лёнькина – сумели ее уговорить. Будущая свекровь всё достатком соблазняла.

«Я старая уже, а сколько у нас скотины: три коровы, овец сорок голов, свиньи, куры, утки, гуси! – и знала, чем сманивать, в деревне только хозяйством и жили. – Умру, и ты надо всем этим богатством начальницей останешься, да и в семье, с таким-то мужем, старшая будешь. Сама себе хозяйка».

Серьезный аргумент, между прочим, по тем временам.

Уговорили, привезли в деревню, свадьбу сыграли. И «горько!» кричали, но мать не успела жениху ценные указания дать, поэтому на свадьбе вовсе без поцелуев обошлись.

В избах разделения на комнаты не было, и молодоженов, над которыми висел дамоклов меч быстрого деторождения (а вдруг досталась бесплодная?!), от всех прочих отгораживали занавесками. Когда медовый месяц за занавесками подошел к концу, Мария вышла на работу. Бабы и девчонки, в отсутствии хлеба, зрелищ и прочих «Прямых эфиров», начали счастливую невесту пытать: ну как, Мария, медовый месяц, ничего себе мужик у Лёньки?

– А никак, – ответствует наша все еще девка.

– Да вы спите с ним-то? – продолжают допытываться настырные бабы.

– Спим, – соглашается Мария, – я возле стеночки, он с краю спит и меня не тревожит.

Но подобные разговоры кое-кого встревожили, а именно – свекровь, которая спала на печке и была, видимо, не со всеми подробностями интимной жизни сына ознакомлена. С завидной сноровкой организовавшая этот брак, свекровь решила взять дело в свои руки.

И на следующую ночь прямо со своей печки постановила:

– Ленька, ты сегодня будешь, как молодой!

– Это как? Я и так вроде молодой, – удивляется Лёнька.

– Да вот так! С женой-то спать надо, детей рожать!

– А я не умею, – расстроился бедняга.

– Ничего, я тебя научу, – утешила мать.

Молодые смущенно сопят за занавесочкой, свекровь с печки советы дает.

– Ленька, ты спать-то лег?

– Лег, – рапортует Лёнька.

– А она где?

– Она возле стенки.

– А ты где?

– А я с краю.

– Хорошо, да не совсем. Давай, двигайся к ней и лобзай ее!

– О, а это как? – как видите, Лёнька все-таки имел некоторое разумение, да и тяга к обучению наличествовала.

– Обнимай жену, к себе прижимай, в губищщи целуй! – управляла процессом мать. – А теперь за титьки, за титьки хватай!

– О, а это зачем? – изумился Лёнька.

– А это, чтобы х** стоял.

– Какой-такой х**?! (Чувствуется в этом абсолютном Лёнькином языковом невежестве немалая натяжка, однако найдется ли среди нас столь гнусный и окаянный крючкотвор, что осудит рассказчицу за творческий раж?)

– Писька так называется. А теперь на нее залазь да за титьки хватай, письку между ног суй! Куда-куда, темно ему… Да она сама найдет! Слышь, Мария, пошто молчишь-то?

После столь умелого руководства все у молодых, знамо дело, получилось. Им еще медовый месяц в колхозе (вот повезло-то!) продлили по такому случаю.

Ребятишки пошли в нее – красивые, кудрявые и умненькие. Только у одной дочки рот был в свекровь – до ушей. Жизнь их сложилась удачно, все в Москву уехали, недалеко же Москва-то располагалась…

***

Когда мы были в Горном Алтае, баба Лена позвонила и сообщила, что стоит под нашей закрытой дверью в недоумении: пошто ей не открывают? Она-де заехала по дороге с дачи, дабы одарить наше семейство букетом цветов.

«Баба Лена-а-а-а, нас в городе нет. Ты почему заранее не позвонила?!»

Вежливо предупреждать о своем визите не в духе бабы Лены. Приходить с цветами – вполне по-бабаленински.

Цветок на ладони

Прости ты меня, родной мой деда Лёня, – таран из трудолюбия, упорства и витальности, сын полуграмотной матери, прошедший войну и выросший в доктора наук, «патриарха алтайской орнитологии», как, желая польстить, любили называть тебя родственники и коллеги, – эта история не о тебе. Но ведь твои тома (их, пожалуй, даже слишком много) уже стоят на наших книжных полках, а в республиканском музее есть посвященный тебе стенд.

Мне не забыть волшебного слова «посыпокивать» («Сейчас будем спать-посыпокивать!»), обозначавшего для меня веселье и безопасность дошкольных ночевок у бабы и деды, – якоря, намертво скрепившего связь с песчаными, теперь уже подводными, полями «сандаликового» детства.

Я чувствую удовлетворение оттого, что все-таки, наконец-то стала устами для чужого слова. Вот она, баба Лена, и вот ее жизнь, выросшая, как цветок из ладони. История моей героини сложилась, 74-летний пугающий рубеж остался позади, и пусть