Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Недавно один из студентов на Дворянской улице довёл до обморока какую-то девушку грязными предложениями.
Сколько за последнее время этих скандальчиков и скандалов творится студентами!
«Да это всегда было и совершенно в порядке вещей!..» — возразят мне.
Да? В порядке вещей?
Не верю. Не согласен.
Это всегда было — может быть.
Но я знаю студентов, и мой опыт, моё знание их повелевает мне сказать, что хотя студенты прежнего времени и дебоширили, но и в этой области они были чище «теперешних».
Ибо в каждом скандале, в котором они принимали участие, — вместе с ними были благородство и честь, и прежде поводы к скандалам были несколько иные, чем ныне.
Я, пожалуй, кончил.
Со смирением сознаюсь пред оппонентом моим — да, я и грубоват и неостроумен — это факт.
Но, почтеннейший, зачем же вы говорите мне об этом ещё грубее, не остроумнее, если вы сознаете себя выше меня и этом отношении?
Зачем — о несчастный сынок скверненьких деньков — вы так плохо рекомендуете себя, — если вы о себе высокого мнения?
Не отвечайте — я знаю!
Addio! [11]
[26]Осуществляются мечты, хорошие мечты, которые в скором времени позволят всем нам с полным убеждением сказать:
«Деревня — вот он — рай!»
А почему — тому следуют пункты.
Во-первых, в одном из заседаний общества трезвости одним из радетелей о преуспеянии народа на почве культуры было предложено, помимо украшения деревенской жизни волшебными фонарями, устроить в деревне ещё и кегельбан.
Во-вторых, решено в принципе завести в деревне музыку — настоящую музыку.
Ознакомить мужичков с Чайковским и Бородиным, и чтобы мужичок и пахал под музыку, и молотил под неё, и о податях думал под звуки похоронного марша.
Инструментов нет — это ничего, можно и на губах изобразить.
С музыкой и пением — жизнь деревни, несомненно, пойдёт как по нотам.
И всё это тем более уместно, что, как оказывается, деревня уже пользуется услугами электричества.
Для вас это новость?
Я тоже ничего не знал до последнего дня земского собрания.
Этот отрадный факт был ведом только гласному Шулешкину, но и он хранил его до сей поры в строгой ото всех тайне.
Но наконец-то объяснил.
— Ведь в настоящее время, — спокойно доложил он товарищам, — электрическое освещение устраивается даже в деревнях!
Все были поражены открытием.
Но, конечно, не могли не поверить гласному, жителю деревни, хорошо знакомому с ней.
Поверили, — потом стали завидовать ему.
— А у нас в деревнях совсем нет никакого освещения. Тьма одна, и больше ничего!
Да-с, вы видите, деревне нынче «везёт», как говорится.
Кегельбан ей хотят устроить, музыку ей дают, электрическое освещение у неё уже есть…
Теперь остаётся совсем немного дать ей для полного счастья.
А как это будет хорошо, когда она введёт у себя разные культурные штуки!
Например, телефон.
Дядя Сидор звонит к дяде Фоме.
— Эй ты, корявый чёрт, ты дома, что ли?
— Дома, а что ты орёшь?
— Я-то? Так, ничего. Лежал, лежал на печи, скучно стало…
— Ну?
— Дай, думаю, Фомку в кабак позову.
— Да ведь денег-то нет?
— А мы мой хомут заложим! Идёт?
И при свете электрического освещения они оба дружески тащат в кабак хомут с шершавого Савраски — животного, питающегося соломой с крыши.
Видите — какая отрадная картина?
Вл. Гиляровский. «Забытая тетрадь». Стихотворения, издание 2-е
Вл. ГИЛЯРОВСКИЙ. «ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДЬ»
Стихотворения, Издание 2-е. Москва, 1896.
Стихотворения, выдерживающие два издания, по нынешним временам это сего-нибудь да стоит — и читатель вправе ожидать от «Забытой тетради» господина Вл. Гиляровского оригинальности, таланта, красоты стиля, идеи, вообще чего-нибудь такого, что оправдывало бы успех его стихов. Чем же объясняется интерес публики к стихам господина Гиляровского? Посмотрим.
Почти в самом начале сборника стоят «Запорожцы», картинка, сюжет которой взят из очень плохого романа господина Д.Мордовцева «Царь и гетман»; источник вдохновения не из особенно отменных, как видите.
Образец стиха: в стан шведов под Полтавой являются запорожцы…
В изумленьеКарл молча смотрит на гостей;Пройдя полсвета, без сомненья,Он войск не видывал странней:Кто как, кто в чём.
Такие стихи рисуют мне запорожцев похожими на современных поэтов, людей тоже довольно бесшабашных и являющихся пред лицом публики тоже «кто как, кто в чём», но всегда с одной и той же песней, аранжированной плохо, всем надоевшей и едва ли искренней ввиду отсутствия в ней действительной силы чувства, — отсутствия, которое не заменяется набором избитых, жалких слов.
Господин Вл. Гиляровский эту знакомую нам песню поет так:
Устал я жить! Нет в мире для меняВперёд манящих сладостных мгновений,В душе ни чувств, ни страсти, ни огня.
Скверное положение, что говорить. Не знаем только, что можно рекомендовать автору для излечения.
Дальше оказывается, что у господина Гиляровского нет
В мозгу ни дум, ни веры, ни сомнений.
И ещё раз — нельзя не посочувствовать поэту с опустошённым черепом.
Я просто жить устал, желаний — никаких,Надежд — ни призрака, живу без ожиданьяСчастливых дней, не надо мне и их,Я жить устал, я пережил желанья…
И «разлюбил свои мечты», как и следовало ожидать. Но отчего и почему случилась такая неприятность с господином Гиляровским, — он не рассказывает.
Чем же всё-таки объясняется второе издание его стихов? Не знаем, разве только тем, что первое было издано в самом минимальном количестве. Хорошего понемножку.
Как её обвенчали
БыльВстарину, бывало, вот что делалось.
Не идёт девица замуж — отхлещут её по щекам, а то плетью «располосуют» — идёшь?
Не хочет. Тогда её ещё раз побьют, посадят на хлеб да на воду и ждут её согласия — идёшь?
Не идёт. А жених — особенно если он влюблён, стар, урод или обладает ещё каким-либо достоинством в этом же духе — настойчиво просит у родителей невесты обвенчать ешо с ней.
Тогда прибегали к такой дивной мере: раздевали невесту догола и выводили пред лицо жениха за косу.
Это всегда действовало — девушка считала себя опозоренной навек: кто её, уже «облюбованную» одним мужчиной, теперь замуж-то возьмёт?
Но такая мера даже и самыми строгими родителями считалась крайней, и к ней прибегали только тогда, когда уже никакой бой и все пытки не могли сломить энергичного упорства девушки, основанного на чувстве её отвращения к мужчине, с которым она должна жить всю жизнь в самой тесной близости.
Давненько это бывало и, нужно сказать, далеко не везде бывало, а только, — говорят исследователи нашего быта, — «облюбование» как понудительная мера для упорных родительской воле девиц практиковалось в Олонце, в Устюге Великом и на берегу Белого моря у помор.
Сильная мера. С ужасом представляешь себе нравственное состояние девушки, подвергнутой «облюбованию», и, право, хорошо делается на душе, когда подумаешь, что мы уже прожили то время, когда родители отправляли своих дочерей к венцу пощёчинами и плетьми, голодом и позором, когда живого человека порабощали до того, что приказывали ему броситься в объятия мужчины, не возбуждающего у девушки ничего, кроме инстинктивного отвращения.
И вот, повинуясь родительской пощёчине, сопровождаемая ею, эта девушка шла на брачное ложе, навстречу поцелуям и ласкам, для неё, быть может, совершенно непонятным и возбуждающим в ней только ужас.
Но ныне — нет! Лучи просвещения по проволокам телеграфов и рельсам железных дорог запали в углы невежества, и теперь, например, Самара уже не та Азия, какой нас считала немного лет тому назад высококультурная Европа.
Нравы смягчены — вы понимаете? — смягчились нравы, и это надо считать за факт. Все мы стали гораздо более культурны и утончённы. Смягчение нравов — это великая вещь, и, например, тот факт, что ныне мы, научившись грамоте, стали сочинять на наших врагов анонимные письма и доносы, вместо того чтобы, по старине, мять врагам бока, — этот факт показывает, что смягчение нравов ещё и потому хорошо, что более безопасно и более выгодно, чем старинная грубость, позволявшая нам, встав лицом к лицу с врагом, при желании поколотить его, — рисковать собственными боками.
Вообще ныне не принято употреблять со врагом грубых приёмов старины, и известный удар «под сердце» заменён более культурным ударом по сердцу. Равно не принято и мстить открыто, становясь с неприятелем нос к носу; каждый из нас понимает, что излишне осложнять взаимное озлобление созерцанием противных нам физиономий, и потому все мы действуем друг против друга из-за угла, потихоньку и, отбросив в сторону кистени и дубины, уподобляем в дело сплетню и клевету.
- Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Том 2. Рассказы, стихи 1895-1896 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Дело с застёжками - Максим Горький - Русская классическая проза
- Том 26. Статьи, речи, приветствия 1931-1933 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький - Русская классическая проза
- Хан и его сын - Максим Горький - Русская классическая проза
- Товарищи - Максим Горький - Русская классическая проза
- Дело Артамоновых - Максим Горький - Русская классическая проза