Извращённая любовь (ЛП) - Хуан Ана

Я сидел за столом в обеденной зоне и смотрела в окно. Думал. Вспоминал. Анализировал. Я не притронулась ни к одной из игр в зале игровых автоматов.

— Алекс, иди поиграй, — сказал дядя. — Это твой день рождения.

Он сидел напротив меня, крепко сложенный мужчина с волосами цвета соли с перцем и светло-карими глазами, почти такими же, как у моего отца. Он не был красавцем, но был тщеславен, поэтому его волосы всегда были идеально уложены, а одежда идеально отглажена. Сегодня он был одет в строгий синий костюм, который выглядел крайне неуместно среди всех этих липучих детей и измученных родителей в футболках, бродящих по игровому залу.

До "Того дня" я не часто видел дядю Ивана. Когда мне было семь лет, они с отцом поссорились, и отец больше никогда о нем не говорил. Несмотря на это, дядя Иван взял меня к себе, вместо того чтобы позволить мне быть в приемной семье, что было очень мило с его стороны, я думаю.

— Я не хочу играть. — Я стучал костяшками пальцев по столу. Тук. Тук. Тук. Раз. Два. Три. Три выстрела. Три тела падают на пол. Я зажмурил глаза и использовал все свои силы, чтобы выкинуть эти образы из головы. Они вернутся, как возвращались каждый день с того дня. Но я не хотел уделять этому внимание сейчас, посреди вонючего пригородного зала игровых автоматов с дешевым синим ковролином и пятнами от водяных колец на столе.

Я ненавидел свой «дар». Если только не вырезать свой мозг, я ничего не мог поделать, поэтому я научился жить с этим. И однажды я сделаю это оружием.

— Чего ты хочешь? — спросил дядя Иван.

Я перевел взгляд на него. Он задержал его на несколько секунд, прежде чем опустить глаза.

Люди никогда этого не делали. Но после убийства моей семьи они действовали по-другому. Когда я смотрел на них, они отворачивались — не потому, что они меня жалели, а потому, что боялись меня, какой-то базовый инстинкт выживания глубоко внутри них кричал, чтобы они бежали и никогда не оглядывались назад.

Это было глупо, взрослые боялись одиннадцатилетнего, а теперь уже двенадцатилетнего мальчика. Но я их не винил. У них были причины бояться.

Потому что однажды я разорву мир на части голыми руками и заставлю его заплатить за то, что он отнял у меня.

— Чего я хочу, дядя, — сказал я, мой голос все еще был чистым, высоким тоном мальчика, который еще не достиг половой зрелости. — Это месть.

Я открыл глаза и медленно выдохнул, позволяя воспоминаниям овладеть мной. Это был момент, когда я нашел свою цель, и я повторял ее каждый день в течение четырнадцати лет.

Мне пришлось посещать терапевта в течение нескольких лет после смерти моей семьи. На самом деле, больше одного, потому что никто не вторгался, и мой дядя продолжал заменять их в надежде, что один из них останется. Они никогда этого не делали.

Но все они говорили мне одно и то же, что мое навязчивое внимание к прошлому будет препятствовать процессу моего исцеления и что мне нужно направить свою энергию на другие, более конструктивные занятия. Одни советовали заняться искусством, другие — спортом.

Я предложил им засунуть свои предложения себе в задницу.

Терапевты не поняли. Я не хотел лечиться. Я хотел гореть. Я хотел истекать кровью. Я хотел почувствовать каждую жгучую боль.

И вскоре человек, ответственный за эту боль, тоже почувствует ее. В тысячу раз больше.

Глава 8

Ава

ОПЕРАЦИЯ ЭМОЦИЯ: ФАЗА ПЕЧАЛИ

Я пришла вооруженная для битвы.

Я нанесла макияж, расчесала волосы и надела свой любимый белый хлопковый сарафан с желтыми маргаритками по низу. Он был и красивым, и удобным, и демонстрировал достаточное декольте, чтобы заинтриговать. Лиаму оно нравилось. Всякий раз, когда я надевала его, мы оказывались у него дома, и мое платье оказывалось на полу.

Я подумывала выбросить этот наряд после того, как мы расстались, потому что ему оно очень нравилось, но потом передумала. Я не позволю ему портить для меня хорошие вещи, будь то платье или мятное шоколадное мороженое, которое он покупал мне, когда у меня были месячные.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я решила, что выглядеть хорошо не помешает, если я претендую на внеплановый вечерний киносеанс с Алексом.

Я не могла придумать ни одной хорошей идеи, как заставить его грустить, не будучи полной стервой, поэтому я выбрала нейтральный вариант — грустные фильмы. Они действовали на всех. Да, даже на мужчин.

Однажды я видела, как Джош плакал в конце "Титаника", хотя он утверждал, что это была аллергия, и грозился сбросить мою камеру с вершины монумента Вашингтона, если я кому-нибудь расскажу.

Да, точно. Прошло десять лет, а он все еще не мог заткнуться о том, что на двери было место для Джека. Я была с ним согласна, но это не означало, что я не могла над ним посмеяться.

Поскольку Алекс был немного более сдержанным, чем Джош, я пропустила «Титаник» и выбрала: «Спеши любить» (печальнее, чем «Дневник памяти») и «Марли и я».

Я постучал в дверь дома Алекса. К моему удивлению, она открылась менее чем через две секунды.

— Эй, я… — Я остановилась. Вгляделась.

Я ожидала увидеть Алекса в костюме из офиса или в повседневной одежде для отдыха, хотя ничто из того, что он носил, не было действительно повседневным. Даже его футболки стоили сотни долларов. Вместо этого он надел темно-серую рубашку, заправленную в темные джинсы, и черный пиджак Hugo Boss.

Ужасно нарядно для вечера четверга.

— Я застала тебя на выходе? — Я попыталась заглянуть ему за спину и посмотреть, нет ли у него компании, но тело Алекса загораживала почти весь дверной проем.

— Должен ли я подвинуться, чтобы у тебя был более четкий вид на мою гостиную? — спросил он с сарказмом.

Жар опалил мои щеки. Попалась.

— Я не знаю, о чем ты говоришь. Твоя гостиная не такая уж интересная, — соврала я. — Не хватает цвета. Никаких личных вещей. — Что я говорю? Кто-нибудь, остановите меня.- Картина тоже уродливая. — Остановите меня сейчас же. — Не помешала бы женская рука. — Твою мать.

Я только что не сказала этого.

Губы Алекса сжались вместе. Если бы он был кем-то другим, я могла бы поклясться, что он старается не рассмеяться.

— Понятно. Технически картина принадлежит Джошу, и ты знаешь это.

— Что должно было стать первым тревожным сигналом.

На этот раз крошечная ухмылка все же коснулась губ Алекса.

— Отвечая на твой вопрос, я собирался уходить. У меня свидание.

Я моргнула. Алекс на свидании. Не сходиться.

Потому что, конечно, парень ходил на свидания. Посмотрите на него. Но я никогда не слышала и не видела доказательств активности в его личной жизни, если не считать женщин, которые бросались на него, куда бы он ни пошел, поэтому я полагала, что он один из тех трудоголиков, у которых исключительные отношения с работой.

В смысле, мы были соседями больше месяца, и я не видела, чтобы он приводил домой хоть одну женщину — хотя, конечно, я не следила за его домом двадцать четыре на семь, как последняя мерзавка.

Мысль о том, что Алекс встречается, была… странной.

Это было единственное слово, которое я могла использовать для описания ноющего чувства в моем животе, которое заставляло мою кожу зудеть, а мой пульс биться с удвоенной частотой.

— А, тогда не хочу тебя задерживать. — Я отступила назад и споткнулась ни о что. Он протянул руку, чтобы поддержать меня, и мое сердце подпрыгнуло. Это не был большой прыжок, достойный соревнований черлидеров. Это был просто крошечный прыжок. Но этого было достаточно, чтобы выбить меня из колеи еще больше. — Увидимся позже.

— Раз уж ты уже здесь, может, расскажешь мне, почему. — Алекс все еще держал мою руку, и тепло от его прикосновения пробирало меня до костей. — Я полагаю, это означает, что байкот окончен.

Я игнорировала его несколько дней, с тех пор как он ворвался в дом Оуэна, как властный зеленоглазый торнадо. Это был самый долгий период, когда я когда-либо сдерживала свой гнев. Расстраиваться было утомительно, и у меня были дела поважнее, но я хотела донести до него свою точку зрения, которая заключалась в том, что он не может врываться и пытаться распоряжаться моей жизнью без последствий.