Марксизм как стиль - Алексей Цветков

Городской партизан Груздат талантливо сделал острую проволоку, режущую шины полицейских у атакованного воющего банка. Когда завербовавший его в революцию Малер попадается, Груздат начинает строить у себя в гараже крошечный геликоптер. План таков: эта самоделка зависает над тюрьмой, бросает лестницу и «цепляет» товарища, чтобы унести его из мест разрешенного заключения в царство запрещенной свободы. Побывав в гараже, товарищи крутят пальцами у виска. «Если мы собираемся изобрести новое общество» – говорит им Груздат, отгородившись от маловеров маской сварщика – «то уж вертолёт это не проблема».

Дочке протестантского пастора снились городские площади, укрытые коврами из мертвых голубей. Тысячи мертвых крыльев. Навсегда в 1977-ом она стоит в воздухе своей камеры 720 тюрьмы Стаммхайм. Зависла над полом, преодолев притяжение. У трупа вид ученика, который не станет возражать воспитателю, но никогда не согласится с ним.

«Юрист», написала она на папке, которую, в случае своей смерти, просила передать канцлеру. Эту просьбу обещала исполнить христианская миссия. Этой папки нигде не нашлось.

Я часто вспоминаю это, когда вижу священников или юристов, особенно, если они вместе. Это не личные эмоции, а полезное обобщение. Вера и Право, как два понятия, необходимые Власти, в которую целились РАФ. Знание – Действие – Революция – вот чем предлагали они заменить эти большие слова.

«Я заявляю, что ни у кого из нас нет желания убить себя» – утверждала Энслин за месяц до своего тюремного «самоубийства», синхронного с товарищами – «если же вам предъявят наши трупы, знайте, что это было политическое убийство». Об этих словах и ночном суициде троих заключенных лидеров РАФ спорят до сих пор. Мнения расходятся в зависимости от радикализма спорящих и их доверия к Системе. Некоторые считают, например, что Энслин имела в виду нечто вроде «любое самоубийство это убийство обществом».

– Я верю в то, что однажды сытых затошнит от их сытости – объясняла она мотивы поджога супермаркета на своем первом процессе.

Огонь в торговом зале должен был перенести реальность вьетнамской войны в жизнь тех, кому она выгодна. «Гори, супермаркет, гори!» – пели студенты на митингах поддержки за стенами судебного здания. Насчет тошноты сытых Гудрун оказалась не так уж и не права. Сын швейцарского миллионера и боевик РАФ Вернер Заубер погиб в перестрелке с полицией. Итальянский миллионер Фельтринелли прятал оружие, динамит и боевиков РАФ в своих замках, тайно плавал на личном корабле в Алжир и Ливию. Издавал всю необходимую литературу и практические руководства городских партизан. Курсировал на своём черном Ситроене по всей Европе, чтобы «наладить общий фронт между всеми, кто готов держать оружие». Если уж и браться, то браться за оружие – считал он. Погиб, собирая собственную бомбу. Жаль, что в моей стране его вспоминают чаще, как первого издателя «Доктора Живаго», за которого Пастернак получил Нобелевскую Премию и был надолго отлучен от советской литературы.

«Мы не заставим их говорить правду, но зато они будут наглядно и бесстыдно лгать» – обещала Гудрун, рассуждая о противнике – «нам нужно 25 часов ненависти в день». Она раздавала новые нелегальные имена. Изобретала термины партизанского языка. Её любимый «Моби Дик», роман об охоте за особенным китом, – источник псевдонимов и подпольных кличек первого поколения РАФ.

В модной лаковой куртке цвета «вамп» она машет нам из 1977-ого года. К чему вставлять личные впечатления в такой текст? «Фашизм начинается с разрыва между частным и общественным поведением» – тоже её слова. Её первому мужу, талантливому и несчастному сочинителю Весперу, привиделось под кислотой, что половина его тела пылает, как напалм и это жидкое пламя имеет облик Гитлера. «Опыт и ненависть – вот откуда берется энергия» – писал он в немецком дурдоме мемуары о стреляющем подполье.

Они вдвоем успели сняться в бессюжетном «Абонементе». Студенческое кино, где тела противопоставляются сообщениям.

Система. Именно РАФ и им подобные научили в те годы весь мир писать это слово с большой буквы. Что ненавидели РАФ?

Место, где недопустимым считается бросать пирожные вместо аплодисментов политикам, сжигающим города, отравляющим страны и обрекающим народы.

Время умирающих в рассрочку. Заживо похороненных в офисах и цехах, в камерах и супермаркетах, в школах и на пляжах, в кухнях с мебелью, приобретенной в кредит.

Эпоху, когда мечты обязаны быть отвратительно трусливыми, чтобы сбыться.

Способ благополучного растворения каждого в коллективном мифе, ничем не оправданном и в оправданиях не нуждающемся. Этот миф сам оправдывает любой ритуал, сообщая ему пошловатый привкус невыносимой вечности, банальности, оскорбительной необходимости, орнаментального повтора.

«Террор это разрушение дамб, каналов, больниц, электростанций, мостов» – пишет Баадер – террор это то, что делали США во Вьетнаме и Израиль на палестинских землях. Это мертвые секции, предназначенные для политических заключенных в немецких тюрьмах. Терроризм государств применяется ради всеобщего страха. Городская партизанская война наоборот, внушает животный страх всей государственной машине».

Мы ничего не начинаем – объяснялись РАФ – мы хотим положить конец.

Они знали важный секрет – создать новое это значит просто собраться и действовать ради прекращения старого.

Из тюрьмы Баадера часто конвоировали в библиотеку, где он встречался с Ульрикой и вместе с ней «работал над книгой о проблемах трудных подростков». С заключенного сняли наручники, Ульрика спросила охранников, есть ли у них жены и дети, и явно расстроилась, услышав утвердительный ответ. В этот момент она сохранила им жизнь. Заключенный и журналистка сели за стол, закурили, стали рыться в картотеке. Две девушки ждали за дверью, когда освободится читальный зал. Они-то и впустили сюда клоуна с зеленым лицом и двумя пистолетами. Клоун стрелял с двух рук и ранил библиотекаря, один пистолет был газовый, второй – боевой. Две «читательницы» палили газом в лицо охране и, «выкрикивая оскорбления», уложили её на пол. Последней появилась Гудрун в рыжем парике и с карабином. Охрана стреляла с пола вслепую – пули попали в ящики картотеки. Баадер разбил окно и прыгнул вниз. За ним – Майнхоф и остальные. Скрылись на двух новеньких «Альфа-Ромео Спринт». Сразу после освобождения Баадер предложил обстрелять полицейскую казарму из гранатомета, но гранатомета под рукой не нашлось.

Кое-кто из них считал вооруженную борьбу самолечением. Жертвоприношением, позволяющим пробраться с собственной периферии, поощряемой обществом, к запрещенному обществом центру самого себя. Другие называли герилью терапией для общества, разоблачением его преступлений. Справедливым отражением несправедливого насилия, питающего Систему. Элита веками воспитывает у угнетенных комплекс неполноценности, чтобы излечиться, нужно применить в отношении власти насилие. Элита это те, кто получают, накапливают и превращают успех. Успех, создаваемый в цехах, на рынках и на полях сражений. Успех, запертый в частных сундуках и сейфах банковских ячеек.

Диалектика проводит границы не между людьми, но внутри людей. Так, например, гражданин это часть общества, а совладелец (акционер, собственник) это агент капитала и их интересы могут радикально сталкиваться и прихотливо замиряться внутри одного и того же человека. Целительное лезвие якобинской гильотины, отсекая условно прогрессивную часть человека от условно реакционной, демонстрировало зрителям казни, что друг без друга эти части существовать не могут. Но когда эта гильотина рубит изнутри, а не снаружи, человек становится шизофреником и попадает в соответствующий «дом» для расщепленных. Идеология это форма ложного сознания, призванная оправдать ваше положение и его источники. «Шизофрения» это когда ложность сознания перестает скрываться и выбрасывается наружу во всей своей наглядной невыносимости. Так рассуждали «антипсихиатры», видевшие в росте числа шизофреников политическую проблему, а в самой шизофрении – революционный потенциал. Некоторые из них примкнули к РАФ после их первых успешных акций.

Каждый боевик РАФ по-своему оправдывал мрачный энтузиазм своего выбора. Каждый из них по-своему любил бомбу.

Для одних мир начался с бомбы. Сначала Бог взорвал её, а потом возникли мы все, как осколки, летящие прочь от центра. Так что, всякий бомбист просто повторяет акт творения. Можно рассуждать о преступности этого акта, но ничего нельзя с ним поделать.

Бомба это амфора, в которой накапливается краденый свет. Мы получаем от солнца тысячи шансов каждый день, но крадем их у себя сами, прячем их в эти сосуды. И когда сосуды с краденым светом переполняются, они начинают взрываться везде.

Мы все создаем бомбу. Я, вы, все вместе делаем её. Партизан есть просто механик, который собирает её и приводит механизм в действие. Он – технический работник Истории, её обслуживающий персонал, но с одним уточнением – История не нанимала его на работу и не обещала ему оплаты. История не является отчужденной от своих работников корпорацией воспроизводства рабочей силы, потребительской массы, электоральных толп. История – единственное, что нельзя отнять у людей и когда они это осознают, то сами записываются в её работники.