Клуб Дюма, или Тень Ришелье - Артуро Перес-Реверте

Корсо потушил свет. За темным окном продолжал хлестать дождь. Охотник за книгами сел на край пустой постели, зажег сигарету и напряг слух, пытаясь уловить знакомое дыхание. Огонек сигареты неподвижно светился во мраке. Корсо протянул руку, чтобы погладить разметавшиеся по подушке волосы, но их там, разумеется, не оказалось. Никон… Единственное в жизни из-за чего совесть по-настоящему мучила его. Дождь припустил еще сильнее, и мокрое стекло дробило скудный свет, падавший в комнату с улицы, так что простыни покрывались мерцающими точками, черными стежками, крошечными тенями, которые метались туда-сюда, словно клочья его бестолковой жизни.

– Лукас.

Он произнес свое имя вслух. Так называла его только она и больше никто. Эти пять букв были символом той общей родины, которую они мечтали обрести и сами же разрушили. Корсо уставился на красный огонек сигареты. Тогда он не сомневался, что очень любит Никон. Тогда он восхищался ее красотой и умом. Она была уверенной в себе и непогрешимой, как папская энциклика, страстной, как те черно-белые фотографии, которые она сама и снимала: дети с огромными глазами, старики, собаки с преданным взглядом. Она боролась за свободу народов и подписывала какие-то манифесты в защиту брошенных в тюрьмы деятелей культуры, угнетенных наций… И в защиту тюленей. Однажды она даже его заставила подписать что-то по поводу тюленей.

Корсо осторожно поднялся с постели, чтобы не разбудить спящий там призрак, и ему вновь, как не раз прежде, почудилось, будто он и на самом деле слышит ее тихое дыхание. Ты мертв, как и твои книги. Ты никогда никого не любил, Корсо. Тогда она в первый и последний раз назвала его только по фамилии, в первый и последний раз не отдала ему свое тело. И ушла навсегда. Она мечтала о ребенке, а он отказал ей в этом.

Корсо распахнул окно и вдохнул влажный и холодный ночной воздух. Капли дождя падали ему на лицо. Он сделал последнюю затяжку и швырнул сигарету вниз, следя за тем, как красная точка, не дочертив до конца положенную дугу, растаяла во мраке.

В ту ночь дождь лил повсюду. Над последними следами Никон. Над полями Ватерлоо. Над прапрадедом Корсо и его товарищами. Над красно-черным надгробием Жюльена Сореля, казненного за то, что он верил, будто без Бонапарта начнут умирать даже бронзовые статуи на старых дорогах беспамятства. Глупейшее заблуждение. Корсо лучше других знал, что еще и сегодня можно выбрать поле боя и стоять на посту среди бумажного воинства в кожаных переплетах, среди выброшенных на берег жертв кораблекрушения.

III. Люди в сутанах и люди со шпагами

– Те, что лежат в могилах, не говорят.

– Еще как говорят, коли на то есть воля Божия, – возразил Лагардер.

П. Феваль. «Горбун»

Каблучки секретарши цокали по деревянному полу, покрытому лаком. Лукас Корсо шел за ней длинным коридором – стены нежно-кремовых тонов, приглушенный свет, тихая музыка, – пока они не оказались перед тяжелой дубовой дверью. Девушка велела ему подождать, скрылась, появилась вновь и с дежурной улыбкой пригласила пройти в кабинет. Варо Борха сидел в черном кожаном кресле с покатой спинкой перед письменным столом красного дерева. Из окна открывался великолепный вид на Толедо: старые красно-желтые крыши, острый шпиль собора на фоне чистого голубого неба, вдалеке – серая громада Алькасара.

– Присаживайтесь, Корсо.

– Спасибо.

– Я заставил вас ждать…

Это прозвучало не как извинение, а лишь как констатация факта. Корсо поморщился.

– Не беспокойтесь. На сей раз я ждал всего сорок пять минут.

Варо Борха даже не потрудился улыбнуться в ответ, пока Корсо усаживался в предназначенное для посетителей кресло. На столе не было ничего, кроме сложной системы телефонов и внутреннего переговорного устройства современного дизайна, так что полированная поверхность отражала не только самого хозяина кабинета, но, в качестве фона, и часть пейзажа. Варо Борхе было лет пятьдесят: лысый, при этом и лицо и лысина покрыты искусственным загаром, вид респектабельный, хотя респектабельность его вызывала подозрения. Глаза маленькие, бегающие и хитрые. Изрядный живот прятался под узкими пестрыми жилетами и пиджаками, сшитыми на заказ. Кроме того, Варо Борха был каким-то там маркизом, молодость провел бурно и разгульно, попал на заметку полиции, впутался в скандальную аферу, после чего четыре года отсиживался в Бразилии и Португалии.

– Я хотел вам кое-что показать.

Резкость его порой граничила с грубостью, но такой манеры поведения он придерживался сознательно. Он направился к маленькому застекленному шкафу, вытащил из кармана ключик на золотой цепочке, открыл дверцу. Варо Борха не имел дела с обычными покупателями и участвовал лишь в самых престижных международных ярмарках и аукционах. В его каталоге никогда не фигурировало больше полусотни книг – и только редчайшие. В поисках ценных экземпляров он добирался до самого захолустья, до самых дремучих уголков земли, действовал жестко и ничем не брезговал, идя к цели, а потом продавал добычу, играя на колебаниях рыночных цен. На него работали коллекционеры, граверы, типографы и поставщики вроде Лукаса Корсо.

– Что вы об этом скажете?

Корсо протянул руку за книгой и взял ее так трепетно и осторожно, как другие берут новорожденного. Том, переплетенный в коричневую кожу с золотым тиснением, в стиле, соответствующем эпохе, сохранность отличная.

– «La Hypnerotomachia di Poliphili» Колонны[29], – прокомментировал он. – А! Значит, вы ее заполучили…

– Три дня назад. Венеция, тысяча пятьсот сорок пятый год. «In casa di figlivoli di Aldo»[30]. Сто семьдесят гравюр на дереве… Тот швейцарец, о котором вы упоминали, все еще желает приобрести ее?

– Думаю, да. Экземпляр без дефектов? Все гравюры целы?

– Естественно. В этом издании все ксилографии, за исключением четырех, воспроизводят те, что были в книге тысяча четыреста девяносто девятого года.

– Мой клиент предпочел бы первое издание, но попробую уговорить на второе. Тому пять лет на аукционе в Монако у него прямо из рук уплыл экземпляр…

– Что ж, пусть решает.

– Мне нужно недели две, чтобы связаться с ним.

– Я бы хотел вести переговоры напрямую. – Варо Борха улыбался, как акула, выслеживающая пловца. – Вы, конечно, получите свои комиссионные, обычный процент.

– Дудки! Швейцарец – мой клиент.

Варо Борха язвительно улыбнулся:

– Вы никому не доверяете, правда?.. Думаю, еще в младенчестве вы тщательно проверяли молоко родной матушки, прежде чем припасть к ее груди.

– А вы, даю голову на отсечение, молоко своей матушки перепродавали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});