Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова

после этой встречи. И во второй части места Эдокси-Авдотье не нашлось.

Она никогда не забывала, что он ею пренебрег.

Многие исследователи, не отрицая того, что между Панаевой и Тургеневым «что-то было», приходят к выводу, что ее озлобление объясняется оскорбленными чувствами – как он мог даже помыслить! Она якобы с негодованием отвергла его домогательства. Отвергла молодого, красивого, умного, богатого, образованного и пр., и пр. поклонника. Причина неожиданна: оказывается, у нее было слишком развито врожденное классовое чутье, и стать любовницей дворянина ей не позволяли убеждения. То есть выйти замуж за дворянина Панаева, затем сойтись с дворянином Некрасовым классовое чутье позволяло, а вот на Тургеневе споткнулось? Странное чувство это классовой чутье.

Может быть, щепетильную Авдотью отталкивали какие-то особенные черты характера Тургенева? Действительно, в «Воспоминаниях» она скрупулезно собрала все штрихи и черточки, которые не служили к чести писателя.

Он злой: «…Нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался… Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду… Вместо того чтобы снисходительно смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками…»

Он лживый. Однажды Тургенев рассказал ей «о пожаре на пароходе», на котором плыл из Штеттина, когда он, «не потеряв присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники». Панаева замечает, что впоследствии оказалось, будто случай на пароходе действительно имел место, но юноша Тургенев вел себя не так хладнокровно: он очень хотел сесть в спасательную лодку с женщинами и детьми и беспрестанно повторял по-французски: «Умереть таким молодым!»

Воспоминания о «горящем пароходе», где он проявил себя совсем не геройски, мучили Тургенева всю жизнь. Казня себя, он не стеснялся обыгрывать свое поведение в любительских пьесах, которые сам же сочинял. За несколько месяцев до смерти, в июне 1883 года, он продиктовал (на французском) Полине Виардо небольшой очерк «Пожар на море». В этом очерке он вспоминает все происшествие, описывает себя, девятнадцатилетнего юношу, впервые отпущенного матушкой в заграничный вояж, рисует ужас пассажиров при криках о пожаре, собственное смятение, обещание денег матросу «от имени матушки», если тот его спасет, и потом свою неожиданно возникшую веру в спасение при виде прибрежных скал…

Трудно сказать, верен ли его рассказ о прыжке на дно шлюпки с женщиной на спине или о трех пойманных им в шлюпке дамах, тут же по приземлении падавших в обморок… Скорее всего «бес фантазерства», а также романтического преображения действительности попутал Тургенева в разгар предсмертной болезни, как и тогда, в годы его молодости.

Но он с этим своим качеством, с этим «бесом» он боролся. В «Воспоминаниях о Н.В. Станкевиче» (1856), с которым познакомился в том же 1838 году, когда случился пожар на пароходе, Тургенев пишет, что робел перед старшим товарищем «от внутреннего сознания собственной недостойности и лживости».

Со злобой прокомментировав историю о пожаре, Панаева продолжает развивать тему о «лживости» Тургенева, который «в молодости часто импровизировал и слишком увлекался». Но разве увлеченность, фантазия, импровизация – не те качества, которые необходимы творцу? Если бы Тургенев не импровизировал и не увлекался, может быть, и не развился бы в того писателя, каким впоследствии стал. Братья Михаила Бакунина, студенты Московского университета, напротив, восхищались его даром импровизации. «Чудный, живой, одухотворяющий человек! – писали они о Тургеневе. – Как он рассказывает! Будто сам вместе с ним все видишь и переживаешь!» Панаев в «Литературных воспоминаниях» как раз высоко оценивает это качество Тургенева, «увлекавшегося иногда через край своей прихотливой и поэтической фантазией».

И по своим чрезвычайно разветвленным связям с представителями различных слоев русской и европейской жизни того времени, и по взглядам, и по чуткому художническому таланту Тургенев был вообще неизмеримо богаче, сложнее и многограннее, чем он мог представляться и открываться. Богато наделенный от природы даром фантазии, воображения, вымысла, он по молодости лет не умел с ними справиться и позволил им сделаться своими врагами, вместо того чтобы держать их в качестве слуг. В то же время было что-то наивно-детское, ребячески-прелестное в образе человека, так полно ежедневно отдававшегося мечте и выдумке…

Отдельная тема «Воспоминаний» – осуждение Тургенева Белинским. В сороковые годы, которые прошли для Тургенева под знаком дружбы с Белинским, он становится литератором и даже журналистом, тогда как прежде был только поэтом. С 1843 года на страницах «Отечественных записок» появляются его критические статьи и рецензии, в которых он выступает как литературный союзник Белинского. «Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек…» – писал Белинский о своем новом знакомом.

У тех, кому доводилось сталкиваться в начале сороковых годов с Тургеневым, нередко оставалось какое-то двойственное, а то и просто негативное впечатление от него. Например, Герцен при первом знакомстве с ним в 1844 году вынес заключение, что при всем своем уме и образованности это «натура чисто внешняя», которой не чуждо желание порисоваться. Более того, он показался Герцену даже фатом и Хлестаковым. Впечатление было настолько странным и резким, что Герцен не преминул поделиться разочарованием с друзьями, попутно укоряя Белинского в неумении разбираться в людях. Это поспешное и ошибочное заключение было скоро отвергнуто самим Герценом, и, как только он узнал Тургенева ближе, между ними надолго установились крепкая мужская дружба.

И.С. Тургенев в 1840-е гг. Художник Э. Лами

Тургенев нередко удивлял окружающих некоторыми странностями. П.В. Анненков, на протяжении ряда десятилетий бывший его другом, находил, что ключ к пониманию поведения юного Тургенева крылся в его стремлении к оригинальности. «Самым позорным состоянием, в которое может попасть смертный, – писал Анненков, – Тургенев считал то состояние, когда человек походит на другого. Он спасался от этой страшной участи, навязывая себе всевозможные качества и особенности, даже пороки, лишь бы они способствовали его отличию от окружающих». Неприятие конформизма, банальности могло перейти писателю от матушки Варвары Петровны. Она признавалась сыну в некой своей странности: «Я не могу, Иван, видеть в доме, где живу, ряд комнат, одна на другую похожих».

Отмечали современники и другие слабости молодого Тургенева – привычку во всеуслышание рассказывать о своих сердечных делах и тягу к аристократическим знакомствам. Вероятно, и от Белинского не укрылись слабые стороны в характере молодого человека, но это не помешало ему искренне полюбить его. Белинский увидел не только богатые творческие задатки и огромный интеллект Тургенева. Он оценил и своеобразие его подхода к жизненным явлениям, и доброту, и умение сочувствовать.

Может быть,