Повесть о горячем сердце - Ася Котляр

А я никак не могла это допустить.

Анна Генриховна прекратила говорить, и в классе послышался шум. Потом что-то упало на пол. Я подошла к двери и прислушалась. В этот момент из класса выскочил Сашка, держась за ушибленное ухо. Я еле успела отскочить от двери. Мы засмеялись и побежали вниз.

– Что там упало? – на бегу спросила я Сашку.

– Журнал. Не долетел, – на бегу ответил мне Сашка.

– А чего ты за ухо держишься?

– О косяк ударился, когда выбегал. Мне без тебя скучно, Машка.

– Сашка, я хочу быть учителем.

– Ты что, дура? На фига тебе этот геморрой? Представь себе, что ты, как Генриховна, каждый день будешь сражаться с такой вот Машкой. Нервов не хватит.

– Я не буду, как Генриховна, Сашка. И тогда у меня не будет таких вот Машек. Я буду как Елена Михайловна. Слушай, а пошли к ней?

– А пошли. А вдруг она не дома?

– Дома. Она болеет, значит, дома.

– Жалко, что она ушла с работы…

– Жалко. Но она не могла больше. Ей тяжело… Сашка, а как ты думаешь, она умрёт?

– Ты дура. Она же молодая совсем. Выздоровеет.

– Моя мама тоже молодой была и умерла.

– Не, твоя мама от родов умерла. А Елена Михайловна выздоровеет, вот увидишь…

Мы оделись и побежали к нашей дорогой Елене Михайловне.

Елена Михайловна умерла, когда ей не было и сорока лет, через месяц после того как мы с Сашкой прибежали её проведать…

Глава вторая

Новенькая

– Анна Генриховна, объясните, почему вам не понравилось моё сочинение? Почему вы поставили мне тройку? Вам виднее? Ну да, конечно, вам виднее. Можно я посижу? Я не буду вам мешать, честное слово. Хорошо, до первого замечания.

«Дети, открываем тетради и записываем число. Сегодня…»

Какие мы ей дети? Нам по пятнадцать лет. Мы уже давно не дети, но эта дурацкая привычка называть нас детьми осталась у многих наших учителей. Я давно привыкла к тому, что сижу на уроках Анны Генриховны, делаю вид, что слушаю её, а на самом деле думаю совсем о другом. Машинально пишу диктанты, выполняю упражнения и только стихи, заданные выучить наизусть, я читаю по-настоящему. Я очень люблю читать стихи. Первый мой слушатель – бабушка. Потом – папа, когда у него есть время. По мере того как дипломы о папиных изобретениях завоёвывали стену, папу повышали в должности, и сейчас он – начальник цеха. Он даже получил государственную премию за какую-то деталь к какому-то ужасно сложному станку, и эту деталь сейчас внедряют в производство по всей территории нашей страны.

У меня появился брат, когда мне было одиннадцать лет. Назвали его Мишей – в честь папиного деда. Айза с маленьким Мишенькой сидит дома, потому что он часто болеет. Наши отношения складываются не очень хорошо. Айза вся с головой ушла в материнство, папа ей помогает, когда успевает, а у меня по-прежнему есть моя бабушка Варя.

– Берман, что сидишь и ворон считаешь? А ну повтори вопрос, который я задала! Не повторишь – поставлю два.

Нужно повторить. Да, я думаю о своём, но я всегда начеку.

– Вы спросили, что такое однородные члены предложения.

– Правильно, Берман. Отвечай.

– Однородные члены предложения – это такие члены предложения, которые отвечают на один и тот же вопрос.

– Это всё? Напряги свои мозги, Берман.

– Они относятся к одному и тому же члену предложения.

– Может, ты нам и пример приведёшь?

– Да, приведу. Учитель бывает то злой, то вредный, то несправедливый, то…

– Достаточно. Это ты о ком сейчас говоришь?

– Это просто пример, Анна Генриховна.

– Это не просто пример, Берман. Выйди и подумай, можно ли об учителе так говорить.

Я с облегчением вышла из класса. Странно. Я ведь ничего плохого не сказала. Я сказала правду. Хорошо, хоть журнал в меня не бросила.

По коридору идёт директор школы. Он смотрит на меня подозрительно.

– Берман, ты чего в коридоре делаешь? Выгнали?

– Здравствуйте, Савелий Фёдорович. Нет, меня не выгнали. Я попросилась выйти. Сейчас схожу в туалет и вернусь.

Слава богу, ушёл. Пойду, отсижусь в туалете.

Бабушка в последнее время плохо себя чувствует. Опять сказала мне про чемодан, в котором лежат вещи «на смерть». Когда она начинает заводить этот разговор, я вся сжимаюсь. Не могу себе представить, как будет проходить наша жизнь, когда бабушки не станет. С папой понятно: у него семья. Лиза даже обрадуется, наверное. Всё же бабушка, мама папиной первой жены, проживающая с ней в одной квартире, – это очень беспокойное соседство. Мишенька ещё маленький, и ему всё равно. А вот что буду делать я? Когда представляю,

как бабушка будет лежать в гробу, в косыночке, а потом её закопают в землю и она останется совсем одна, мне становится очень страшно.

На всю жизнь мне запомнился тот ужас, когда я впервые близко столкнулась со смертью. Тогда бабушка открыла мне маленький секрет, сказав, что человек так просто не умирает и что у него есть душа. Я вообще не понимала, что такое душа и почему она не видна.

Я была в четвёртом классе, когда к нам в класс пришла новенькая. Её привёл Савелий Фёдорович прямо на урок к Анне Генриховне. Сначала вошёл директор, вслед за ним на пороге класса появилась девочка, похожая на взъерошенного воробья. Она была очень хрупкая, почти прозрачная. Редкие, коротко подстриженные волосы от шапки намагнитились и встали дыбом. Форма не сидела на девочке – висела как на вешалке.

– Заходи, девочка, – сказал директор. – Это теперь твой класс. И твой классный руководитель – Анна Генриховна.

Анна Генриховна сделала доброе лицо и сказала елейным голосом:

– Входи, девочка. Как тебя зовут?

– Таня. Таня Акимова, – произнесла девочка еле слышно.

– Входи, Таня Акимова. Здесь тебя никто не обидит.

Таня нерешительно вошла в класс и спросила:

– А куда я могу сесть?

– Садись рядом с Ерошкиным.

– А можно мне с девочкой сесть? – спросила Таня и посмотрела на меня. Рядом со мной было пустое место, так как Анна Генриховна никому не разрешала со мной садиться. «Хамство – это заразно!» – говорила она, когда кто-нибудь хотел подсесть за мою парту.

– Не советую, Таня Акимова. Берман – неблагонадёжное соседство.

И девочка, не смея ослушаться учителя, села к двоечнику Толику Ерошкину.

Толик заржал как ненормальный, и журнал тут же полетел в сторону Толикиной головы.

Таня в полуобморочном состоянии быстро села и сложила на парте руки. И тогда я обратила внимание на то, что ручки у девочки были худенькие-прехуденькие.

После уроков Генриховна нас собрала в кабинете, но Тани не было.

– Дети, – сказала Генриховна, – вы все видели новенькую. Я прошу отнестись к ней с пониманием: она очень больна. У Тани сахарный диабет. И если я увижу, что кто-то будет обижать Таню, будете иметь дело со мной.

Я просто не верила своим ушам. Оказывается, Генриховна может быть человеком! «Как странно, – подумала я. – Почему же она это