Лицом к лицу - Александр Лебеденко

— А я не знаю, иди ищи. — Она отодвинулась от него недовольно.

— И я говорю — лучше бы в Дуськиной, — робко вмешалась Настасья.

— А я еще посмотрю. Если в Дуськиной теплее да к вам, красавицы, поближе, так я, может, и в Дуськиной.

— А по мне все равно, спи хоть на пиянине, — раздобрилась Пелагея. — Что думали, когда бросали? Не ты, так другой, гляди, залезет. Да ты что на девку глазища расставил? Подай руку, познакомься.

Девушка, не конфузясь, протянула руку Алексею.

— Я к вам от барыни за мясорубкой. В нашей ручка сломалась, а Катька-спекулянтка мясо привезла.

— Старым прижимом запахло, — засмеялся Алексей. — Я думал, барыни все вывелись…

— Хватит ихнего народу, — громко сказал, появляясь на пороге, высокий парень. — Особенно в нашем доме.

— А ты бы всех стребил? — отозвалась Пелагея. Парень молча рассматривал Алексея.

— Ну, я пошла, до свидания, — сказала девушка, оправляя платок.

Парень хотел было двинуться за ней, но каблучки ее быстро застучали по лестнице, и он, захлопнув дверь, остался.

— Вы с фронта, товарищ? — спросил он Алексея.

— Только сегодня. Вот у сестры остановился.

— Хорошо это, — ответил парень. — Настоящего народу здесь мало. Я еще зайду.

Он вышел так же молниеносно, как появился.

— Все равно не догонишь, — сказала ему вслед Пелагея Макаровна. — Ленка от него бегает, а он за ней. Она людей с капиталом ищет.

— Демьяновых это горничная, — пояснила Настя, — а это Степан, Федосьи-дворничихи сын. Когда наш генерал уехал, он пришел и из пистолета в зеркало выстрелил. Ненавистный такой.

Настасья кипятила чай. Алексей фыркал в ванной. Он раздувал печь, набросав туда бумаг, карточек, прочего горючего хламу.

— Лучше бы в баню, — заявил он. — Боюсь только, не пробиться. А я не сам по себе, а с малютками… Фронтовые, породистые…

Пока Алексей мылся, Настасья большим утюгом гладила его вещи, чистила, выбивала на лестнице. Она то радовалась, то плакала приятными, не горькими слезами.

— А хорошо, что мужик в доме будет, — разрешила все свои запутанные мысли Пелагея Макаровна. — Неспокойно теперь, стреляют по ночам. Квартиры, говорят, чистят.

— Ну, мы им почистим, — лихо сказал Алексей. — Шпалер со мною и патронов десяточков пять.

— Да как узнают — военный, никто и не полезет, — согласилась Настя.

— Теперь военный на военного с ружьищем прет, — буркнула Пелагея.

— А брат где? — спросил Алексей за чаем.

— Брат в Совете день и ночь и дома не бывает.

— А хозяева твои как смылись?

— Приехал Владимир Всеволодович с фронту, наддал такого жару. Всех генералов, говорит, убивают матросы чем попало, где ни встренут. Ночью поздней погрузили их офицеры в автомобиль с добром, какое успели, и увезли. А куда — неизвестно. Как будто морем на Финляндию или еще куда.

— Ну, на границе перехватят. Комиссар, что меня арестовал, тоже вез каких-то с лампасами с границы.

— Тебя арестовал, Алешенька? А свобода?

— Мне ехать было надо. Я хоть на крышу. А латыши зацапали меня — и в вагон. Каждый в своих правах. А только жаль, сумку впопыхах посеял. Вез сало из Полоцка и масла кружок. Вот бы мы чайку выпили.

— Эх, что ж ты, чумной! — раздосадовалась Пелагея. — Тряпки захватил, а масло потерял. Тряпок бы тебе генеральских набрали. И сало, говоришь? И толстое?

— Пальца три и поболе. Важна барыня была, — засмеялся и Алексей и вдруг, взяв табурет, отправился в угол к иконе. Икона была черна, как сковорода, и сквозь рваную ризу проглядывали только глаза и пальцы рук. Около нее были наклеены на стену две-три бумажные иконки. Алексей смахнул все сразу.

— В общественных местах нельзя, — сказал он, спускаясь с табурета. — Ежели угодно — по личным комнатам.

— С ума сошел! — едва дышала Пелагея. — На бога! Сатана, чистый сатана! Подай сюда тую… что Пантелеймон-целитель. Против зубов. Сама я в Лаврии купила. Подай сюда!

Пантелеймона от зубов Алексей отдал, остальные снес в кладовушку.

— Мы наш дивизион обработали — самый безбожный из всех. Человек от обезьяны, и никаких. И кроме того — все наука…

— Ты, братец, образованный стал, — заметила Настя.

— За этот год образования всем прибавили. Надо здесь к книгам подобраться, если время будет. — И, движимый первым чувством, он отправился в кабинет к тяжелым книжным шкафам во всю стену.

Книг было много, хорошо хранимых, в крепких и ладно пригнанных переплетах. Они стояли рядами, как армия убежденных бойцов, готовая к отпору и наступлению. Выставив кожаные корешки с золотым тиснением, они больше всего привлекали Алексея в этом наполненном предметами кабинете, желанные соседи, одним своим присутствием заявляющие, что жизнь его круто изменилась. Кончились тропы, начиналась проложенная революцией широкая прохожая, проезжая дорога…

Глава IX

ПРАВДА

Братья Ветровы появились на свет через полтора часа один после другого.

Общая детская, общая колыбель. Те же часы кормления. Корзинка на колесах, в которой они лежали «валетом» под общим одеяльцем или, спутав ножки, сидели в разных концах хрупкого экипажа. С этого сиденья Игорь видел половину мира и прежде всего Олега, а Олег другую половину мира и прежде всего Игоря.

Няньки путали соски. Отец покупал общие свистелки, погремушки и резиновые фигурки, которые не тонули в ванночке. Все вместе путали штанишки, распашонки, несмотря на то, что у Олега были синие, а у Игоря красные метки.

Впрочем, самих близнецов не путали. У Олега с первых дней младенчества особой отметиной судьбы среди чернейшей шевелюры спускался к виску клок белокурых, невероятно тонких волос.

Ветровы понимали друг друга с полуслова. Их игры были действенны, но молчаливы. Диалоги — лаконичны и спокойны.

Если Олег решал идти в гости к Демьяновым, это значило, что туда идет и Игорь. И если Игорь собирался купаться на Голодае, можно было с уверенностью сказать, что сейчас войдет Олег и, едва взглянув на брата, возьмет в шкафу с аккуратной горки такое же махровое полотенце и братья скатятся по лестнице дружным галопом.

В школе они сидели на одной скамье. Учились ровно и успешно. В стычках с товарищами всегда поддерживали друг друга.

Однажды законоучитель отец Назарий, сладостно зевнув, прежде чем выслушать ответ о проскомидии, так для чего-то, скорее всего от лени, спросил Олега:

— А как думаешь, отрок, есть ли бог на небеси? И вдруг услышал спокойный ответ:

— Не знаю, но сомневаюсь…

Отец Назарий сразу пожалел о заданном вопросе. Был уже пятый час занятий. Предстояло идти домой и лечь отдохнуть… И потом, как быть с дерзким?

— Что ты сказал? — выпучил он глаза на Ветрова. — И ты можешь повторить?

Это было еще неразумнее.

— Могу, — отвечал Олег.

— Молчи, лучше молчи! — вскричал священник. — Не оскверняй стены сии. А ты, — обратился он к Игорю, — ты что скажешь? Ты старший… кажется…

Кто-то фыркнул: Игорь действительно был старше на целых полтора часа.

— Я думаю точно так же… — смотря в глаза законоучителю, не замедлил ответить Игорь.

— Садитесь оба, — решил закончить этот крайне неудачный разговор отец Назарий. — Придется беседовать с директором и вызвать родителей ваших, чтобы выяснить, насколько уместно ваше пребывание в стенах гимназии…

Директор, ожидавший орденскую ленту, расчел, что выгоднее затушить скандал в зачатке. Дети не отвергали бытия божия, а только сомневались в нем. Сердца их не очерствели в неверии, но пребывают без должного пастырского внимания. Можно было повернуть на совете в их пользу и то, что оба оказались правдивыми.

Начальство воздвигло в журнале обоим братьям единицы по закону божьему, говорило с родителями, и отцу Назарию вменено было в обязанность вести с близнецами особые еженедельные беседы.

Скандал угас, а за близнецами упрочилась репутация необычайной правдивости.

Эта репутация возникла еще раньше в семейном кругу, когда за разбитую хрустальную вазу был наказан кухонный пронырливый кот Пашка, а девятилетний Олег, пронаблюдав всю экзекуцию до конца, заявил:

— И вовсе это сделал не Пашка, а я.

Отец сказал:

— Дети пошли в меня. — Он гордился тем, что в молодости гордо отказался от протекции начальника, которого не уважал.

Репутация правдивости пришлась по вкусу близнецам, и они умножали примеры и доказательства ее при всяком случае.

Пятнадцати лет, забежав на верхнюю площадку парадной лестницы, они раскурили пополам первую папиросу. Получив аттестат, в один и тот же день надели штатское платье и подали прошение на кораблестроительное отделение Политехнического института.

Превратившись в невысоких, но стройных и приятных юношей, Ветровы сохранили в характере деловитую молчаливость и необыкновенную самостоятельность.