Кактус Нострадамуса - Логунова Елена в «Эксмо»

– Кино закончилось, – пояснила я природу необычных звуков. – Наши восторженно аплодируют «Тарасу Бульбе». Сейчас потянутся в большой мир.

И точно, из затемненной комнаты, моргая, вышел папа. Увидев нас с братцем, он обрадовался и с надеждой спросил:

– Вы же будете ужинать, детки?

– А что на ужин? – поинтересовалась я, не спеша соглашаться.

В порыве вдохновения папуля иной раз сочиняет очень смелые блюда. На прошлой неделе он предложил для внутрисемейной дегустации лазанью с барабулей и кальмарами, и стало ясно, что я еще недостаточно искушенный едок.

До той лазаньи с барабулей и кальмарами мне казалось, что человек, которому в словосочетании «фалафель из нута» понятен не только предлог, может считаться опытным гурманом, но я ошиблась. Лазанья с чертовой барабулей и дьявольскими кальмарами все расставила по местам, причем моим собственным местом пребывания на половину ночи стал клозет. «Пожалуй, в следующий раз я уменьшу количество масла в соусе бешамель», – сказал тогда неунывающий папуля. А я тогда ничего не сказала, только подумала, что второго такого раза мне, пожалуй, не пережить.

– Кабушкаджын с цахтоном, – небрежно ответил папуля, и я благосклонно кивнула, потому что кабушкаджын с цахтоном – это вам не лазанья с барабулей и кальмарами, это страшно только на слух.

«Кабушкаджын» – это осетинский пирог с тушеной капустой, а «цахтон» – густой сметанный соус с чесноком и укропом. От этого я точно не умру.

Пока мы с Зямой ужинали, папуля крутился на кухне, норовя подкинуть милым деткам добавки, так что приватно покалякать о делах наших скорбных никак не получалось. Поэтому, покончив с пирогом, я подмигнула братцу и сказала:

– Схожу-ка я к Денису, спрошу, чего он хотел.

– Схожу-ка я к Алке и тоже спрошу! – подхватился Зяма, смекнув что к чему.

Для секретного разговора нам надо было удалиться за пределы отчего дома, населенного милыми, славными, добрыми, но возмутительно любопытными людьми.

Мы вышли во двор и спрятались от чужих глаз и ушей в летней штаб-квартире нашего детства.

В марте месяце в виноградной беседке было не слишком уютно, сырой весенний ветер продувал ее насквозь, и я порадовалась, что влезла в пуховик. Зямка, захвативший для утепления всего лишь счастливо вернувшийся к нему замшевый пиджак, моментально замерз, скукожился, сунул руки в карманы и попросил:

– Давай покороче. Что делать?

– «Покороче»! – хмыкнула я. – Чернышевский на эту тему целый роман написал! Что делать, что делать… Я думаю – к Денису идти за советом и помощью, вот что делать. В конце концов, ты не преступник, а жертва, ведь это тебя пытаются шантажировать.

– Вот именно, – согласился Зяма и вытянул руку из кармана. – Это еще что?

– Забытый бутерброд на черный день? – предположила я, безразлично посмотрев на маленький белый сверток.

Мои мысли были заняты более важными материями, чем пища. Тем более что я только что поужинала.

Зяма пытливо понюхал свою заначку.

– Нет, это не бутерброд.

Он развернул салфетку и выругался:

– Вот гадство!

– Почему – гадство? Отличный телефончик! – возразила я, оживляясь. – Слушай, да он золотой! Или позолоченный? Зя-а-амка, подари его мне, он ведь женский, тебе совсем не подходит!

– Не канючь, – огрызнулся братец. – Это не мой телефон. Черт, как неудобно получилось! Лизонька уронила свой мобильник в чашу с пуншем, а я его выловил и завернул в салфетку. И, видимо, машинально положил в карман. Черт, черт, черт! У меня телефон покойницы!

– Дорогой телефон покойницы, – уточнила я, выделив голосом первое слово. – Доказывай теперь, что ты не убил ее ради этого куска драгметалла!

Зяма побледнел и повторил:

– И что делать?

– С мобильником-то? – я задумалась. – Наверное, лучше всего было бы его вернуть. Потихоньку подбросить в дом, например. Тебе не нужно туда съездить, например за гонораром?

– Гонорар мне заплатили авансом, – ответил Зяма. – Но я могу сказать, что забыл там что-то из своих вещей – кисти, краски, мало ли что… Дом огромный, уроню мобильник за какой-нибудь диван…

– Его, наверное, ищут, – предположила я, завистливо рассматривая прелестную вещицу. – Вещь дорогая, к тому же мобильниками жертв полиция всегда особенно интересуется… Между прочим, почему ты не нашел его раньше? Неужели не слышал сигналов? Тут же полно пропущенных сообщений – и звонки, и эсэмэски, и даже картинки!

– Да не звонил он! Молчал, как рыба об лед! Наверное, динамик после купания в пунше накрылся, – рассудил Зяма. – Стой! Что ты делаешь?!

А я уже открыла сообщение MMS. Честное слово, машинально! Телефончик так удобно лежал у меня в ладони – как родной, вот я и похозяйничала.

– Кто это?

Зяма посмотрел на экран и выразительно пожал плечами.

– Ну и рожа, – прокомментировала я.

Фотография крупным планом запечатлела перекошенную физиономию мужика с подбитым глазом и расквашенной губой.

Я открыла следующий снимок, немного более общий – на нем в кадр попала не только побитая рожа, но и облупленный край сосуда, над которым ее обладатель склонился.

На третьей фотографии лица уже не было видно, оно нырнуло в ведро.

– Дюха, что ты смотришь? – брезгливо скривился эстет Казимир Кузнецов. – Неужели тебе интересна фотосессия пьяни, нажравшейся до рвоты?

– Неужели такое было интересно твоей Лизоньке? – парировала я. – А ведь кто-то ей эти картинки прислал… Стоп! Зямка, ты видишь руку?

– Рук не вижу, ног не чувствую, замерз, как бобик, – сердито отозвался братец. – Пойдем домой, а?

– Погоди! Посмотри на голову! – я сунула мобильник с фотографией Зяме под нос. – Видишь, у него на макушке рука!

– Да не хочу я смотреть на пьяного урода с дефектами анатомии! – психанул братец. – Все, я домой!

– Стой! – рявнула я. – Смотри сюда, это важно! Мужик не сам лезет мордой в ведро, его туда кто-то толкает!

– Может, просто придерживает? – Зяма остановился.

У меня возникло очень и очень дурное предчувствие.

– Тут есть еще одно фото. Открывать? – засомневалась я.

– Да не тяни, я заколею!

Братец вырвал у меня чужой мобильник и сам открыл последнюю картинку. Я вытянула шею, чтобы увидеть ее, и тут же пожалела о проявленном любопытстве.

– Он мертвый? – Зяму била дрожь.

На четвертой фотографии пьяная морда имела вид, не совместимый с жизнью.

– Или мертвецки пьян, – заметила я с сильнейшим сомнением в голосе. – Или это шутка такая, пошлый розыгрыш в духе страшилки.

– Дюха, посмотри на время. Эти сообщения пришли незадолго до гибели Лизоньки. Думаешь, это случайное совпадение?

Зяма снова сделался бледно-зеленым, как молодой кабачок, но меня это уже ничуть не забавляло. История закручивалась посерьезнее, чем драма из жизни овощей «Чиполлино».

– Хочешь сказать, что этого мужика убили, фотографии прислали Лизоньке, а после этого и она умерла? – сообразила я. – Тогда они должны быть как-то связаны, Лизонька и этот, из ведра.

Зяма весь трясся.

– Все, идем в тепло, – спохватилась я.

– Но не к Денису! – уперся братец.

– Да, пока не к Денису, надо все хорошенько обдумать, – согласилась я, подталкивая его к выходу из беседки. – Дома нам поговорить не дадут, так что – знаешь что? Идем к Трошкиной. Она свой человек, ей можно доверять.

– Точно! – Зяма чуть приободрился. – Алка хорошая. Она меня любит и никогда не предаст.

И мы пошли к нашей общей подруге.

Хорошая девочка Трошкина от Зяминого сумбурного рассказа с попутной демонстрацией фотосессии незнакомого жмурика заметно обалдела, но утратила не дар речи в целом, а лишь деликатность и стройность формулировок.

– Поправьте меня, если я что-то поняла неправильно, – попросила она, воздев тонкую ручку жестом дрессировщика, останавливающего тигра в прыжке.

И затарахтела:

– Покойница Лизонька при жизни имела виды на Зяму и зафиксировала это письменно, а кто-то захотел впарить вам заметки распутницы как компромат ценой в пять тысяч долларов, но не преуспел, потому что Инка промахнулась с продавцом, и теперь шокирующие подробности интимной жизни усопшей станут известны следствию, которое закономерно заинтересуется Зямой, хотя о смерти Лизоньки он ничего не знает, зато располагает фотографиями совсем другого убийства, так?

– Ты не могла бы говорить попроще? – поморщился Зяма. – Это предложение слишком длинное, чтобы я в моем текущем состоянии его понял.

Братец хлюпнул носом, который уже засопливел. Действительно, текущее состояние.

– Да ладно, у Милна в «Винни-Пухе» еще длиннее предложение было, и ты все понял, а тебе тогда было лет пять, – напомнила я, пытаясь его подбодрить.

– Попроще так попроще, – согласилась Трошкина и пожевала губу, мысленно редактируя свое выступление. – Короче: Лизонька с ее эротическими фантазиями пусть идет… в царство небесное! Шантажистка – куда угодно, хотя бы и к следователю в кабинет, я думаю, это не страшно. Кто вам вообще сказал, что Лизоньку убили?