Эд и Шут знает кто - Эдуард Вячеславович Поздышев

святых тоже мало чего успел тогда узнать, и как многие бывшие советские граждане, проникся особой любовью именно к этому, спокон веков почитаемому на Руси святому. В честь него и крещён был, о чём неоднократно говорила ему мать, когда могла ещё что-то говорить.

И вот однажды, вскоре после очередного такого пожара, проходил он мимо заброшенного завода. И повстречался ему дедок – бомж-не бомж, сразу и не разобрать. Одет был чисто, на вид опрятный, но как-то понятно стало нашему Николаю, что дед где-то там и обитал.

Николай же, хоть и спивался потихоньку, но всё ж считался человеком культурной профессии. Нет, понятно, что он уже нигде давно не работал, так как почти ни на шаг не отходил от матери. Да просто не мог себе позволить надолго оставлять её лежать в собственном дерьме. И между постирушками лишь иногда отлучался до почты, до поликлиники и до магазина. На почте получал материну пенсию и, по старинке, выписывал кое-какие журналы. Пенсия у мамы, по нынешним, да и по тогдашним, меркам, была вполне приличная – хватало и на кефир, и даже на копторговскую колбасу. А то, что оставалось, отнюдь не всё уходило на залечивание душевных ран. Вот из тех журналов Николай и получал потребную информацию и имел под рукой несколько репродукций с изображениями святого. Ну и в церковь захаживал, не без этого. Но всё-таки что-то ему не хватало для того, чтобы всерьёз осуществить свой замысел. И лишь встретив деда, он тотчас понял, чего ему так не хватало – натуры, носителя каких-то черт и свойств, пусть отдалённо схожих с угаданными им в тех образах, но за которые можно уцепиться, увидеть воочию в облике живого человека. Вот в этом-то деде он и почувствовал какое-то сходство. И не преминул воспользоваться столь удачным обстоятельством. А так как шёл из магазина, то и пригласил, стало быть, его с собой посидеть по-приятельски. И даже пообещал дать денег на курево. Дед охотно отозвался на приглашение, но заранее отказался от денег и выпивки, при этом не забыв упомянуть, что не курит. Он проводил Николая до дома, посидел с ним на кухне и, переночевав, ушёл восвояси.

Однако Николаю и этого хватило, чтобы за несколько дней по памяти написать портрет своего гостя. А необходимые иконографические детали – святительские облачения, нимб и надписи с титлами – он срисовал из имевшихся у него репродукций. И водрузил новоиспеченный образ на стену.

А ещё через несколько дней отошла ко Господу его мама. И перед её смертью он сумел найти священника, который пришёл к ним домой, не задавая лишних вопросов, пособоровал недвижимую старушку и даже освятил икону. А далее случилось то, из-за чего у иного поехала бы крыша. Хотя вот вопрос: что страшнее – лишиться рассудка или утратить веру? Но Николай тогда остался и при крыше – в прямом и переносном смысле, – да и веры в нём ничуть не убавилось.

* * *

Дело в том, что в соседнем подъезде проживали люди почитай страшнее самых лютых зверей. Да попросту там был настоящий притон. Живали там и проститутки, и их лихие клиенты со своими корешами. А прописанным в тех квартирах алкоголикам из бывалых от безнадёги ничего не оставалось, как оказывать им всяческое возможное и невозможное почтение, в каком бы состоянии они ни находились. В этот подъезд даже милиции путь был заказан. И, как водится, разудалая та братва была грозой для всех местных жителей, а стая прикормленных дворняг – для всех редко заглядывавших в те закоулки прохожих.

И случившееся вскоре после того, как Николай схоронил свою матушку, выглядело скорей закономерностью, нежели чем-то из ряда вон выходящим.

Последний пожар на той улице и произошёл именно в этом по меньшей мере неспокойном доме. Он был настолько внезапным и ужасающим, что не только насмерть напугал и разогнал всех обитателей того крыла, но и, наверное, надолго их отрезвил. Да к тому же одновременно произошло и что-то чудесное. Несмотря на то, что случилось всё, как обычно, ночью, и почти мгновенно и без остатка выгорело всё то крыло, все находящиеся там успели выскочить. А пожарные, как никогда прежде, сумели справиться с пламенем и спасти оставшуюся часть здания, да так, что даже стены не сильно пострадали. И вполне можно утверждать, что жильцы сохранившегося крыла отделались лёгким испугом. Дело невиданное, в сравнении с тем, как в мгновение ока исчезали в пламени сгоревшие ранее дома. И что самое интересное – именно на той стене, которая разделяла оба подъезда, и висела икона, незадолго до этого написанная нашим художником. И с тех пор пропали с той улицы и собаки. Да и пожаров больше не было. Ну, если верить услышанному из уст Николая.

Он, конечно, предположил, что причиной последнего происшествия послужило вовсе не то, что погубило другие дома, что скорей всего произошло это по вине пьяных соседей. И что разве по одной лишь этой причине не стали проводить и расследование. А давешние расследования, по его мнению, были лишь формальностью, обусловленной жертвами, погибшими в тех пожарах. Обычно наскоро разбирали остатки пожарища и быстро заминали дело, за неимением хоть сколь-нибудь могущественного и грамотного истца, способного потягаться с незримыми силами, учинишими такой беспредел. И в общем, сошлись на мнении, что сами эти силы и решили свернуть свою деятельность, так как дело-то, оказывается, и выеденного яйца не стоило – с одной стороны федеральная трасса, а с другой железная дорога. Что тут, типа, прихватизировать – кусок никчёмной земли. И, возможно, уцепились за последний случай с явной бытовухой – дескать живёт там всякий сброд, алкаши, наркоманы, сами себя жгут, и пусть себе так доживают. А, может быть, что вероятней всего, прихватизаторов тех порешили, и в результате – раз нет человека, то, естественно, нет и проблемы.

* * *

Выслушав рассказ Николая, я не стал у него задерживаться. Меня так и подмывало поскорей узнать, откуда тянется верёвочка. И первым делом сбегал к автоцентру, где, немного порыскав, смог кое-что выяснить. Теперь бывшее заводское здание, в котором, как мне показалось по некоторым приметам, я бытовался с Шу́том, и где, вероятней всего, он и обитал с незапамятных времён, считалось там главным офисом. И, разумеется, искать у них какого-то пропавшего деда, да ещё и с задрипанными нашими каморами, представлялось делом, по меньшей мере, нереальным. Короче говоря, ни в сказке сказать ни пером описать, что же сталось со мной