Обручённая - Вальтер Скотт

— Затем, чтобы нам сдали замок, как уговорились, — ответил Иоруорт.

— И ты за таким делом пришел один?

— По правде сказать, — признался Иоруорт, — со мной человек сорок воинов, укрытых вон за тем кустом.

— Так лучше уведи их поскорее, — сказал Уилкин, — пока наши лучники не пустили в них стрелы.

— Как, негодяй? Ты не намерен сдержать свое обещание? — крикнул валлиец.

— Обещания я не давал, — возразил фламандец, — а всего лишь собирался обдумать твое предложение. Так я и сделал. Посоветовался с моим духовным пастырем, а он и слышать не хочет, чтобы я это предложение принял.

— И ты, — продолжал Иоруорт, — оставишь у себя скот, который я пригнал в замок, поверив нашему уговору?

— Да я отлучу его от церкви и обреку Сатане, — крикнул монах, не дожидаясь, пока ответит флегматичный фламандец, — если он хоть одну шкуру или копыто отдаст нечестивым филистимлянам, то есть тебе и твоему господину.

— Ну хорошо же, бритоголовый! — сказал разгневанный Иоруорт. — Не надейся на свой сан и на выкуп. Скоро Гуенуин возьмет замок, ему недолго осталось укрывать таких предателей. А вас обоих я велю зашить в шкуру одной из этих коров, ради которых твой прихожанин нарушил клятву. И вас бросят туда, где вас встретит только волк да орел.

— Ты это сделаешь не раньше, чем сможешь, — проговорил флегматичный фламандец.

— Тьфу на тебя, подлый валлиец! — крикнул одновременно с ним вспыльчивый монах. — Прежде чем наступит день, которым ты похваляешься, мы увидим, как твои кости гложут псы!

Вместо ответа Иоруорт занес над головой дротик и, придав ему вращательное движение, сильно и ловко метнул его прямо в окошко. Дротик просвистел (не причинив, к счастью, вреда) между монахом и фламандцем; первый отпрянул назад, а второй, глядя на дротик, вонзившийся в дверь караульного помещения, сказал только:

— Целился хорошо, а промахнулся еще лучше.

Иоруорт кинулся к своим сидевшим в засаде воинам, подав им одновременно сигнал и пример быстрого отступления. Отец Альдрованд хотел послать им вслед целый град стрел, но фламандец удержал его, объяснив, что стрелы следует беречь, а не тратить на нескольких убегающих врагов. Быть может, честный человек вспомнил также, что воины Иоруорта попали под прицел, полагаясь на его уговор с ними.

Когда затих шум поспешного отступления Иоруорта и его людей, наступила тишина, которая всего лучше подходила прохладе и спокойствию раннего утреннего часа.

— Тишина продлится недолго, — сказал Уилкин монаху с серьезностью, которую тот отлично понял.

— Да, долго она длиться не может, — согласился отец Альдрованд. — Надо ждать атаки. Оно бы еще ничего, только уж очень их много, а нас мало. Уж очень длинны наши стены, а упорство валлийцев не уступает их ярости. Но мы сделаем все, что можем. Сейчас я пойду за леди Эвелиной. Ей следует показаться на крепостной стене. Облик ее прекраснее, чем подобает говорить монаху, а высокий дух она унаследовала от отца. Взгляд и слово такой девы удвоит в решительный час силы наших воинов.

— Возможно, — сказал фламандец. — А я позабочусь, чтобы и завтрак им дали посытнее; моим фламандцам он придаст больше сил, чем вид десяти тысяч прекрасных дев, хотя бы все они выстроились перед ними.

Глава VIII

Когда, пройдя сквозь битвы пламя,

Ты припадала к орифламме,

О леди в капитанском чине,

О чудо среди жен земных, —

Последний трус из войск твоих

Геройствовал под стать мужчине.

Уильям Стюарт Роуз

Едва лишь совсем рассвело, Эвелина Беренжер, по совету своего духовного отца, стала обходить стены осажденного замка, чтобы воодушевлять доблестных и подбадривать оробевших. Ее драгоценное ожерелье и браслеты указывали на ее высокий ранг и на знатность рода; туника, по обычаю того времени, была схвачена на тонкой талии поясом, расшитым драгоценными камнями и замыкавшимся большой золотой пряжкой. К поясу был подвешен великолепно вышитый кошелек, а с левого боку небольшой кинжал тонкой работы; поверх туники накинут был черный плащ, знак траура; капюшон плаща затенял, но не скрывал ее прекрасное лицо. На нем уже не было выражения восторга, вызванного представшим ее воображению чудом; теперь оно выражало печаль, но вместе с тем решительность; обращаясь к воинам, она то умоляла, то отдавала распоряжения, то просила у них защиты, то напоминала им об их долге.

Как того требовали правила военного искусства, гарнизон замка был разделен на несколько отрядов, которые заняли наиболее выгодные позиции, а также те, откуда всего удобнее было наносить удары по осаждавшим. Такое разделение сил весьма невыгодно обнажало длину крепостных стен и показывало недостаточное число их защитников. И хотя Уилкин Флэммок различными способами скрыл эту недостаточность от противника, он не смог скрыть ее от самих защитников замка, которые бросали унылые взгляды на длинные стены, лишь кое-где охраняемые часовыми, а затем на роковое поле битвы, усеянное телами тех, кто в этот час опасности должен был бы стоять рядом с ними.

Присутствие Эвелины помогало им преодолеть уныние и поднимало их дух. Она переходила от поста к посту и с башни на башню старой крепости, точно солнечный луч, который скользит по местности, затененной тучами, и озаряет ее то тут, то там, оживляя ее. Бывают минуты, когда печаль и страх придают красноречия. С каждым из воинов, составлявших ее маленький гарнизон, Эвелина говорила понятным ему языком. С англичанами она говорила, как с сыновьями своей родины; с фламандцами — как с людьми, которые нашли здесь гостеприимный приют; с норманнами — как с потомками победителей, сделавшихся знатными людьми в каждом крае, куда проложил путь их меч. С ними она говорила на языке рыцарской чести, ибо даже самый ничтожный из них руководствовался рыцарским кодексом или хотя бы делал вид. Англичанам она напоминала об их честности и верности слову, фламандцам — об угрозе для их имущества, для плодов их усердного труда. Всех она просила отомстить за гибель их командира и его воинов. Всех призывала уповать на Бога и на Пресвятую Деву Печального Дозора. И всех заверяла, что на помощь им уже спешит сильное и победоносное войско.

— Неужели доблестные крестоносцы, — говорила она, — решатся покинуть родную землю, когда там раздается плач женщин и сирот? Это превратило бы их святой обет в смертный грех и омрачило бы заслуженную ими славу. Храбро отражайте врага! И, быть может, еще прежде, чем опустится в море солнце, которое сейчас восходит над нами, оно заблестит на копьях воинов из Шрусбери и Честера. Бывало ли когда-нибудь, чтобы валлийцы не бежали, заслыша звуки их труб и шелест их шелковых знамен? Сражайтесь же стойко! Замок наш крепок, оружия у вас достаточно, сердца ваши тверды, а руки сильны. Господь не оставит нас, а друзья наши уже недалеко. Сражайтесь во имя всего высокого и святого! Сражайтесь за себя, за ваших жен и детей, за все достояние ваше. И, молю вас, сражайтесь за осиротевшую девушку, у которой нет иных защитников, кроме тех, кого, из сочувствия к ее горестям и в память ее отца, она обретет среди вас.

Речи, подобные этой, производили сильное впечатление на людей, которые и без того приучены были не страшиться опасности. Рыцарственные норманны клялись на крестообразных рукоятях своих мечей, что погибнут все как один, прежде чем оставят свои посты. Грубоватые англосаксы восклицали: «Позор тому, кто выдаст агнца Эвелину валлийскому волку, если может грудью заслонить ее!» Даже в холодных фламандцах вспыхнула искорка восторга, охватившего остальных; они восхваляли красоту молодой девушки и кратко, но твердо обещали сделать для ее защиты все, что могут.

Роза Флэммок, которая вместе с еще одной или двумя служанками сопровождала свою госпожу во время обхода замка, снова стала прежней скромной и застенчивой девушкой. После вспышки гнева, вызванного накануне подозрениями, затронувшими честь ее отца, она снова была сама собой.

Роза почтительно следовала за Эвелиной и слушала ее речи с восхищением ребенка, слушающего свою наставницу; и только ее блестевшие от слез глаза указывали, насколько она понимала всю опасность положения и всю силу увещеваний Эвелины. Был, однако, миг, когда глаза девушки засияли ярче, поступь стала более уверенной и даже горделивой. Это было, когда они приблизились к месту, где ее отец, выполнив обязанности командира гарнизона, действовал теперь как военный инженер. Обнаруживая не только силу, но и искусность, он устанавливал большую баллисту (военную машину, которая мечет камни) над боковыми воротами, выходившими на равнину с восточной стороны замка, откуда можно было ждать атаки. Большая часть его доспехов лежала возле него, укрытая от утренней росы кафтаном; одетый в один лишь кожаный камзол, держа тяжелую кувалду в руках, обнаженных по самые плечи, он подавал пример рабочим, трудившимся под его началом.