Миф страны эдельвейсов - Антон Леонтьев

– Мама, прошу тебя! – воскликнул Август. – Как ты можешь? Ни ты, ни Карл-Отто не поздравили меня с присвоением звания группенфюрера. А на прошлой неделе нас с Изольдой принимал сам фюрер...

– Избавь меня от подробностей о твоей жене и в особенности, от описания вечеринки у его австрийского ничтожества, – несколько недовольно остановила речь сына графиня Корнелия. – Право же, Германии, Европе и всему миру было бы гораздо лучше, если бы этого дилетанта все же приняли в свое время в Венскую академию изящных искусств. Однако у него в данной области нет ни искры таланта!

– Мама, замолчи! – прошипел Август, передернувшись. – Я запрещаю тебе поносить в моем присутствии фюрера! Он – величайший человек и гениальный полководец!

– Ну что ж, сын, буду делать то же самое в твое отсутствие, – вздохнула графиня. – Надеюсь, в конце концов найдется какой-нибудь смельчак, который решится выпустить обойму в пустую голову самонареченного Цезаря или взорвать его ко всем чертям вместе с его тупыми лизоблюдами.

Август побагровел, снял пенсне (без которого чрезвычайно походил на крота) и тонким, визгливым, каким-то бабским голоском закричал:

– Я не потерплю подобных выпадов в адрес нашего фюрера! Не будь ты моей матерью, я бы...

Он запнулся. Графиня посмотрела на сына презрительно:

– Что же, договаривай, Август. Ты бы сдал меня гестапо? И сам бы провел допрос? И отправил бы в концлагерь только за то, что я говорю правду? Как я сожалею, что родила тебя!

Карл-Отто призвал брата и матушку к спокойствию. Август, нацепив пенсне, заговорил более сдержанно:

– Оставим бесполезный и, самое главное, опасный разговор, мама. Ты не понимаешь, что можешь серьезно навредить не только себе и Карлу-Отто, но и моей карьере, и моей семье. Или тебе хочется, чтобы твои шестеро внуков стали сиротами или, хуже того, оказались в концлагере?

Затем он подошел к кровати, на которой лежала Аня, и, посмотрев на нее, вдруг произнес по-русски со скрежещущим акцентом:

– Ты убежать от свои хозяева?

Графиня фон Веллерсхоф ударила сына по ноге тростью и сказала:

– Ты здесь не для того, чтобы устраивать дознание, Август. Ты должен спасти ее!

– Что? – вскинул тоненькие брови новоиспеченный группенфюрер СС. – Ты думаешь, мама, что я буду рисковать карьерой и жизнью ради какой-то беглой преступницы, к тому же славянки?

– Будешь, – кивнула графиня. – Ты ведь хочешь, чтобы твои детишки, отпрыски глупой гусыни Изольды, получили замок и угодья? Не забывай, все это принадлежит мне, и я могу распорядиться своим имуществом по своему желанию.

Август от отповеди матери поморщился и кисло заметил:

– Мама, я же думал, что ты выкинула из головы свою абсурдную идею – завещать все Карлу-Отто. Я – твой старший сын, мне сорок три, а ты хочешь, чтобы все досталось двадцатичетырехлетнему сопляку?

Графиня Корнелия молчала, Август вытащил большой полосатый платок и вытер им шею и лысину.

– Ты обещаешь мне, что мои дети получат замок? Если я помогу вам уладить эту... – Он с нескрываемой брезгливостью посмотрел на Анну и закончил фразу: – Русскую проблему?

Графия продолжала молчать, и Август выпалил:

– Ну хорошо, мама, я сделаю все, что в моих силах! Но не забывай, особа, которую ты приютила, преступница, я не могу покрывать ее.

– Тебе и не потребуется, – промолвила графиня. – Ты же, кажется, приятельствуешь с этим ничтожеством Эрихом Кохом, гауляйтером Восточной Пруссии. Он поможет тебе сделать так, чтобы булочник Фосс и его не в меру ревнивая жена понесли заслуженное наказание. Я знаю, что ты можешь добиться, будет только справедливо, девушка останется у меня в замке, она получит место горничной.

Графиня Корнелия направилась к выходу, Август последовал за ней, пытаясь что-то доказать. Карл-Отто задержался и, чуть понизив голос, произнес:

– Мой старший братец – порядочная сволочь, однако он сделает все так, как того хочет мама. И вы останетесь в замке!

Слова молодого графа подтвердились – следующим утром к Анне пожаловал господин, оказавшийся нотариусом, который запротоколировал ее показания. Оказалось, что графиня успела переговорить с Гундулой, герром Освальдом и фрау Гропп, которые, тронутые солидным вознаграждением, согласились дать показания против булочника Фосса и его супруги.

Еще через день графиня вновь посетила Анну (та уже окончательно оправилась и поднималась с постели) и рассказала подробности:

– Фосс и его жена отпирались недолго. Теперь им грозит солидный штраф и, возможно, тюремное заключение. С вас же сняты все обвинения. Надо признать, что без содействия напыщенного идиота и по совместительству моего старшего сына, я говорю об Августе, здесь не обошлось. Обычно в таких случаях никто не слушает показания несчастного, чья вина заключается только в том, что он – неарийского происхождения. Но имя фон Веллерсхоф слишком хорошо известно, а Август занимает в Берлине, под крылышком садиста Гиммлера, достаточно высокое положение, чтобы нас посмели тронуть.

– Спасибо вам, госпожа графиня, – с чувством произнесла Анна.

К ее удивлению, старая аристократка продолжила неожиданно:

– Не исключено, что я еще не раз пожалею о своем опрометчивом поступке. А теперь вам надлежит покинуть будуар моей прабабки – ваша комната в южном крыле замка. Пора приниматься за работу!

После года мучений в семействе Фосс жизнь в замке Уленштайн, выстроенном в начале шестнадцатого века, показалась Ане раем. Но и у этого рая были свои изъяны – молодая женщина оставалась фактически рабыней – к ней хорошо относились, отлично кормили, никто ее не обижал: но свободы-то нет!

Впрочем, раз в неделю, когда выпадал ее выходной день, она покидала огромный замок, в котором насчитывалось не менее трехсот комнат, только двадцать из которых были обитаемы, и прогуливалась по старинному запущенному парку или поднималась на холм, откуда открывался чудесный вид на море.

* * *

Так, во время одной из прогулок, Анна и наткнулась на молодого графа Карла-Отто. Он номинально числился сотрудником рейхсминистерства иностранных дел и иногда посещал столицу, однако большую часть времени проводил в семейном замке, вместе с матушкой. Он в отличие от Августа весьма скептически относился к национал-социализму, однако отказывался вступать в прямую конфронтацию с властью, ограничиваясь сарказмом.

Анна знала, что именно молодой граф обнаружил ее в конюшне, он же на руках принес ее, бывшую без сознания, в будуар своей прапрабабки. Он же потом уговорил матушку-графиню вступиться за девушку и позволить ей остаться в Уленштайне.

Карл-Отто обожал верховую езду, собак и охоту. Он был хорош собой и умело пользовался своей внешностью – по слухам, граф Карл-Отто соблазнил не одну служанку и девицу из окрестных деревень. Горничные в замке нашептывали Анне, что Карл-Отто положил на нее глаз, а одна даже ляпнула, что он влюбился.

Услышав лай Нерона, Аня обернулась – граф, восседавший на гнедом рысаке, приблизился к ней.

– Вы тоскуете по своей родине? – спросил он.

Анна, еле сдерживая слезы, кивнула. И, неожиданно для себя, разрыдалась. Карл-Отто спешился, подошел к ней – и вдруг обнял.

– Мой муж, мой сын... – прошептала Анна. – Они...

– Я знаю, – нежно проговорил Карл-Отто. – Но вы... ты не можешь жить прошлым!

Он поцеловал ее. Анна попыталась высвободиться, но молодой граф удерживал ее за руки.

– Прошу вас, оставьте меня, – дрогнувшим голосом попросила молодая женщина. Про себя она подумала: неужели все повторится, как было с Симончуком и с герром Фоссом? Она считала, что граф отличается от них, но, похоже, ошибалась.

Карл-Отто отпустил Анну, но продолжал настойчиво:

– Ты разительно отличаешься от всех тех, что мне попадались раньше. И я знаю, ты неравнодушна ко мне!

Аня, отворачиваясь и подставляя заплаканное лицо ветру, возразила:

– Нет, граф, между нами ничего не может быть!

– Но ты ведь хочешь! – выкрикнул Карл-Отто и одним рывком развернул ее к себе. Крылья его носа раздувались, в глазах горел дьявольский огонь, пальцы были как железные. – Я знаю, что ты хочешь! Но боишься признаться себе.

Он снова поцеловал ее. И хотя Анна отчаянно сопротивлялась, колошматя фон Веллерсхофа кулачками по груди, ей исподволь хотелось, чтобы поцелуй длился как можно дольше. Послышался лай Нерона, граф отпрянул от Анны. Показалась телега. Граф, ничего не сказав, взлетел на коня, пришпорил его и унесся прочь.

Той ночью Анна никак не могла заснуть. Она то рыдала, вспоминая Геннадия и Петеньку, думая о бабе Шуре, деде Василии и Димке, то блаженно улыбалась, вновь и вновь вызывая в памяти одну и ту же сцену – она вместе с графским сыном на холме.

После того инцидента Карл-Отто, казалось, остыл к Анне. Он не замечал ее, даже не удостаивал взгляда, а если и обращался к ней, то в его голосе сквозило нетерпение и раздражение. Затем он надолго уехал в Берлин.