Три круга войны - Михаил Колосов

— Туже, — сказал лейтенант.

Гурин натянул бинт, и сквозь него тут же четырьмя кляксами проступила кровь.

Забинтовав, Василий опустил рубашку и гимнастерку, стал застегивать ремень.

— Я сам, — лейтенант отобрал у него пряжку.

Пока он возился с ремнем, Гурин стоял над ним, готовый прийти ему на помощь. А потом как-то машинально огляделся вокруг и неожиданно удивился всему, и в первую очередь — простору. Горизонт был далеко-далеко. Над полем стеклянным куполом висело по-летнему чистое голубое небо. Вдали виднелась посадка, там ходили во весь рост люди, за посадкой урчали — машины. На западе, там, где они оставили свою роту, вспыхивали черные фонтаны земли от разрывов немецких мин. Но казались они так далеко и такими безобидными, что и не верилось в их смертоносность.

«Простор!.. Простор-то какой!.. И можно стоять во весь рост!» — Гурин смотрел вокруг так, будто он был выпущен на свет божий из долгого и темного заточения. До сих пор видел перед собой только землю и ходил он по ней не иначе как согнувшись, да и не ходил, а бегал, ползал по ней, сидел в ее глубине.

Мимо проплыла паутинка, паучок на ней полетел куда-то. Гурин проводил ее глазами. «Боже мой, благодать-то какая!..»

— Что там увидел?

Гурин смутился:

— Да так…

— Пойдем.

Поддержав лейтенанта под руку, Гурин помог ему подняться, подобрал его вещи, поплелся сзади, нагруженный своей и лейтенантовой амуницией. Они шли во весь рост, и это больше всего удивляло Гурина: он отвык от такой ходьбы, забыл уже, что можно ходить нормально.

Они вышли за посадку — там действительно сновали машины, в деревьях были спрятаны орудия, в глубоких ямах, выкопанных на конус, стояли танки с пригнутыми вниз хоботами пушек. Танкисты маскировали их ветками.

Санбат располагался за посадкой в роще. Тут было раскинуто несколько больших, как дом, палаток — с квадратными окошками и подведенными к ним электрическими проводами. Возле палаток сидели и лежали раненые: одни уже перевязанные, другие еще ждали своей очереди. Одни стонали, просили о помощи, другие матерились громко, чем-то были недовольны, третьи отрешенно и обреченно молчали.

Лейтенант кивнул на тень под деревом, сказал Гурину:

— Жди меня здесь, — а сам пошел в одну из палаток.

Сразу лейтенант не вышел, и Василий решил воспользоваться передышкой и написать матери письмо. Достал из вещмешка тетрадь, вырвал с конца чистый лист и стал писать.

«Дорогая мама!

Я вот уже который день на фронте, повидал за эти дни немало. Но у меня все в порядке. Сейчас привел в санбат своего командира роты, его тяжело ранило. Он пошел к врачам, а я пишу вам письмо. Хороший лейтенант, добрый. Да здесь все хорошие.

Как там Танюшка, Алешка? Привет им.

У меня все хорошо, мама!

Ваш сын Вася».

Написал, и вдруг взгрустнулось. Давно не видел своих, кажется, сто лет уже прошло с тех пор, как он расстался с матерью в Пологах. Свернул письмо треугольником, адрес надписал. Долго думал — указывать ли обратный адрес, свою полевую почту. Напрасно писать будут, разве на передовой можно получить письмо? Не успеешь… Но на всякий случай приписал: «Пусть, маме легче будет — все-таки есть куда писать ей».

Из палатки лейтенант вышел не скоро, а когда он появился, Гурин не сразу узнал его: обе руки его были продеты в петли из бинтов, которые свисали с шеи на грудь. Эти-то многочисленные бинты и делали Иванькова неузнаваемым. Лицо его было бледным, осунувшимся, глаза усталые.

— Ну, вот и все, Гурин. Опять — в госпиталь.

Василий не знал, что сказать, вскочил на ноги, стоял, смотрел на бинты.

— Накинь мне шинель на плечи, только осторожно. Вот так… Во… Спасибо. Знобит что-то. Письмо написал? — увидел лейтенант треугольник на вещмешке. — Молодец.

— Да. Только не знаю, куда его тут опустить.

— Оставь мне, я отправлю. У меня теперь свободного времени много будет. В полевую сумку положи.

Положил Гурин письмо и туда же стал перекладывать лейтенантов доппаек — печенье и сахар. Тот увидел, остановил.

— Не надо, не надо, — решительно сказал он. — Это себе оставь.

— Спасибо… — Гурин помялся и осторожно спросил: — Ну, так я пойду? — И тут же поправился: — Мне можно идти?

— Пойдешь, пойдешь, не торопись, — сказал Иваньков. — Слушай меня внимательно. Здесь, в той стороне, с километр, не больше, — указал он подбородком на восток, — тылы нашего батальона. Я узнавал. Наша кухня там. Пойдешь туда и вечером вместе с кухней возвратишься в роту. Так вернее будет и безопаснее. Иначе ты заблудишься. Понял?

— Понял.

— Ну вот… — Лейтенант выпростал из бинта правую руку и, морщась от боли, протянул Гурину. — Прощай. Желаю тебе удачи.

У Гурина в носу защекотало — растрогался, жалко лейтенанта стало: хороший человек. Пожал его руку и нагнулся за вещмешком и винтовкой.

— Ты вот что, — сказал лейтенант. — Винтовку свою мне оставь, а себе возьми автомат.

— Автомат? — обрадовался Гурин и тут же снял с плеча винтовку, положил. Подхватил с земли автомат, повесил себе на шею, улыбнулся лейтенанту благодарно. — Удобный какой: легкий, ловкий! — Ладонью погладил его, сжал крепко, схватил за шейку приклада — не верится в такое счастье. — Спасибо, товарищ лейтенант. До свидания!..

И Гурин пошел. Идет, а руки на автомате держит — одну на приклад положил, а другую на кожух. Идет вразвалочку, точно так, как тот солдат, которого он впервые встретил на своей улице в день освобождения. Радость распирает Гурина, хочется показаться кому-то, покрасоваться, похвастаться. Но перед кем? Кого тут удивишь? Но ему все равно радостно, легко, будто награду получил. «Лейтенант наградил автоматом. За что?.. Спасибо ему! С этим будет полегче бегать и стрелять удобнее».

Вечером вместе с кухней приехал Гурин на передовую. В условленном месте их уже ждали солдаты с котелками, с ними он вернулся в свою роту. Доложился младшему лейтенанту Алиеву — тот выслушал его, сказал:

— Ничего, жив будет… А ты, Гурин, принимай первий отделений.

— А сержант где?

— Нет сержанта, убил немес. Ты командир первий отделений. Мало людей осталось. Взвод тринадсать человек. Твой отделений четыре человек. Иди командуй. Наблюдение за немеем установи. Утром опять наступление.

— Днем наступали?

— Наступаль. Три раз. Немес укрепился крепко.

«Значит, тут были дела без меня, а я прохлаждался возле кухни, ждал темноты…» — упрекнул себя Гурин. Ему было стыдно, и он ждал от комвзвода выговора. Но тот сказал:

— Иди, командуй.

Гурин пошел в свое отделение. Солдаты, сидя у окопов, ужинали. Первого Василий встретил казашонка. Тот увидел Гурина, заулыбался, как родному. И Гурин ему обрадовался:

— Привет, Рахим.

— Ага, — закивал тот в ответ.

— Рахим, где наше отделение?

— Вот, — указал он. — Тут. Там, там.

— Позови всех ребят сюда.

Рахим быстро повиновался и привел отделение к своему окопу. Солдаты недоуменно смотрели на Гурина, молча рассаживались на земле.

— Беседа будет? — спросил один.

— Да нет, — сказал Василий. Ему было неловко в новой роли, не знал, с чего начать разговор. Наконец собрался с духом, объявил: — Меня назначили командиром отделения… — и замолчал. — Ну вот… — и это «ну вот» получилось точно как у лейтенанта Иванькова. — Ну вот, — повторил он. — Утром будет наступление. А сейчас основное — наблюдение за противником. Я думаю, всем наблюдать не имеет смысла, будем дежурить по очереди. Разделим ночь на пять частей, на каждого придется часа по полтора — по два, а остальным можно поспать. Как?

— Правильно, — отозвался опять тот солдат, который спросил, будет ли беседа.

— У кого часы есть? — Все молчали. — Ну что же, тогда будем так определять время… Приблизительно. Почувствовал — прошло полтора-два часа, буди следующего. Кто первый будет?

— Да какая разница? — снова отозвался солдат. — Давай я первым буду.

— Хорошо. Потом ты, ты, ты и я. Ладно? Я перепишу ваши фамилии. Ваша как? — обратился он к первому.

— Буравкин. Егор Иванович.

— Климов. Виктор Матвеевич.

— Горюнов. Николай Петрович.

— Рашидов Рахим.

— Отчество?

— Нет отчества.

— Как нет отчества? — удивился Гурин.

— Так. Нет отчества у нас.

— Отца как зовут?

— Отес мой звать Рашид.

— Ну, значит, Рашидович. Да?

— Да, — согласился Рахим.

Все засмеялись.

— Ну вот… Пока все. По местам.

Гурин занял пустой окоп между Рахимом и Буравкиным, лег на дно вверх лицом. Над ним далеко-далеко мерцали какие-то звезды. У звезд и созвездий есть имена, но он их не знал. Учебник по астрономии в десятом классе весь год пролежал без надобности: не было преподавателя по этому предмету. А жаль. Знал бы звезды, их расположение и сейчас по звездам определял бы время и сменял наблюдателей…