Рабы Парижа - Эмиль Габорио

Некоторое время граф еще колебался. Его бесила мысль о необходимости уступить желаниям каких-то темных личностей, которым удалось узнать его тайну. И все-таки он уступил.

— Хорошо, я согласен, моя дочь не будет женой барона Брюле, — произнес он наконец, садясь на свое прежнее место.

Маскаро внутренне ликовал, хотя внешне был совершенно непроницаем. С таким видом он и вышел от графа, отвесив низкий поклон и уверив его в своем глубочайшем почтении.

Зато, выйдя на лестницу, он, с наслаждением потирая руки, громко воскликнул:

— Ну, если у Ортебиза все так же благополучно сошло с рук, то, надо признать, наше дело в шляпе.

6

Чтобы добиться чести быть представленным графине Мюсидан, доктору Ортебизу не пришлось прилагать столько усилий, как его другу Маскаро.

Едва он вошел, как двое лакеев, зевавших от скуки в громадной прихожей графини, начали поспешно стаскивать с него пальто, узнав в нем привычного гостя.

— Графиня у себя? — спросил Ортебиз.

Лакеи с улыбкой переглянулись между собой и ответили утвердительно.

Действительно, этот вопрос не был лишним, графини с утра до ночи не было дома, и редко кто из ее друзей отваживался позвонить у дверей ее квартиры, зная наперед, что скорее всего ее можно встретить утром, например, на какой-нибудь выставке или публичной лекции, а вечером — в опере, в ресторане или на балу. Словом, ее можно было видеть везде, только не у себя дома.

Короче, это была одна из тех женских натур, которые не терпят даже минутного застоя. И все чего-то жаждут, куда-то спешат…

Собственная семья, муж и дочь, никогда особенно не занимали ее. У нее было много других забот: то она устраивала какую-нибудь лотерею в пользу бедных, то организовывала приют для падших девушек, то участвовала в хозяйственных делах разных богаделен для призрения стариков и старух. Добавьте ко всему этому полный беспорядок в денежных делах, беспорядок, способный разорить какое-угодно состояние: франки и луидоры, проходя через ее руки, таяли, как снег в жару. Куда и на что она их тратила, не мог объяснить никто, в том числе и она сама.

Отношение ее к мужу было весьма прохладным, так что несчастный граф, неся на плечах все тяготы брака, не получал взамен ни одной его радости.

Рассказывают, что в течение нескольких лет он ежедневно вынужден был ждать свою жену к обеду. Иногда она приезжала, а иногда — нет. Кончилось тем, что он начал обедать в клубе и вообще повел жизнь холостяка.

Все это было прекрасно известно доктору, так что он без малейшего смущения шел впереди лакея, сопровождавшего его затем, чтобы, распахнув двери в приемную гостиной, сообщить о его приходе. Приемная была огромна и высока, роскошно убрана, стены и потолки украшала живопись первоклассных художников. И все-таки эта приемная была как-то до странности холодна. В ней чувствовалось, что здесь никто не живет и не дышит счастьем, тем домашним уютом, который может создать у себя в доме только его хозяйка.

Полулежа на мягкой вычурной кушетке перед жарко натопленным камином, графиня читала роман.

Увидев доктора, она грациозно приподнялась со своего места.

— Как это мило с вашей стороны, доктор, что вам вздумалось рассеять мое одиночество, — сказала она и сделала знак лакею — придвинуть доктору кресло.

Высокая и стройная, графиня, несмотря на свои сорок пять лет, держалась как молоденькая девушка. Ее роскошные волосы, благодаря их природному пепельному оттенку, скрывали пробивающиеся там и сям седые нити.

От нее пахло весьма изысканными духами, а светлые голубые глаза сверкали высокомерным и ледяным равнодушием ко всему на свете, кроме собственной персоны.

— Только вы, доктор, способны так угадывать момент, когда приходить… Я умираю от скуки. Книги мне уже надоели; кажется, все уже читано-перечитано… Нужно иметь воистину тонкое чутье, чтобы знать, когда приходить!

Редкое чутье доктора, как мы уже знаем, заключалось в особе Маскаро, пославшего его сюда.

— Я так редко кого-нибудь у себя принимаю, — продолжала графиня, — что все решительно позабыли о моем существовании. Надо будет выбрать какое-нибудь утро среди недели, когда мои друзья наверняка могли бы застать меня дома. А то поневоле начнешь с ума сходить от скуки… Последние три дня я постоянно нахожусь дома по случаю болезни графа, которого не желаю оставлять одного.

Это заявление было выдумкой, и довольно дерзкой, но кто в большом свете обращает внимание на подобные мелочи?

— Да, — продолжала графиня, — третьего дня граф, спускаясь по лестнице, нечаянно оступился и сильно ушиб ногу. Хотя наш доктор уверяет, что это пустяки, но я не очень верю ему.

— Должен согласиться с вами, имея собственный печальный опыт общения с докторами.

— О, вы, доктор, — совсем другое дело! Клянусь, что вашим советам я всегда доверяю. Только после ваших брошюр о гомеопатии я немного, признаюсь, начала бояться…

Ортебиз беззаботно махнул рукой.

— А. Бог с ней. с этой глупой книгой! Есть немало других на свете, не хуже ее.

— Вы так думаете?

— Не только думаю, но уверен.

Графиня снисходительно улыбнулась.

— Ну. если это так, то я попрошу у вас маленького совета.

— Вы плохо себя чувствуете, графиня?

— О, благодарение Богу, нет. Недоставало мне еще только заболеть. Нет, нет… Но меня весьма беспокоит состояние здоровья моей дочери…

— Гм!

— Надо вам сказать, что при моих делах, я довольно редко вижусь со своей дочерью. Последний раз, представьте себе, я виделась с ней месяц назад! И, по-моему, за этот месяц она очень переменилась.

— Вы, конечно, спросили ее, не чувствует ли она какого-нибудь недомогания?

— Разумеется, но она ответила, что чувствует себя как нельзя лучше.

— Может быть, она была чем-нибудь огорчена или раздосадована?

— Она?! Моя Сабина?! Бог с вами, доктор, неужели вам неизвестно, что моя дочь — одна из самых счастливых девушек Парижа! Впрочем, не хотите ли увидеть ее?

Графиня позвонила. Вошел слуга.

— Попросите мадемуазель Сабину спуститься на минуту ко мне.

— Мадемуазель Сабины нет дома, ваша светлость.

— Давно ли?

— Часа три, ваша светлость.

— Кто пошел ее провожать?

— Их горничная — мадемуазель Модеста.

— Госпожа Сабина говорила, куда она направляется?

— Никак нет, ваша светлость.

— Хорошо, ступайте.

Слуга поклонился и вышел.

Невозмутимый доктор Ортебиз не мог, однако, не удивиться. Как? Дочь графа и графини Мюсидан, восемнадцатилетняя девушка, пользуется такой свободой, что может уходить из дому в любое время, не ставя об этом в известность родителей, и они находят это естественным.

— Досадно, право, — произнесла графиня, — ну, будем надеяться, что то небольшое расстройство, которое я у нее заметила, все-таки не помешает ее свадьбе.

Ортебиз был счастлив, когда сам собою всплыл вопрос, к которому он не знал как подступиться.

— Вы выдаете дочь замуж, графиня? — спросил он.

Госпожа Мюсидан таинственно приложила палец к губам.

— Тсс! Это пока еще тайна! — ответила она, — ничего еще окончательно не решено. Но вам, как доктору, который по положению в обществе может быть приравнен к священнику, я уж так и быть сообщу по секрету, что в конце этого года Сабина будет супругой барона Брюле-Фаверлея.

Доктор Ортебиз не обладал отвагой Маскаро, но надо признать, что, взявшись за какое-нибудь дело, он всегда старался довести его до конца. И шел тогда напролом, не признавая никаких условностей.

— Я должен вам признаться, графиня, — произнес он с улыбкой, — что кое-что, краем уха, я уже слышал об этом браке.

— Вот как?! Стало быть, об этом уже говорят?

— Да, и довольно много. Должен вам признаться, что не случай, а именно слухи об этом браке заставили меня нанести вам этот утренний визит.

Надо сказать, что графиня Мюсидан ценила злое остроумие доктора, но только тогда, когда это касалось кого угодно. Но услышать из его уст рассказ о своей собственной дочери… Это было уже слишком!

— Не кажется ли вам, доктор, что вы оказываете слишком большую честь нам с графом, интересуясь свадьбой нашей дочери? — надменно произнесла графиня.

Но доктор явился сюда не для того, чтобы считаться с чьим бы то ни было самолюбием.

— Будьте уверены, графиня, — продолжал он самым беспечным тоном, — что мною руководит одна лишь глубокая преданность вашему дому.

— Вот как, — удивилась графиня, — вы, оказывается, так преданы нашему дому?

— Я действительно предан ему, графиня. И, выслушав меня, вы сами убедитесь в этом…

Последние слова он произнес серьезно и достаточно сухо. Графиня, уловив что-то в его тоне, встревожилась и оставила свой насмешливый тон.

— Стало быть, вы действительно хотите мне сообщить что-то очень серьезное?