Золотая девочка, или Издержки воспитания - Ирина Верехтина

всегда.

Маринэ выпила весь бокал – медленными глотками, смакуя изысканный букет и великолепный, слегка кисловатый вкус. И принялась за цыплёнка, которого ела так же медленно: отщипывала маленькие кусочки, макала в соус и сосредоточенно жевала, жмурясь от удовольствия и поминутно облизывая пальцы. Отец с интересом наблюдал за тем, как она ест.

(«Вот уж не думал… Боже мой, гмэрто чэмо, никогда не видел, чтобы так ели обыкновенного цыплёнка – наслаждаясь каждым кусочком! Регина её чёрт-те чем кормит. Но я её приведу, понимаешь, к общему знаменателю! Я с ней… разберусь»)

– Я с ней разберусь, дочка, – забывшись, сказал Гиоргис вслух. Маринэ неверяще на него посмотрела и со вздохом принялась за цыплёнка… Ничего у него не получится, на ужин всё равно будет творог, «не нравится творог, будешь есть салат». Салат – это зелёные листочки, сбрызнутые оливковым маслом, без соли и без хлеба. Съешь и не поймёшь, ела или нет. В твороге хоть фрукты попадаются, а иногда даже изюм. А цыплёнок на ужин – это из области фантастики.

«Гмэрто чэмо, и как в неё столько поместилось?» Гиоргис с интересом ждал, чем это кончится, а Маринэ, догрызая рекламно белыми зубками вкусно зажаренное крылышко, смотрела в свою тарелку и не видела его глаз, иначе бы обиделась и сказала, что кухня не театр, а цыплёнок не Арчил Гурамович («И слава богу, тогда бы мы с тобой не смогли его прожевать» – выдал бы Гиоргис…)

На плите рассерженно зашипел кофе, отец вскочил, опрокинул стул, но успел спасти положение. Маринэ сжала губы, чтобы не рассмеяться, но всё-таки не выдержала и хмыкнула. – «Смейся, смейся. Дожили, дочка над отцом потешается, ещё и матерью его пугает. У меня аж поджилки трясутся, не ровён час – Ешь быстрее, не копайся. Регина заявится, и будешь творогом унитаз кормить. Чтобы я. Больше. Такого. Не видел! – отчеканил отец. – Ешь что дают, и матери не дерзи.

– Я не дерзила.

– Да? А с чего она так взбеленилась? Чем ты её достала?

– Ничем. Молчала. Не отвечала.

– А-аа, это ей хуже чёрта, это ты здорово придумала. Не била она тебя?

– Ннн… нет. Один раз.

– Один раз не считается. И всё-таки будь с матерью вежлива, Маринэ, не переходи границу. («О чём он товорит, о какой вежливости, о какой границе? Это мать переходит границу, ей бы и читал мораль»)

Вахшами. Продолжение

Регина кусала губы от злости. Прислушиваться к разговору бессмысленно, эти двое говорили на грузинском, специально, чтобы она не поняла. С кухни вкусно пахло цыплёнком и ткемалевым остро-кислым соусом. Звякнули бокалы. Он что, вином её поит?! Цыплёнком кормит – в два часа ночи?! В холодильнике творог, не ест – значит, не голодная, а он для этой мерзавки накрыл дастархан! И хохочут оба. И ведь не сунешься на кухню, не узнаешь, над чем они смеются. На кухню Регине ходу нет, когда муж злится, «границу» переходить не стоит…

…Кофе пили молча. Маринэ нашла в холодильнике баллончик со взбитыми сливками и держала его над креманкой до тех пор, пока он не перестал с шипением извергать сливочную пену. Креманка наполнилась до краёв. Маринэ взяла ложечку и нарисовала на сливках вишнёвым сиропом пышную розу, густо закрасив лепестки. Получилось красиво, даже есть жалко!

Вздохнув, Маринэ зачерпнула полную ложку сливок и отправила в рот. Мать на кухне вряд ли появится, момент благоприятный, и не воспользоваться этим просто глупо. Отец от сливок отказался, Маринэ пожала плечами – не хочешь, не ешь – и съела всю креманку, после чего с аппетитом молодого волка догрызла свою половину цыплёнка, заедая её веточками кинзы и отщипывая кусочки лаваша. За два проведенных в поезде дня она съела кисточку подаренного бабушкой Этери винограда и купленный на вокзале лаваш, остальной виноград привезла домой, большой тяжёлый ящик, отец еле выволок его из вагона… А сегодня вообще не могла есть, известие о смерти Марии Антуановны напрочь отбило аппетит, а мысли о твороге вызывали тошноту.

Регина бы с ума сошла, увидев такую saiko neturejima (литовск.: неумеренность), назвала бы её edune,saiko neturincia (литовск.:обжора, не знающая меры). А отец молча пил кофе, вздыхал и время от времени проводил рукой по лицу, словно пытался снять горький осадок сегодняшнего вечера.

С сожалением отодвинув от себя пустую креманку, Маринэ открыла холодильник и поставила баллончик на дверцу. Гиоргис вытер усы, с кряхтением улёгся на диван и, отвернувшись к стенке, мстительно улыбнулся, представив ошеломлённое лицо Регины, когда она обнаружит в холодильнике пустой баллончик из-под взбитых сливок.

– Будешь уходить, погаси свет, дочка.

– Папа, ты расстраивайся так. Поспишь сегодня на диване, а завтра прощения попросишь за площадную брань, и помиритесь. – Маринэ облизала измазанные куриным жиром пальцы и подумала, что во французское посольство она, пожалуй, не пойдёт. Уедет во Францию, и там её никто не достанет, ни родители, ни Арчил Гурамович Кобалия…

– А ты… слышала?

– Слышала. Ты так кричал, все соседи слышали.

– Ну, соседи – не страшно, соседи грузинского не знают. Регина довела, я и сорвался. А тебе кто разрешил слушать?! Тебе спать надо и не слушать, чего не надо! Кофе допивай, если остался, и ложись, тебе вставать скоро… Ах, да! У тебя же каникулы, я забыл. Хочешь ещё чего-нибудь?

Маринэ помотала головой, отказываясь. У неё сами собой закрывались глаза, голова стала тяжёлой, а желудок слегка ныл – полцыплёнка, пол-лаваша и полная креманка взбитых сливок с вишнёвым сиропом… Ах, да! Ещё намцхвари, пирожное, которое она сделала сама, из хлеба с маслом и сахаром. Отец прав, сегодня она перешла границу. Завтра будет творог, и только творог, а на ужин минералка и ничего кроме. И послезавтра тоже. А сейчас она пойдёт спать, она так сильно хочет спать, что заснёт по дороге в комнату… И это после кофе!

Мысли тоже хотели спать, тяжело ворочались в голове и не хотели думаться. Смерть мадам Мари отступила куда-то и уже не казалась такой страшной. Она ведь не сегодня умерла, давно уже, и теперь живёт во французском раю. А Маринэ знает французский почти свободно, значит, Мария Антуановна будет с ней всегда, стоит только открыть книгу. Она обязательно дочитает «Тружеников моря», ей немного осталось… Завтра. Сегодня Маринэ ничего уже не может, она может только спать…

– Ара. Мэ намдвилад медзинэба («Нет. Я очень хочу спать»), – призналась Маринэ, и отец, поцеловав её в лоб, легонько подтолкнул в спину.

– Гаме мшвидобиса (доброй ночи).

Часть 8.