Рота, подъем! - Александр Ханин

– Кто спросил? Кто спросил? А если налет вражеской авиации? А ты голой жопой на очке сидишь, и сверху тебя видно. По тебе сразу с самолета, и кирдык тебе, дураку.

Откуда под Москвой могла появиться вражеская авиация, майор не разъяснил, а вдаваться в подробности никто не решался.

– Если вопросов больше нет, то вперед "на мины", – приказал комбат. – Ханин, ко мне.

Я вышел из строя, удивляясь не меньше, чем проходившие мимо меня солдаты. Недовольная рожа комбата не предвещала ничего хорошего, а то, что я спал не в палатке, настучать, конечно, могли, но комбату было на это глубоко плевать.

– Значит так, Ханин. У старшего прапорщика Змеева неприятности с женой. В смысле здоровья. И надо, чтобы кто-то очень грамотный сменил его на посту начальника ПХЧ.

Объяснять мне, что такое ПХЧ не надо было. Начальник парково-хозяйственной части отвечал двадцать четыре часа за то, чтобы на территории был полный порядок, продукты в столовую доставлены, по разнарядке получены, трехразовое питание приготовлено, и солдаты, как и офицеры, накормлены. Бак с водой всегда заполнен, и бревна на дрова обязаны были присутствовать для дальнейшей распилки личным составом. В подчинении у начальника ПХЧ был дежурный наряд, не считая поваров и их подсобников. Это была исключительно прапорщицкая должность с учетом всех благ, огромной ответственности и массы неприятностей.

– Не, товарищ майор. Это должность прапорщика. Я лучше в поле…

– Стоять. Нашел дурака? Я за тебя свою работу делать не буду. Что кому лучше – это только я решаю.

– Но ведь должность-то прапорщика. Чего у нас прапорщиков в части мало? Или вон, старшину пришлите.

– У старшины ни твоего опыта, ни знаний. Должность прапорщицкая – тут ты прав.

– Вот. И должен, значит, быть прапорщик…

– Или грамотный сержант, – перебил меня комбат. – А ты и гвардеец, и отличник боевой и политической и запомни: ты должен быть готов в любое время дня и суток. Выполнять приказ! – рявкнул майор в заключение, и мне не оставалось ничего, как только махнуть рукой к ушанке. Правда, через несколько минут я уже нагнал удаляющегося комбата.

– Товарищ майор, товарищ майор.

– Чего еще тебе?

– Только условие.

– Вот ведь человек, блин. Все условия выставляет. Я тебя на повышение выдвинул…

– Только с этим повышением Героем Советского Союза посмертно не сделайте, – усмехнулся я.

– Говори.

– Я не готов заниматься раздачей пищи на обед.

– А… я…

– По уставу этим обязан заниматься дежурный офицер. Верно?

– Верно.

– Вот я и прошу, чтобы на раздаче пищи присутствовал дежурный офицер.

– Дело говоришь. Я распоряжусь. Молодец. Сразу видно, что в курс дела уже входишь. А еще отказывался. Брысь.

И майор довольный зашагал на кривых, обутых в теплые унты ногах, даже не представляя себе, что творится на раздаче пищи во время обеда и ужина. В эти часы солдаты дрались, вырывая друг у друга лучший кусок. Хотя лучшим была любая пища. Все, что могло быть съедено, было лучшим изначально, несмотря на качество приготовления.

Добрать недостающее в чистом поле не предоставлялось возможным.

Продуктов и так не хватало, и только мастер спорта по вольной борьбе старший прапорщик Змеев мог как-то утихомирить голодную толпу молодых людей, понимавших, что "кто первый встал – того и тапки", или вернее, у того и порция больше. Об остальных никто не думал.

Первичные животные инстинкты заслоняли все лозунги и агитационные боевые листки, используемые в скором времени после приема пищи по прямому назначению. При моем весе меня бы просто смели с дороги, ведущей к котлам, и я был доволен, что смог прикрыть, как говорили в армии, свой тощий зад.

Картошку в мундире и горячий чай я сам повез на БМП в поле.

– Как дела, бойцы?

– Пашем. Не то, что некоторые, – Гераничев явно был недоволен моим новым назначением.

– Не замаялись, товарищ лейтенант? Может чайку? Согреетесь.

Отойдете.

– Раздавай быстрее и вали, нам работать надо.

– Ему надо, сам бы и работал, – тихо сказал Прохоров, перекидывая из руки в руку горячую картофелину.

– Быстрее, бойцы. Сколько черепаху не корми, у БМП броня крепче.

Вперед, арбайтен,- неунывающий взводный метался между солдатами, которые отворачивались, как только он приближался.

– Почему вы стоите ко мне спиной, когда я смотрю вам прямо в лицо?!

– А Вы не заглядывайте мне в рот, товарищ лейтенант, проглочу, – парировал его выпад солдат.

– Вы мне что? Я Вам тут нигде. Прекратить!! Всем работать. А ты вали отсюда, – снова напал на меня взводный. – Сам не работаешь и другим не даешь.

На обед я действительно позвал дежурного офицера. Молодой лейтенант, командир взвода, который только полгода как оставил учебную скамью военного училища, почувствовал всю серьезность ответственности и, постаравшись сделать серьезное лицо, встал, широко расставив ноги, и довольно высоким, не мужским голосом пытался перекричать голодную толпу горланящих срочнослужащих. Когда открылась крышка полевой кухни, его чуть не смели с места. Я не стал смотреть, чем закончится это мероприятие, и благоразумно ушел подальше. Вечером лейтенант из соседней роты привез мне офицерскую шапку-ушанку моего размера.

– Должность соответствует, – сказал он вручая мне головной убор.

– А то ты ходишь в этой прожженной, как дух-первогодка.

Служба начала выправляться в положительную сторону. Инцидентов почти не было, если не считать, что один из взводов спалил палатку.

Пилить дрова всем надоедало, и мы нашли гениальный способ, как можно быстро разогреть воздух в палатке. Солярка. Она стояла в больших бочках за домиком операторов. Налив немного этого зелья в буржуйку стоило только бросить туда спичку в огонь поднимался ввысь, выбрасывая искры через трубу, возвышавшуюся над крышей палатки.

Условия моего устного договора с солдатами состояли в том, что солярка выделяется исключительно для более быстрого способа разжигания деревянных, промерзших на холоде чурбачков. Но время и лень берут свое, и объем солярки со временем вытеснил деревянные поленца. Горящая солярка доводила буржуйки до красного цвета, обещая развалить эти старые ржавые бочки в любую минуту. Однажды кто-то из солдат, не обратив внимания, что его сослуживец уже вылил увеличенную порцию солярки в буржуйку, добавил вторую и бросил спичку. Пары солярки вспыхнули, тут же подпалив брови солдата, и устремились вверх, создавая гул вылетающего тепла. Искры полетели во все стороны, и резкий северный ветер опустил горящий кусок брошенной в печь щепки на крышу палатки. Последние солдаты, выскакивающие от страха сгореть заживо, уже не замечали, что палатка перестала существовать. Она сгорела за несколько секунд, даже не зацепив лежащие на койках вещи. Койки вынесли, если так можно выразиться, за пределы сектора, установили новую палатку, все занесли обратно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});