Последний хартрум - Женя Юркина

все-таки Дарт понял послание, заключенное в ее прикосновениях: ни к чему испытывать ненависть, когда есть любовь.

Флори была его лекарством, сильнодействующей одурью, вышибавшей все мысли из головы. Но стоило ему отвлечься от нее, и в беспокойном сознании снова вспыхнули воспоминания о минувшем дне – слишком сложном, чтобы отпустить его так быстро.

Дарт лежал неподвижно, слушая мерное дыхание Флори, спящей рядом, и разглядывал балдахин, зависший над кроватью, точно грозовое облако. Теперь, на что ни глянь, он задавался вопросом, кому принадлежала та или иная вещь. По чьей прихоти повесили балдахин, откуда взялись часы с маятником, и кто подобрал портьеры противно-землистого цвета.

Осторожно, боясь разбудить Флори, он выбрался из постели, натянул одежду, горько пахнущую дымом, и спустился на первый этаж. Сонный Бо поплелся за ним, надеясь, что путь лежит на кухню и ему среди ночи перепадет лишняя порция еды. Но все его мечты растаяли, когда хозяин юркнул под арку и скрылся за дверью хартрума.

Изводя себя душевными терзаниями и мыслями о прошлом, Дарт осознал, что в истории с семейно-любовными узами все забыли о важном свидетеле.

– Да ты чего, сдурел? Вламываться среди ночи! – воскликнул безлюдь, едва Дарт показался на пороге.

– Есть разговор.

– Вечно тебе что-то от меня надо… Хоть бы раз спросил, как я поживаю, – заворчал безлюдь. Обычно он чувствовал себя прекрасно, а вспоминал о недомогании только если не хотел общаться.

– И как ты поживаешь?

– Болею. Меня мутит после микстур. И от постоянных дождей знобит. Кажется, у меня жар.

– Это от костра, я уже потушил его.

– Строить стену от огня, чтобы развести огонь внутри… Очень умно.

Всеми силами безлюдь изображал, что обижен и несчастен.

– Если тебе плохо, придется вызвать домолога и лечить тебя микстурами.

– Нет уж. Не настолько я хвор, чтобы снова эту гадость принимать.

– Зубы мне заговариваешь?

– Отнюдь.

Дарт вздохнул, теряя терпение.

– Знаешь ведь, зачем я пришел.

– Чтобы спросить о своей родословной?

В груди сжался тугой узел.

– Ты знал, кто я такой?

– Ну… не то чтобы знал, – трубно протянул безлюдь, – но чувствовал. А чувства что плесень. Их я стараюсь изводить вовсе или прятать подальше. Я был свидетелем страстей, хотя не ведал, что благодаря им на свет появился еще один Холфильд. Я был в отчаянии, когда последний мой хозяин покинул меня, но в тебе сразу увидел что-то близкое и родное. Откуда ж мне было знать, что ты и есть тот самый Холфильд, который не давал мне упасть?

– И все годы ты молчал. Хотел, чтобы это я служил тебе. Это ведь лучше, чем подчиняться самому?

– Может, и лучше, может, и хотел. Только я тебе не враг. И зла никогда не желал. Думаешь, я бы возражал, чтобы ты жил, любил и был счастлив в моих стенах? Я ж не дурак, противиться продолжению рода Холфильдов. Исчезнут они – не станет и меня. В прошлом, когда я был простым домом, хозяин часто говорил это. Меня взрастили в любви ко всем жителям, научили преданности, а потом вынудили подчиняться строгим правилам. Сказано: лютены должны быть одиноки, иначе – виселица. Вот я тебя и оберегал, как умел. Но признай, что я многое дозволял и прощал тебе. Сколько человек я приютил под своей крышей, сколько вытерпел… И вообще. Не я эту похлебку заварил. Уж отец твой, упокой Хранитель его душу, мог позаботиться о тебе получше. Как и твои родственнички. Да что теперь говорить?

Тираду прервал тяжелый выдох. Темнота, окутавшая стены, шевельнулась и снова замерла. Дарт подождал, что добавит безлюдь, но тот явно не собирался продолжать, полагая, что сказанного достаточно для оправданий.

– Помоги мне вернуть имя.

– А меня зачем вмешивать? Разве слова твоей матери ничего не значат?

– Это ставит под угрозу ее жизнь. Если она признается, что когда-то нарушила Протокол, ее могут осудить. Ты – единственный свидетель.

– Мое существование уже само по себе является доказательством. Я свою историю знаю получше тебя, дружище. Помню, с какими словами закладывали первый камень в мое основание. Помню, как часто мои стены слышали речи, что дом этот будет стоять, покуда жив хотя бы один Холфильд. И с тех пор, как ты стал моим лютеном, я ни разу не боялся исчезнуть, твердо зная, что ты будешь моим щитом и опорой. Как завещали предки твои. Как хотел бы твой дед и твой отец, которые радели обо мне больше других. Ты всегда был частью этой семьи, даже если не носил их фамилию. Ты сохранил не дом, а род, который был близок к забвению, когда, разбогатев вещами, обеднел духом и мыслями. Ты не знавал их жизни, а я видел ее во всех проявлениях. Стены все видят и все помнят. Ты сейчас гневишь судьбу за то, что лишила тебя семьи, но сам подумай: кем бы ты стал, попади на воспитание к ним. Загляни внутрь себя: кого ты видишь? Бездарного поэта, самовлюбленного повесу, бестолкового охотника, отстраненного от дел мирских изобретателя, разбалованного воришку, пьяницу, шута… Будь у тебя одна личность, один шанс – кем бы ты стал? Не отвечай. Я сам скажу. Ты бы стал одним из тех Холфильдов, которые были обречены на смерть. Знаешь, что делают со старым домом, готовым вот-вот развалиться? Глупцы окружают его подпорками, укрепляют фундамент и стены, в то время как сведущие люди не боятся снести его до основания и построить новый.

Такое сравнение Дарту пришлось не по душе.

– Ты говоришь о целой семье. О людях.

– Все вымирает и перерождается, – без тени сочувствия ответил безлюдь. – Зато сейчас передо мной другой Холфильд. Верный и преданный, сильный духом, способный защитить свой дом и выживать без монеты в дырявом кармане. Я горжусь тобой, как не гордился никем другим, кто жил здесь и носил эту фамилию. И если уж не тебе зваться Холфильдом, то пропади пропадом я, их фамильный, гвоздь мне в стену, дом!

– Значит, ты согласен помочь?

– Обещаю, я повторю это каждому, кто посмеет считать тебя безродным зверьем в клетке. Ты мой законный хозяин. Холфильд. И уж если моим словам они не поверят, так пусть вскроют тебе вены и спросят у твоей крови.

– Старина, с кровью перебор, – остановил его Дарт.

Разговаривать с домом всегда было сложно. Он не знал меры: то отмалчивался и отказывался отвечать на вопросы, то пускался в долгие, утомляющие рассуждения. Безлюдям нравилось подчеркивать, что они разумны, их речь была одним из подтверждений