Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Вадим Степанцов

* * *

Зовут меня извергом, черной душой –С оценками этими я и не спорю:Конечно же, я гуманист небольшойИ внемлю с улыбкой народному горю.Который уж раз неразумной башкойНарод мой в глухие врезается стенки.Затем на меня он косится с тоской,Меня ж веселят эти милые сценки.На кладке, естественно, холст укрепленС картиной, приятной для всякого сердца:Котел, а в котле – ароматный бульон…Увы, за картиной отсутствует дверца.Не надо выдумывать новых затей,Вносить изменения в ход представленья:Такая реприза смешней и смешнейСтановится именно от повторенья.

* * *

Коль поэт слишком долго не пишет стихов,Он тогда потихоньку впадает в депрессию.Он не может освоить другую профессию,Ибо он от природы весьма бестолков.Электричество ужас внушает ему,С малых лет он любых механизмов чуждается.Лишь в хвастливых стихах он самоутверждаетсяИ все время их должен писать потому.Разобраться в компьютере он не сумел,В языках иностранных остался невеждою,Так и не обзавелся приличной одеждоюИ в скопленьях людей он сутул и несмел.И когда не в ладах он бывает с собой,То есть, значит, когда ему долго не пишется,Он какое-то время храбрится и пыжится,А потом неизбежно впадает в запой.Тут придется несладко жене и родне,Ибо цель лишь одну наш писака преследуетИ о ней с корешами на кухне беседует:“Я забыться хочу! Захлебнуться в вине!”Он кричит: “Я банкрот! Я бессилен давно!” –И сначала целует взасос собутыльника,Чтоб минуту спустя от его подзатыльникаСобутыльник со стула упал, как бревно.Будет с кухни нестись надоедливый шум:Взвизги женские, звон, перебранка, проклятия,Но закончатся деньги, и пьющая братияВ одиночестве бросит властителя дум.И поэт на продавленный рухнет диван,Мертвым глазом на пыльную люстру нацелится…Только в рваных носках его пальцы шевелятся,Только сердце колотится, как барабан.Он бороться за жизнь будет несколько дней,Дорожа своей жалкою жизненной нишею.Да, поэт – существо, разумеется, низшее,Но порой к нему все-таки тянет людей.Ведь у высших существ тоже жизнь нелегка,Потому хорошо, что бывают двуногие,На которых все люди, пусть даже убогие,Пусть немые, – привыкли смотреть свысока.

* * *

Живут в Коляновке Коляны,Живут в Толяновке Толяны,И с незапамятного годаВражда меж ними поднялась.Поэтому они друг другуС тех пор и не дают проходу,Всё норовят начистить рылоИ после сунуть рылом в грязь.Коляны люто ненавидятЧванливых, чопорных Толянов,И я признаться должен честно,Что я на ихней стороне.На танцах подловить ТолянаИ своротить сучонку челюсть,А после попинать ногами –Да, это все как раз по мне.Толяны также нанавидятКолянов лживых и коварных,И я скрывать не собираюсьТого, что я за них стою.На речке подловить КолянаИ капитально отоварить –Такое очень украшаетЖизнь скучноватую мою.Я поднимаю кружку с водкойЗа несгибаемых Колянов:Держитесь, не ослабевайте,Толянов доставайте всюду,Чтоб все про это говорили,Чтоб жизнь событьями цвела.И за Толянов благородныхЯ кружку с водкой поднимаю:Держитесь, братцы, не робейте,Колянов всюду вы мочите,И за свирепое весельеХвала вам, кореши! Хвала!

* * *

Данный цветок называется флокс.В этом я вижу почти парадокс:Коль ты возрос и расцвел на Руси,Русское имя, пожалста, носи.Иль недоволен ты почвой своей?Или стесняешься русских корней?Надо же выкинуть этакий фокус –Взять и присвоить название “флокс”.Мог бы служить ты отрадой для глаз,Ну а теперь ты царапаешь глаз.Взять бы тебя да и выкинуть с глаз,И не сердись ты, пожалста, на нас.

* * *

Я вижу цветок под названьем “пион”.Меня не на шутку нервирует он.Настолько огромна пионья башка,Что это смущает меня, старика.По-моему, этот цветок не готовСтать другом и братом для прочих цветов.Над всеми задумал возвыситься он –Помпезный цветок под названьем “пион”.И чтобы придать себе статус такой,Разжился он где-то огромной башкой.Пион я однажды с опаской нюхнул –Так пахнет, пардон, человеческий стул.А я приведу вам такой парадокс:Есть чахлый цветок под названием “флокс”.Соцветие флокса – ничтожный пучок,Но запах его порождает торчок,И я возношусь под влияньем торчкаС веселыми воплями за облака.Пион с головы, словно рыба, протух,Поэтому важно не тело, а дух.Милей мне – и это отнюдь не заскок-с –Невзрачный цветок под названием “флокс”.

* * *

Суровый остров Хоккайдо,Где сильно развит хоккей –Никто там сказать не может,Что всё у него о*кей.А если все-таки скажет,То сразу видно, что лжет,Что тайное злое гореЯпонскую душу жжет.Не зря содроганья тикаВидны на его щеке,Не зря изо рта исходитТяжелый запах сакэ.А вы чего ожидали?Прислушаемся – и вотГудком позовет японцаОпять консервный завод.Разделывать вновь кальмаров,Минтая и рыбу хек,А ведь японец – не робот,По сути он – человек.Ведь быть такого не может,Чтоб сын мудрейшей из расС восторгом в закатке банок,В консервном деле погряз.Чтобы по воскресеньям,Рискуя выбить мениск,По льду с дурацким восторгомГонял резиновый диск.Ведь он расписывать лакомЛарцы бы мог и панно;Играть различные ролиВ пьесах театра Но;На свитках писать пейзажи:В два взмаха – снежную тишь;Резать из вишни нэцкэ –Скульптурки размером с мышь;Он мог бы тонкие хоккуНочью писать в садуИ в тихий прудик мочиться,Струею дробя звезду…Японец тянулся к кисти,Но жизнь сказала: Не трожь”И вместо кисти вручилаЕму разделочный нож.Теперь я вам растолкуюСмысл этой поэмы всей:Хоккайдо – это Россия,Хоккей – он и есть хоккей.Я – это тот японец,И как я там ни воюй,Меня на завод консервныйЗагонит скоро буржуй.Так помните, поедаяКальмаров и рыбу хек:За них сгубил свою душуТворческий человек.

* * *

Все мы знаем: в Москве расплодились никчемные люди,По сравнению с ними прекрасен и сморщенный фаллос на блюде,Ведь морщинистость их сочетается странно с отечностьюИ, что крайне печально, с физической общей непрочностью.Вот плетется навстречу один из людей этих странных,И ни проблеска мысли в гляделках его оловянных.Судя по синякам, он – обычный объект беззакония,Но его пожалеть помешает мне туча зловония.А когда я припомню, как намедни лишился портфеля,Ибо в сквере присел на скамейку, не дойдя лишь немного до цели,И вздремнул, и к себе подпустил вот такую сомнамбулу, –Так одним бы ударом и сплющил бродягу, как камбалу.Впрочем, и без меня жизнь сама их колбасит и плющит.Жил когда-то малыш – непослушен, вихраст и веснушчат,А теперь в теплотрассе чей-то зад ему служит подушкоюИ с утра абстинентный синдром говорит ему: “Марш за чекушкою”.Что-то сперли бродяги с утра и, крича, словно сойки,Пьют паленую водку свою на ближайшей помойке,И хоть более жалкое зрелище редко я видывал,Вдруг себя я поймаю на том, что я им позавидовал.Что бы ни послужило причиной их громкому спору,Но с утра им не надо, как мне, торопиться в контору,Где лишь жажда наживы – подоплека любого события…У бродяг же по-братски построено действо распития.Я слежу из машины с интересом за этим процессомИ с трудом управляю шестисотым своим “мерседесом”.Ах, мой друг, для того ли трудились мы долгие годы,Чтобы в этих несчастных нам виделся образ свободы?

* * *