Путь эльдар: Омнибус - Энди Чемберс

Он пошел дальше, с горечью размышляя о том, как провидение снова продемонстрировало свою привычку помещать его в ситуации, к которым он не был готов. Он пришел в логово Эль’Уриака, не имея четкой цели, только расплывчатое представление о том, что он должен его увидеть ипочувствовать, как будто это могло подтвердить или развеять его страхи. Видимо, подразумевалось, что после этого ему придется героически импровизировать. Теперь он бродил по области, которую активно патрулировали, и не мог адекватно объяснить, что он тут делает. Судьба не оставила ему иного выбора, кроме как красться дальше хотя бы для того, чтобы найти другой выход.

Так всегда и происходило. Синдиэль никогда не думал о себе, как об отступнике, на самом деле он считал, что долго и тяжело трудился, пытаясь найти свою цель в жизни. Он пришел к мнению, что ему не повезло родиться на искусственном мире, и что он никогда не был предназначен для жизни в столь жестких и узких рамках, но судьбе почему-то вздумалось поселить его именно туда. Он часто и с радостью восставал против ограничений, наложенных провидцами, и нравоучительных догм своих товарищей, думая об этом как о своем новом предназначении — вносить разнообразие в жизнь.

Те немногочисленные розыгрыши, которые он устраивал своим безразличным товарищам по искусственному миру, и уроки, которым он пытался их научить, не слишком сблизили их друг с другом. Медленно, но уверенно его выдавили на холодные и пустые окраины общества, откуда он наблюдал за тем, как остальные отправляются в бессмысленные путешествия по разным путям — садовник, скульптор, актер, философ, воин, и так далее, и так далее. Он понял, что их цель — прожить всю жизнь широко образованной посредственностью, и презрел их за это.

Какое-то время он увлекался путем воина, но обнаружил, что тот — наиболее ограниченный и ритуализированный из всех. Весь путь воина как будто сводился к тому, чтобы перестать быть воином, чтобы отвергнуть ту часть психики, что жаждала насилия. Когда ему предоставили возможность покинуть свою прекрасную тюрьму и сбежать в куда более просторную вселенную, он ринулся без оглядки. Даже сейчас он помнил, как устало пожал плечами провидец, когда Синдиэль спросил его, что случится, если он не захочет уйти.

Огромная и чудесная вселенная по большей части оказалась всего лишь грязью и убожеством, ведущими войны с невежеством и упрямством. Его предположительно недовольные правилами товарищи-странники походили на обычных туристов, любящих дышать свежим воздухом и вмешиваться в чужие дела. Никто из них не имел ни малейшего намерения подвергать сомнению свой образ жизни или попытаться создать свой собственный путь. Они просто скучали и были недовольны, поэтому выбрали предписанный искусственным миром жизненный путь, который был помечен как «для скучающих и недовольных». Синдиэлю хотелось от жизни большего.

Что ж, он получил, что хотел, и в довесок проклял свою бессмертную душу. Слушать проповеди провидцев об опасностях варпа и духовной самости было одно, войти в населенные демонами развалины Шаа-дома — совсем другое. Он обнаружил, что верит в существование своей бессмертной души как никогда раньше.

За это можно было также винить Пестрого. С тех пор, как он покинул Железный Шип, слова серой фигуры продолжали всплывать в его памяти и преследовать его. Синдиэль чуть не умер от страха, когда лежал возле портала, и его схватили за ногу. Потом он пришел в ярость, увидев улыбающееся лицо в полумаске, нависшее над ним.

«Не думай, что это Конец, — сказала замаскированная фигура. — У тебя больше выбора, больше шансов впереди, чем ты способен осознать. Твой путь всегда останется твоим, что бы тебе не говорили. Помни, что не может быть слишком поздно, чтобы попытаться вернуть себе свою душу».

С тех пор его разум не покидала мысль, что он все еще может сделать… что-то и искупить свою вину. Он думал, что предан темному пути, что наконец-то плюнул в лицо вселенной раз и навсегда и поклялся искать могущества любой ценой. Теперь он понял, что могущество, которого он жаждал, бессмысленно. Он чувствовал первые щупальца голодной пустоты комморритов, проникающие внутрь, и она ему совершенно не нравилась. Он начал понимать неиссякаемую ярость Темного Города и его потребность пожирать все, к чему он прикасался. Если комморриты перестанут это делать хотя бы на миг, то зияющая бездна, постоянно распростертая у них под ногами, поглотит их всех. Теперь, видя перед собой вечную жизнь паразита и эксплуататора, он нашел эту идею отвратительной.

Итак, глупый Синдиэль забрел в логово чудовища без всякого плана, как будто один идиотский поступок мог искупить убийство его товарищей и разглашение секретов, которые он поклялся хранить всю свою жизнь. Его поразила мысль, что, возможно, им двигала некая тяга к саморазрушению, желание заигрывать со смертью в попытке загладить свою вину. Идея оказалась странно воодушевляющей, и он легким шагом припустил вперед.

Ноги принесли его в колоколообразную комнату, откуда расходилось еще три коридора. Из левого прохода доносились далекие отзвуки воплей, пронзительной музыки или некой смеси их обоих. Из коридора прямо впереди дуло теплым влажным воздухом, густо насыщенным сладковатым ароматом жарящегося мяса. Правом ответвление не источало ни звуков, ни запахов, ни света, и через миг сомнений Синдиэль повернулся и устремился в этом направлении.

Коридор закручивался и уходил вниз, на грубо вытесанных стенах периодически встречались тусклые светильники из драгоценных камней. Влага конденсировалась на камнях, капала вниз и собиралась в маленький ручеек, который постепенно протачивал канавку в центре коридора. Синдиэль старался не наступать в медленно текущую жидкость, пытаясь не думать, какие отвратительные стоки могли просочиться в это подземелье за тысячи лет.

Он уже чувствовал, что его худшие страхи готовы оправдаться. В катакомбах царило явное, всепроникающее чувство неправильности, и жуткие чудовища, которые мерещились напуганному Синдиэлю в каждой тени, не были лишь порождением паранойи. Он остановился как вкопанный, чтобы разглядеть размытый силуэт, едва видимый впереди. Коридор, судя по всему, выходил в какое-то открытое пространство, и там, на границе света и тени, находилось… нечто. Выглядело оно неприятно: асимметричная, отдаленно напоминающая конус глыба из плоти.

Синдиэль повернулся, чтобы отступить, но услышал звук, который заставил его остановиться. Высокий и далекий, он пощипывал его сознание и звучал не только в ушах, но и непосредственно в мозгу. Поначалу бывший странник испугался, но страх исчез, когда он прислушался. Это была песня, лишенная слов. В ней не было ничего коварного или угрожающего, как он сперва подумал, она не пленила его душу или разум, разве что в метафорическом смысле. Песня, полная печали и тоски, с едва заметной, но не исчезающей примесью надежды.

Озарение обрушилось на Синдиэля. Только одна душа в Комморре могла столь проникновенно петь, изливая свои страдания. Чистое сердце. Он уже убедил себя, что ее давно убили Иллитиан и его приспешники, а душу пожрали в какой-нибудь отвратительной оргии, но на самом деле не знал, на что ему надеяться — что она жива или что все-таки нет. Он не слышал голос миропевицы с тех пор, как Линтис впервые познакомила их в Мировом Храме Лилеатанира. Было это, конечно, в лучшие времена, до того, как он решил продать ее в рабство ради собственной выгоды.

Все это поначалу походило на игру, в которой Синдиэлю суждено было стать победителем. Он не мог поверить в собственную удачу, когда нашел сферу разговора, очевидно, брошенную Темными Сородичами в спешке отступления после кровопролитной стычки. Позже, познав глубины комморитского коварства, он начал сомневаться, настолько ли случайной была эта находка. Не зная, почему он спрятал гладкий халцедоновый шарик от своих товарищей, странник стал изучать его, по-прежнему без ведома всех остальных. После множества тайных экспериментов он обнаружил, что сфера позволяет ему общаться с неким честным с виду князем из Темного Города, полулегендарного места, где царили злодейство и порок, которое всегда манило Синдиэля своей гибельной привлекательностью.

В описаниях архонта Иллитиана Комморра выглядела романтически опасной и чарующей. Он не пытался скрывать яростную конкуренцию и высокие ставки, говорил об отваге и силе воли, необходимых, чтобы жить и процветать. Для уставшего слуха Синдиэля это было настоящей музыкой. Наконец-то свобода! Возможность жить в полной мере! Теперь Синдиэль с горечью осознавал, что Иллитиан искусно манипулировал им, дергал за ниточки, намекая на запретные удовольствия, которые даны тем, кто повелевает другими, и порицая скучные монашеские запреты искусственных миров.