Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь… - Федор Раззаков

Вернувшись в Москву, Высоцкий участвует в записи очередного радиоспектакля (по другой версии это произошло в конце декабря) – «Незнакомка» по А. Блоку. Режиссер спектакля – Анатолий Эфрос (с ним Высоцкий встречался год назад во время работы над «Мартином Иденом»). Высоцкий играет главную роль – Поэт.

В конце октября Высоцкий снова в Париже. Он приехал отдохнуть, однако его приезд совпал с праздником, проходившем в «Павийон де Пари», на который приехала группа известных советских поэтов – Константин Симонов, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Булат Окуджава, Олжас Сулейменов, Виталий Коротич и др. И кто-то из них предложил Высоцкому тоже принять участие в этом концерте. Высоцкий, практически не раздумывая, дал свое согласие. Ведь сколько лет он мечтал о том, чтобы поэты признали его за своего, перестав называть бардом, но все было напрасно. И только в октябре 77-го лед, кажется, тронулся.

Концерт состоялся 26 октября. Высоцкий выступал последним. Им были исполнены следующие песни: «Спасите наши души», «Расстрел горного эха», «Кони привередливые»,«Погоня», «Прерванный полет». Причем все песни были исполнены… на французском (перевод Мишеля Форестье). Как отметил Р. Рождественский: «Это выступление Высоцкого было не точкой, а восклицательным знаком».

А вот как вспоминали про тот же концерт другие его участники и зрители. М. Сергеев: «Потом Высоцкий пел – и снова он был комок нервов, и хриплый голос рвал темноту „Павийон де Пари“, и загорались глаза, и крики неслись из зала – просили петь снова…»

Б. Окуджава: «Мы выступили. Никто никого не „потряс“. Просто нас хорошо принимали. Меня и Высоцкого принимали немного лучше, чем остальных, благодаря гитаре…»

А. Гладилин: «Окуджаву зал встретил очень радушно, в отличие от Высоцкого, которого французская публика явно не воспринимала…»

И, наконец, слова самого Высоцкого: «Это было интересно очень, потому что мы собрались, в общем, в гигантском зале на семь тысяч человек. Почти без рекламы, потому что не знали, кто будет. Несколько фамилий не было объявлено, среди них такие, как Евтушенко и моя. Были объявлены Вознесенский и Ахмадулина, которых не было на этом вечере. Были несколько человек, которые не очень известны за рубежом и у нас, но вечер прошел блестяще, на мой взглд. Это было просто… ну как вам сказать… Во-первых, половина зала пришло людей, это три с лишним тысячи человек – вот так, без объявления, просто так… к черту на кулички, на край города. Мы читали стихи. Почти все – по одному-два стихотворения. Булат Окуджава пел. Я тоже читал кое-что и кое-что пел. Я кончал этот вечер…»

Стоит отметить, что в телевизионном репортаже с этого праздника, который в тот же день был показан в программе «Время», выступление Высоцкого было безжалостно вырезано.

4 ноября во Францию приехал Театр на Таганке. Продюсером-покупателем этой поездки был знаменитый французский коммунист Зориа, который сумел-таки уговорить советские власти выпустить опальный театр на свои первые западные гастроли. Таганка привезла во Францию свои лучшие спектакли: «Десять дней, которые потрясли мир», «Гамлет», «Мать», «Тартюф». Спектакли проходили во Дворце Шальо, этаком громоздком здании типа столичного Театра Советской Армии, и поначалу собирали очень мало зрителей – всего-то 200–300 человек при вместимости под тысячу. Тогда Юрий Любимов пошел на хитрость: дал интервью газете «Монд», где сообщил, что собирается судиться с газетой «Правда», где было напечатано письмо против его постановки «Пиковой дамы». Прочитав это, парижане ринулись на штурм Шальо, на спектакли режиссера, который собирается судиться с Советской властью.

Между тем один из спектаклей – «Десять дней, которые потрясли мир» – критика не приняла. Французская печать обвинила авторов постановки в антиисторизме (мол, много вранья вокруг событий октября 17-го), в легкомысленном подходе к историческим событиям. Можно было бы не обращать внимания на эти упреки, но главреж театра Юрий Любимов поступил иначе: он начал заменять «Десять дней…» на другие спектакли («Гамлет», «Мать»), а когда «Десять дней…» все-таки шли, не появлялся в театре. Как пишет В. Золотухин: «Я считаю это политической недальнозоркостью. Забыли, что спектакль и делался как плакат, как художественная агитация, как политическое представление, вот в такой форме – буфф… Оказалось, только на словах мы гражданский, политический театр, а как с нашей политикой не согласны, так мы давай открещиваться, что-де и старый, и разболтанный спектакль и пр. Я предчувствовал, что это „не вечер“, и пресса еще будет хорошая, и зритель пойдет, и спектакль будет жить в Париже. Так оно и вышло. Появились роскошные статьи, и зритель кричит „браво“, хоть шеф и не приезжает в театр. Директор собирает все положительные отзывы, в особенности о „10 днях“. Он был против замены. „Все это не так просто“, – на что-то намекал Высоцкий. Кстати, мне показалось, особенно в первые дни, что он неловко себя чувствует среди нас в Париже. Ведь он тут никто, не более как муж Марины Влади, хотя и она уже здесь почти никто, вчерашний день… Какая может быть речь о том, чтоб он остался здесь?»

Стоит отметить, что некоторым парижским зрителям не понравились не только «10 дней…», но даже «Гамлет». Одними из таких были бывший педагог Высоцкого по Школе-студии Андрей Синявский и его супруга Мария Розанова. А. Синявский вспоминал: «Была одна неловкая для него и для нас ситуация, когда Высоцкий пригласил нас на „Гамлета“, а нам спектакль не понравился – не понравилась и постановка Любимова, и сам Высоцкий в роли Гамлета… Сказать об этом Высоцкому было как-то неловко и грубо в этой ситуации, а сказать те слова, которые он хотел услышать, я не мог…»

О том, как проходили те гастроли, вспоминает Алла Демидова: «На гастролях мы ходили вместе: Филатов, Хмельницкий, Дыховичный и я. Они меня не то чтобы стеснялись, но вели себя абсолютно по-мальчишески, как в школе, когда мальчишки идут впереди и не обращают внимания на девчонок. Тем не менее я все время была с ними, потому что больше – не с кем…

После спектакля мы обычно собирались у Хмельницкого в номере, он ставил какую-нибудь бутылку, привезенную из Москвы. Леня Филатов выпивал маленькую рюмку, много курил, ходил по номеру, что-то быстро говорил, нервничал. Я водку не люблю, тоже выпивала немножечко. Иногда говорила, но в основном – молчала. Ваня Дыховичный незаметно исчезал, когда, куда – никто не замечал. Хмель выпивал всю бутылку, пьянел совершенно, говорил заплетающимся языком: «Пошли к девочкам!», падал на свою кровать и засыпал. Наутро на репетицию приходил Леня – весь зеленый, больной, я – с опухшими глазами, Ваня – такой же, как всегда, и Хмельницкий – только что рожденный человек, с ясными глазами, в чистой рубашке и с первозданной энергией…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});