Россия молодая. Книга первая - Юрий Герман

На баке флагмана ударила погонная пушка.

— Старик вызывает капитана над портом! — сказал Сванте Багге — корабельный палач. — Сейчас будет потеха!

Датчанин — капитан над портом, высокий человек в синем кафтане и белых чулках, — на своей шлюпке подвалил с визитом вежливости к борту «Короны». Парадный трап поставлен не был. Матросы видели, как побледнел датский офицер, когда ему предложили подниматься по шторм-трапу на глазах у гогочущей команды. Ни шаутбенахт, ни капитан корабля Уркварт с датчанином не разговаривали. Беседа была поручена всего только главному боцману дель Роблес.

Боцман принял офицера стоя, вопреки правилам учтивости не осведомился о здоровье датского короля и не сказал, зачем пришла эскадра. Датчанин молча кусал губы.

— Ввиду трудности похода ярл шаутбенахт решил спустить часть команды на берег! — сказал дель Роблес. — Надеюсь, город приветливо примет моряков, пришедших под славными флагами флота его величества короля Швеции Карла Двенадцатого, да продлит господь его дни…

Дель Роблес замолчал, ожидая, чтобы датчанин сказал «аминь». Но датчанин не сказал ничего. Он стоял, положив руку на эфес шпаги, гордый, широкоплечий, высокий. Одним ударом кулака он мог бы свалить боцмана с ног.

— Город встретит матросов и солдат его величества как родных братьев? — сказал дель Роблес. — Магистрат не поскупится на угощение, не правда ли?

— Город и магистрат не находятся в родстве с матросами флота его величества Карла Двенадцатого! — ответил капитан над портом. — Что же касается до еды, то датчане издавна никому не отказывали в угощении.

Через несколько минут офицер откланялся, запросив время для подготовки города к встрече «друзей».

— Сколько вам нужно для этого часов? — спросил дель Роблес.

— Не более двух часов начиная с той секунды, когда моя шлюпка подойдет к берегу.

Дель Роблес согласился. Капитан над портом спустился по шторм-трапу в свою шлюпку. Команда проводила его гоготом, свистом и улюлюканьем.

Солнце уже давно зашло, когда на кораблях забили барабаны, извещая матросов и солдат о том, что они могут отлучиться на берег. Люди как горох посыпались в шлюпки. Над заштилевшим морем загремели матросские песни, при свете полной луны шлюпки одна за другой подходили к молчаливому берегу, и здесь веселье сразу сменялось недоуменными возгласами:

— Это что же такое? Кавалерия?

— Да они с мушкетами…

— Какого черта?

На набережной неподвижно стояли всадники с саблями, короткими копьями и мушкетами. Лунный свет блестел на стальных панцырях.

— Зачем ты здесь стоишь? — спросил Бирге Кизиловая нога у неподвижного всадника.

— Проходи своей дорогой! — ответил тот таким голосом, что Бирге больше не захотелось спрашивать.

На мосту Книппельсбру, который соединял город с портом, стояли пешие солдаты, опираясь на пики. Билль Гартвуд попробовал пошутить с одним, но солдат его обругал, и англичанин потерял охоту веселиться.

— Где они набрали столько войск? — спросил Убил друга у Сванте Багге — корабельного профоса. — Всей Дании разрешено иметь шесть тысяч солдат, а здесь не меньше тысячи!

Лейтенант Бремс, обгоняя матросов, услышал вопрос Убил друга и сердито ответил:

— Здесь нет солдат, это горожане. Они хотят, чтобы вы вели себя потише, вот и все. Как это ни грустно, а ничего не поделаешь. Веселья нынче не будет, так я предполагаю. И хорошо бы мне ошибиться!

Город точно вымер. Когда шведские моряки вошли в городские ворота, ни одно окно не светилось. Двери домов были заперты, на тавернах и трактирах висели замки, у закрытых лавок прохаживались караульщики с хрипящими псами на ремнях.

Старший артиллерист «Короны» премьер-лейтенант Пломгрэн спросил всадника, показавшегося ему офицером:

— Что все это значит? Почему столько войск? Разве мы не дружественные державы?

Всадник ответил:

— Проваливай, пока я не задавил тебя моим конем, грязный разбойник!

Пломгрэн схватился за шпагу. Тотчас же из железных ворот, которые до того казались запертыми, выехали еще всадники. Их кони храпели, сдерживаемые удилами, доспехи сверкали при свете катящейся в облаках луны. Пломгрэн со своими офицерами стоял посередине мостовой. Их было всего четверо против многочисленной датской стражи.

— Идите куда вы шли! — сказал всадник. — Идите и разговаривайте между собою. На площади Ратуши вас ждет выпивка и угощение. Идите! Что вам нужно от нас? Дружеской учтивости? Наша память не так коротка, как вам кажется. Мы все помним. И дети наши тоже будут все помнить! Идите, пока здесь не пролилась кровь!..

На площади Ратуши горели смоляные факелы и стояли огромные столы с жареным мясом, овощами в сале и белым хлебом. Сорокаведерные бочки с пивом и десятиведерные с вином были расставлены у фонтана. У дверей ратуши стояли караульщики с алебардами и пистолетами. А вокруг площади неподвижно застыло не менее сотни всадников, часть которых была ярко освещена луною, а часть скрыта в тени.

— Кто же нас будет угощать? — громко крикнул Билль Гартвуд. — Где хозяева пиршества?

— Угощайтесь сами! — звонко ответил всадник, лошадь которого била копытами у дома магистрата. — Угощайтесь сами, и пусть бог отпустит вам ваши грехи!

Офицеры, обидевшись, ушли на корабль. А матросы и солдаты принялись пить и есть. Водка была добрая и еда тоже хорошая — жирная и обильная. Офицеры на полпути раздумали обижаться и вернулись обратно. Еды и питья было вдосталь. Убил друга и Окке Заячий нос, упившись, полезли в бассейн под фонтан купаться. Бирге Кизиловая нога пошел к всадникам — отвести с ними душу.

— Кто ты такой? — спросил он у юноши, дремавшего в седле.

Юноша-датчанин поднял голову, зевнул, ответил спокойно:

— Я кузнец.

— Простой кузнец?

— Да, простой кузнец.

— И у тебя свой конь?

— Нет, это конь моего друга — ломового извозчика.

— А копье? Чье у тебя копье?

— Копье я выковал сам, своим молотом, на своей наковальне.

— Выпей со мной, парень! — попросил Бирге. — Хоть ты и датчанин, но я ничего не имею против тебя.

— Я не стану с тобой пить! — ответил юноша. — Когда придет время мне выпить, я найду друзей. Иди к своим и выпей с ними. Пожелайте друг другу благополучно унести головы оттуда, куда вы собрались!

— А куда мы собрались? — спросил пьяный Бирге.

— Уж это вы знаете!

Бирге ушел покачиваясь. Луна поднималась все выше и выше. Матросы ревели песню:

Вербовщики его облюбовалиИ в королевский флот завербовали,Вербовщики служить его берут,И корабли на смерть его везут…

Песня гремела на площади Ратуши. Якоб прислушался — невеселая песня. Он шел переулком. Его никто ни разу не остановил благодаря тому, что был он в красном кафтане, не похожем на синие мундиры моряков и зеленые мундиры солдат. Всадники смотрели на него как на жителя Копенгагена. Один предупредил шутливо:

— Шел бы ты, братец, домой, а то еще попадешься в шведские лапы и стащат с тебя твой щегольской кафтан. А милая подождет до завтра…

Якоб ответил смехом.

На ратуше часы били одиннадцать, когда чугунным молотом он постучал в низкую дубовую дверь русского посольства. Ему отворили не сразу: в двери заскрипело окошечко, чьи-то глаза подозрительно осмотрели Якоба.

— Кого надо?

— Господина Измайлова.

— Господин посол не принимает в эти часы.

— Меня зовут Якоб из Стокгольма. Передайте господину послу, что его спрашивает Якоб из Стокгольма…

Страж ушел ненадолго. Потом низкая дверь отворилась. Слуга с шандалом в руке проводил Якоба в большую холодную залу. На столе горели свечи, проснувшаяся в клетке немецкая канарейка тихо чирикала. Якоб стоял неподвижно. Лицо его пылало, сердце часто билось.

Русский посол Андрей Петрович Измайлов вышел к нему скорым шагом, положил маленькую крепкую руку на плечо, заговорил радостно:

— Жив? Я рад, очень рад! Не чаял живым увидеть… Покажись, каков? Молод еще, думал — ты старше. Действовал разумно — не как юноша, как муж умудренный… Говорил о тебе в Москве государю. Велено сказать тебе спасибо за службу…

— Я не для того! — смущенно сказал Якоб.

— Ведаю, что не для того, однако царское доброе слово поможет в дальнейшем определить направление жизни. Садись!

Якоб сел. Измайлов позвонил в серебряный колокольчик, велел слуге подать ужин, зажечь еще свечей. Теперь Якоб увидел, что Измайлов немолод — более сорока лет, лицо открытое, смуглое, быстрый взгляд, черные стрелками усы над полногубым ртом.

— Что Хилков?

Слуга накрывал стол, внес вино, блюда с едой. Якоб рассказывал. Измайлов внимательно слушал, в глазах его светилось доброе участие. Иногда он сердито кряхтел, иногда ругался. Когда Якоб кончил свою невеселую повесть о Хилкове, Измайлов вздохнул: