Петербургское действо - Евгений Салиас

И, дѣйствительно, въ этомъ словѣ, въ этомъ вопросѣ теперь заключилось сразу все то, что бушевало въ немъ давно, все то, что не могъ онъ произнести, боясь узнать какъ бы свой собственный смертный приговоръ.

Шепелевъ, молча, поглядѣлъ на дядю слегка блеснувшими глазами и улыбнулся. Княжна Василекъ вспыхнула и отвела глаза.

Наступило молчаніе.

— Да? проговорилъ, наконецъ, укоризненно лейбъ-компанецъ. — Да! Вотъ что! Ваше дѣло, какъ знаете! Добрая дѣвушка всегда готова себя загубить, но Каинъ тотъ, кто губитъ. Я могу сказать: дай, молъ, я за тебя помру, да ты-то этого не долженъ допускать. Ну, стало быть, пѣшій конному, гусь свиньѣ, честный подлому, а я тебѣ не товарищи.

Голосъ Квасова задрожалъ при послѣднихъ словахъ; онъ поднялся и пошелъ въ уголъ, гдѣ была его шляпа. Когда онъ обернулся, то Шепелевъ сидѣлъ, улыбаясь, и глядѣлъ на Василька. За тѣмъ онъ сдѣлалъ едва замѣтный знакъ бровями.

Она встала, обернулась къ лейбъ-компанцу, тихо, будто робко подошла къ нему, вскинула руки ему на плечи и вдругъ поцѣловала его.

Квасовъ какъ-то ахнулъ, будто его ударили дубиной по головѣ.

— Что? выговорилъ онъ измѣнившимся голосомъ.

— Акимъ Акимовичъ, да, вѣдь, это давно… давно кончено!

— Что кончено? заоралъ вдругъ Квасовъ на всю квартиру, такъ что на улицѣ двое прохожихъ вздрогнули и остановились подъ окошками.

— Дядюшка, иди! сюда, сказалъ Шепелевъ. — Я еще вставать боюсь. Поцѣлуемся, простите меня! Я уже и матери писалъ и отвѣтъ имѣю. Какъ въ Калугу пріѣдемъ, такъ и пиръ горой.

— Такъ какъ же ты смѣлъ! заревѣлъ Квасовъ совершенно серьезно, наступая съ кулаками на племянника. — Какъ же ты смѣлъ, щенокъ поганый!

— Вамъ не сказать? отозвался Шепелевъ. — Ну, ужь, если вы хотите драться, такъ бейте Василька, а не меня. Она виновата.

— Вы виноваты? обернулся Квасовъ, тоже наступая, но уже опустивъ руки и разжавъ кулаки.

— Я, Акимъ Акимовичъ! Мнѣ хотѣлось васъ попытатъ, мнѣ хотѣлось, чтобы вы сами и первый заговорили…

Квасовъ остался среди горницы, какъ истуканъ, поглядѣлъ по очереди на Василька и на Шепелева, дрсталъ тавлинку и, нюхнувъ чуть не цѣлую горсть, выговорилъ едва слышно, качая головой и щелкая пальцемъ по тавлинкѣ.

— Ахъ, вы разбойники, ахъ, вы людоѣды! Да, васъ теперь надо… Что надо?.. А? До смерти васъ надо избитъ!!..

И при тускломъ свѣтѣ нагорѣвшей свѣчи, близь самовара, Шепелевъ и Василекъ увидали суровое коричневое лицо лейбъ-компанца, мокрое отъ слезъ. Василекъ бросилась и обняла друга. Шепелевъ, черезъ силу, тоже приподнялся и протянулъ руки къ дядѣ.

— Второй разъ завылъ по бабьи! шепнулъ Квасовъ въ его объятіяхъ. — Первый разъ, передъ рѣзней по заморски… И вотъ опять…

XXIX

Въ Ораніенбаумѣ дѣлались большія приготовленія въ празднованію дня Петра и Павла — дня имянинъ императора и наслѣдника престола. Предполагался фейерверкъ, иллюминація всего мѣстечка и, наконецъ, концертъ, въ которомъ долженъ былъ участвовать самъ государь, недурно игравшій на скрипкѣ. Все должно было закончиться баломъ, на который уже разосланы были приглашенія всѣмъ лицамъ, имѣющимъ на то право.

По поводу этого бала въ Петербургѣ уже шелъ смутный говоръ. Говорили, что императрица, находящаяся въ Петергофѣ, почти въ заключеніи, обставленная часовыми и шпіонами, не будетъ приглашена на праздникъ и имянины мужа и сына, и что Панинъ одинъ привезетъ наслѣдника. Къ этому прибавляли невѣроятный слухъ, что принимать, въ качествѣ хозяйки на празднествѣ, будетъ графиня Скабронская.

Государь на время бросилъ экзерциціи и смотры и съ увлеченіемъ принялся разучивать свою партитуру квартета, въ которомъ долженъ былъ участвовать.

Въ Петрѣ Ѳедоровичѣ была положительно жилка артиста, и не было только выдержки и прилежанія. Въ музыкѣ онъ могъ бы достигнуть извѣстнаго совершенства, если бы усидчиво занялся. Но онъ всегда бросался на музыку случайно, временно, мимолетно, предавался ей запоемъ и потомъ снова бросалъ на нѣсколько мѣсяцевъ, иногда на цѣлый годъ.

Однажды, будучи еще наслѣдникомъ престола, онъ самъ и Елизавета Петровна, по его просьбѣ, розыскивали для него по всей Европѣ купить самую лучшую скрипку. Послѣ многихъ хлопотъ, переписки и крупной суммы, обѣщанной за первую скрипку въ мірѣ, была найдена такая въ Венеціи. Говорили, что скрипкѣ 200 лѣтъ, что она диво дивное, чуть не сама играетъ и поетъ, какъ живой человѣкъ. Такъ, по крайней мѣрѣ, описалъ ее, въ донесеніи государынѣ россійской, посолъ при венеціанскомъ дожѣ. Но, когда скрипка достигла Ораніенбаума, Петръ Ѳедоровичъ и не взглянулъ на нее. Въ это время онъ муштровалъ своихъ голштинцевъ и выдумывалъ какое-то построеніе для атаки, которое будто бы когда-то любилъ и предпочиталъ македонскій царь Филиппъ, отецъ знаменитаго Александра.

Теперь государь бросилъ всѣ свои заботы въ сторону, о войнѣ и приготовленіяхъ не смѣлъ никто и заикаться. Государственный секретарь не смѣлъ появляться съ докладами, какъ бы они важны ни были. Даже съ Маргаритой государь пересталъ бесѣдовать и болтать, какъ прежде, по цѣлымъ часамъ. Онъ сидѣлъ за скрипкой, едва успѣвалъ позавтракать или пообѣдать и снова садился за пюпитръ съ нотами и снова разучивалъ квартетъ.

Однажды утромъ, недовольный своей игрой, онъ, въ припадкѣ гнѣва, схватилъ скрипку и, ударивъ ею о пюпитръ, сломалъ его, и скрипка, конечно, разлетѣлась на десятки кусковъ. Черезъ минуту Петръ Ѳедоровичъ опомнился и понялъ, что самъ себя погубилъ, что къ скрипкѣ этой онъ все-таки привыкъ и на новой окончательно не могъ бы играть. Тогда все, что только было въ Ораніенбаумѣ придворныхъ, офицеровъ, адьютантовъ, — было послано въ Петербургъ въ одинъ день розыскать скрипку такого же размѣра, какъ разбитая. Даже принца Жоржа чуть-чуть не заставилъ государь тоже ѣхать и розыскивать по столицѣ инструментъ.

Въ числѣ лицъ, посланныхъ на поиски, былъ Будбергь, который теперь замѣнилъ убитаго пріятеля въ должности адьютанта принца. Будбергу посчастливилось: онъ тотчасъ же, по пріѣздѣ въ столицу, отыскалъ нѣмца музыканта, у котораго была цѣлая коллекція скрипокъ. Одну изъ нихъ, очень дорогую, съ которой бы нѣмецъ никогда не рѣшился разстаться, какъ съ другомъ или любимымъ дѣтищемъ, онъ, конечно пожертвовалъ для государя съ удовольствіемъ.

Когда Будбергъ у подъѣзда дворца принца садился съ инструментомъ въ бричку, запряженную тройкой ямскихъ, чтобы скакать въ Ораніенбаумъ, къ дворцу подъѣхалъ на извощикѣ и подошелъ къ бричкѣ незнакомый ему офицеръ, толстый, громадный, на короткихъ ногахъ.

Будбергу показалось, что онъ гдѣ-то видалъ это чудовище и прежде. Но вспомнить его фамилію онъ не могъ.

Неуклюжій и огромный офицеръ былъ Василій Игнатьевичъ Шванвичъ.

Угрюмо, не называя себя, онъ, молча, передалъ Будбергу письмо и записку. Затѣмъ тотчасъ сѣлъ на извощика обратно и уѣхалъ. Большое письмо было на имя его императорскаго величества съ обозначеніемъ, что содержитъ государственную тайну. Записка была для Будберга, и въ ней незнакомая личность говорила офицеру, что письмо императору заключаетъ въ себѣ открытіе самаго страшнаго заговора противъ правительства. Одинъ изъ участниковъ, именно преображенскій офицеръ Баскаковъ беретъ на себя адское намѣреніе убить государя. A если же Будбергъ или даже самъ государь не повѣрятъ неизвѣстному доносчику, то могутъ, арестовавъ офицера Пассека, немедленно найти при немъ всѣ данныя, всѣ списки участниковъ, даже документы, обличающіе все и всѣхъ.

Будбергъ былъ пораженъ, прочитавъ записку. Въ ней было сказано, что она есть краткое изложеніе того же, что въ подробностяхъ сказано въ письмѣ къ императору.

Будбергъ и многіе другіе нѣмцы офицеры такъ мало обращали вниманія на все, что не касалось ихъ маленькаго честолюбиваго мірка, что они не знали, не подозрѣвали даже того, что было извѣстно въ любомъ кабакѣ, въ любомъ трактирѣ, чуть не на улицѣ. Весь Петербургъ за послѣдніе дни чуялъ что-то. Всякій, отъ вельможи до простолюдина, зналъ навѣрное, что какъ только будетъ государь въ отсутствіи изъ столицы и начнется датская война, то здѣсь произойдетъ событіе, послѣ котораго будетъ малолѣтній императоръ и правительница, или регентъ.

Будбергъ поскакалъ еще шибче въ Ораніенбаумъ, везя скрипку и доносъ. Только по дорогѣ вспомнилъ онъ, что сдѣлалъ глупость, не арестовавъ незнакомаго неуклюжаго офицера и потерялъ слѣды, по которымъ можно было бы, въ случаѣ нужды, узнать многое другое. Въ случаѣ правдивости доноса государю и наградить не кого будетъ.

Вечеромъ Будбергъ былъ въ Ораніенбаумѣ, передалъ лично государю инструментъ, и Петръ Ѳедоровичъ былъ въ восторгѣ. Скрипка оказалась еще лучше, еще удобнѣе его собственной.

Письмо, заключающее въ себѣ государственную тайну, Будбергъ побоялся передать лично, такъ какъ онъ, подобно многимъ, боялся внезапныхъ и непонятныхъ вспышекъ государя. Съ Петромъ Ѳедоровичемъ было легче, чѣмъ съ кѣмъ-либо, нажить себѣ бѣду, разсердить, угождая ему, или возбудить сильный гнѣвъ исполненіемъ долга, иногда даже исполненіемъ его собственнаго приказанія.