Политическая биография Сталина - Николай Капченко

1) право на отделение для тех наций, населяющих известные области России, которые не могут, не хотят остаться в рамках целого;

2) политическая автономия в рамках единого (слитного) государства с едиными нормами конституции для областей, отличающихся известным национальным составом и остающихся в рамках целого.

Так и только так должен быть решён вопрос об областях в России.»[594]

После Октябрьской революции большевики, и Сталин в том числе, радикально пересмотрели свое отрицательное отношение к федеративному принципу государственного устройства России. Сам Сталин в середине 20-х годов следующим образом объяснял причины и мотивы такого пересмотра:

«Эту эволюцию взглядов нашей партии по вопросу о государственной федерации следует объяснить тремя причинами.

Во-первых, тем, что ко времени Октябрьского переворота целый ряд национальностей России оказался на деле в состоянии полного отделения и полной оторванности друг от друга, ввиду чего федерация оказалась шагом вперёд от разрозненности трудящихся масс этих национальностей к их сближению, к их объединению.

Во-вторых, тем, что самые формы федерации, наметившиеся в ходе советского строительства, оказались далеко не столь противоречащими целям экономического сближения трудящихся масс национальностей России, как это могло казаться раньше, или даже — вовсе не противоречащими этим целям, как показала в дальнейшем практика.

В-третьих, тем, что удельный вес национального движения оказался гораздо более серьёзным, а путь объединения наций — гораздо более сложным, чем это могло казаться раньше, в период до войны, или в период до Октябрьской революции.»[595]

Приведенная аргументация выглядит вполне убедительной. Однако она не может затушевать тот факт, что по складу своего политического мировоззрения Сталин был и остался до конца своих дней противником федерации как главного принципа государственного строительства. На этом я остановлюсь в дальнейшем более развернуто. Здесь же хочется отметить, что сталинские «реверансы» в пользу федерализма кажутся мне какими-то вынужденными, продиктованными чисто политическими или же даже конъюнктурными соображениями. То, что такое предположение не является беспочвенным, покажет история противостояния между Лениным и Сталиным по национальному вопросу в начале 20-х годов.

В период после Февральской революции дискуссия по вопросам государственного устройства страны не носила какого-то отвлеченного характера. Она была органически связана с реальной политической обстановкой и перспективами ее дальнейшего развития. Крах царского режима в тот период не мог не поставить во весь рост и проблему национального самоопределения. Именно эта проблема оказалась центральным пунктом в докладе Сталина на Апрельской конференции.

Специфика подхода к решению национального вопроса, детально обоснованная Сталиным в его докладе на Апрельской конференции, состояла в том, что была проведена четкая грань между принципиальным признанием права наций на самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства и целесообразностью такого отделения в зависимости от обстановки. «Признавая за угнетёнными народностями право на отделение, право решать свою политическую судьбу, мы не решаем тем самым вопроса о том, должны ли в данный момент отделиться такие-то нации от Российского государства. Я могу признать за нацией право отделиться, — говорил Сталин в своем докладе, — но это ещё не значит, что я её обязал это сделать. Народ имеет право отделиться, но он, в зависимости от условий, может и не воспользоваться этим правом. С нашей стороны остаётся, таким образом, свобода агитации за или против отделения, в зависимости от интересов пролетариата, от интересов пролетарской революции. Таким образом, вопрос об отделении разрешается в каждом отдельном случае самостоятельно, в зависимости от обстановки, и именно поэтому вопрос о признании права на отделение не следует смешивать с вопросом о целесообразности отделения при тех или иных условиях. Я лично высказался бы, например, против отделения Закавказья, принимая во внимание общее развитие в Закавказье и в России, известные условия борьбы пролетариата и пр.»[596].

Думается, что нет необходимости да и возможности во всех деталях останавливаться на всех перипетиях постановки и обсуждения на конференции национального вопроса. Сейчас важно, поскольку речь идет о политической биографии Сталина, подчеркнуть следующий факт фундаментального значения: на этой конференции он впервые в общероссийском масштабе выступил в качестве не только теоретика, но и практика национального вопроса. Из всего сонма большевистских деятелей именно ему было поручено озвучить и защищать принципиальные положения партийной платформы по национальному вопросу. Американский биограф Сталина Р. Такер в связи с этим замечает: «Еще до официального создания соответствующего ведомства он уже действовал в качестве большевистского комиссара по делам национальностей.»[597] Бесспорно, что уже сам этот факт определенно свидетельствовал не только о признании его в качестве ведущего эксперта партии по национальному вопросу, но и активной политической фигуры общероссийского формата. Деятельное участие Сталина в работе Апрельской конференции продвинуло его на одно из первых после Ленина позиций в большевистском руководстве. Само собой разумеется, что это в немалой степени сказалось на его судьбе как политического деятеля накануне и в период свершения Октябрьской революции[598].

Деятельность Сталина в мае-июне 1917 года в исторической и мемуарной литературе оценивается по-разному. Одни усиленно подчеркивают, что в этот период он фактически бездействует, редко выступает в большевистской печати, проявляет политическую пассивность и т. д. Здесь камертоном служат высказывания Троцкого соответствующей направленности. Другие, более объективные авторы, обращают внимание на то, что главная роль Сталина в тот период, как и в дальнейшем, заключалась в том, чтобы вести столь важную и нужную партии организационную работу, имевшую первостепенное значение. Ведь любая революция подготавливается не только, а порой и не столько, выступлениями на митингах и другими публичными акциями, но и прежде всего реальной организационной работой. Да и сам Троцкий в своей книге о Сталине подрывает убедительность своих утверждений, приводя свидетельство одного из тех, кто знал Сталина еще по бакинской тюрьме: «Я всячески хотел понять роль Сталина и Свердлова в большевистской партии, — писал Верещак в 1928 г. — В то время, как за столом президиума съезда сидели Каменев, Зиновьев, Ногин и Крыленко и, в качестве ораторов, выступали Ленин, Зиновьев и Каменев; Свердлов и Сталин молча дирижировали большевистской фракцией. Это была тактическая сила. Вот здесь я впервые почувствовал все значение этих людей»[599].

В калейдоскопе событий, в непрерывной смене на арене политической борьбы имен деятелей различного направления, — а именно это и было характерно для исторического отрезка между двумя российскими революциями, — мало кто мог претендовать на какое-то свое, заранее определенное, прочное место на политической сцене. Менялась политическая арена — менялись и действующие лица: одни вспыхивали ярким пламенем, но вскоре их звезда закатывалась, и о них быстро забывали. В то же время бурный ход событий выдвигал на авансцену новые фигуры, политическая судьба которых также была весьма переменчива. И отнюдь неудивительно, что разные очевидцы и участники тех событий дают различную оценку месту той или иной личности в период, о котором идет речь. И уже из приведенных выше фактов и свидетельств отчетливо вырисовывается картина того, что Сталин в этот период играл, конечно, не заглавную, но все-таки довольно значительную роль в развороте событий того времени. С чем действительно следует согласиться, так это с тем, что эта его роль не носила, так сказать, демонстрационного характера, поскольку он с явной неохотой играл роль публичного политика. Как публичного политика его заслоняли другие деятели большевистской партии, для многих из которых покрасоваться, показать себя в качестве видных политических фигур, было органической частью их характера и призвания. Сталина же больше занимала сфера реальной практической деятельности, в которой он чувствовал себя, как рыба в воде.

Для подтверждения этой оценки приведем соответствующее место из биографии Сталина, принадлежащей перу И. Дойчера:

«В то время как Ленин, Зиновьев и Каменев занимали места на трибунах и вели бои с помощью слов и резолюций, Сталин и Свердлов действовали как неутомимые и невидимые представители большевистских фракций на собраниях, добиваясь того, чтобы рядовые члены партии работали в унисон с лидерами. Цепкий и умелый организатор, которому Ленин отвел столь видную роль в своих революционных планах, должен был теперь показать себя не в узких условиях подполья, а на виду, в гуще нараставшего народного движения. Однако по самому своему характеру его роль оставалась анонимной и скромной, как и прежде. Не для него были популярность и слава, которыми революция щедро и быстро награждает своих великих трибунов и ораторов»[600].