7 дней в июне - Алексей Ивакин

Пресс-конференция прошла без особых осложнений. Ответили на все вопросы, касавшиеся всего того, что проделала наша группа за последние семь дней. Течение пресс-конференции было прервано одним из Саниных бойцов, ворвавшимся в зал.

– Товарищи! Наши Брест освободили!

А вечером мы все, набившись перед экраном телевизора, вытащенного в коридор нашей общаге, смотрели, как небо Москвы, Минска, Киева, Астаны, Тбилиси, Еревана, Баку… одним словом – небо столиц всех республик нашей новой старой страны озарялось вспышками первого в новой истории салюта.

И жизнь – продолжалась!

Сержант Александр Любцов.

Я не знаю, почему началась эта хрень, которую когда-нибудь потом назовут «Вильнюсской бойней» – грязная драка, в которой перестала существовать фашистская группировка под командованием Гота, а русская армия понесла большие потери, чем при штурме Грозного. Мясорубка, результатом которой стало фактическое уничтожение этого красивого, в общем-то, города.

Я не знаю, кто там, на небесах, решил так пошутить, подарить России второй (или третий, или вообще черт его знает какой) шанс. Или, может, это очередное наказание для только-только поднимающего голову многострадального народа.

Что я знаю, так это то, что сделал все, что мог. И даже что не мог.

Я не помню, когда именно остался главным в нашей роте. Точнее, возглавил то, что от нее осталось. Это получилось как-то само собой. Нашего командира убили, взводный погиб в самом начале – немцы пошли на прорыв, и он оказался в не самом лучшем месте, в не самое лучшее время.

Плюньте в рожу тому, кто говорит, что техническое превосходство – это все. Или кто говорит, что немцы плохо воевали. Поимев с ними дело, я вдруг осознал, что наши деды и прадеды были не просто героями – они были ГЕРОЯМИ. Настоящие чудо-богатыри, сумевшие победить самых настоящих исчадий ада, умелых, расчетливых и хитрых. Жестоких, сильных, умных.

Наша рота оказалась на одном из участков их прорыва. Одном, наверно, из многих – этого я тоже точно не знаю. И фашисты перли вперед, наползали слово облако тьмы, неостановимое и смертельное.

И простые русские пацаны в очередной раз показали, что гены тех, кто когда-то останавливал тевтонцев, громил Фридриха, бил кайзера, забарывал Гитлера – что эти гены еще есть, что они еще живы. Жив тот самый дух, что делал армянина, татарина, украинца, калмыка, еврея, белоруса, великоросса, казаха или якута русскими воинами. Неутомимыми, несдающимися, страшными в бою.

Наша рота – и батальон – держались почти два часа. Я не знаю, сколько наци убил. Не знаю, скольких убили мы все вместе взятые. Знаю, что у меня кончились патроны. Помню, как опять дрался ножом, прикладом и даже подобранным где-то штыком от трофейного «Маузера».

Я и мой уже взвод держали целый многоквартирный дом на окраине. О, думаю, мой первый командир был бы доволен – смена позиций, растяжки, аккуратные выверенные очереди. Да мы стали целым домом Павлова – и его защитникам еще один, отдельный поклон. Ибо я не понимаю, как они удерживали его столько времени – мы с гораздо лучшим оружием с трудом протянули сто двадцать минут. Сраные два часа. Против двух месяцев наших предков.

Я понял, что все для меня заканчивается, когда увидел обрушение соседнего дома – там были наши АГС и ДШКМ, удерживающие еще фрицев от прорыва.

На тот момент у меня осталось двадцать четыре патрона и одна граната. И дурацкий штык-нож. И все. Против МГ-34 и «Маузеров». И из оставшихся в живых бойцов я был еще самый богатый – у других не было и этого.

– Где же наши? Где, млять, наши?!! – Леха еще не истерил, но был к этому весьма близко.

– Прорвемся, брат, прорвемся. Прорве… – Василий Сагайлыков, хрен знает кто по национальности, умер после этой фразы. Пуля немецкого снайпера. Или нет – откуда мне знать, откуда прилетел смертельный кусочек свинца?

Следующее, что помню – как фашисты полезли в дом. И как где-то при этом играл музыкальный центр. Причем играл какой-то блатняк. Который я терпеть не могу.

Я и Леха, с ножами, сныкались на лестничной клетке в каком-то закутке над лифтом. Даже смогли убить неосторожно прошедших мимо фашистов – но нас услышали.

Прилетевшая откуда-то снизу граната нас с другом разделила – я ввалился в одну квартиру, он в другую. Это был последний раз, когда я его видел.

Лестничная площадка уже простреливалась, и за стенкой ванной комнаты буквально ощущалось передвижение немцев. В отчаянии я пальнул прямо через дверь – судя по хрипу, даже попал. В ответ прилетело столько, что вывалился косяк.

И еще – меня зацепило. Не очень сильно, но, сука, больно. Тем не менее, влетевшего в квартиру нациста я встретил ударом штыком. Из шкафа, прикиньте. Было бы смешно, да. Но эта тварь успела выстрелить. Попало в живот.

Адская боль бросила на пол. Простреленная рука, в сравнении с этим была царапиной.

Когда мне частично вернулась способность соображать, я вдруг понял, что это все. Совсем все. Вообще. В голове почему-то крутилась песня Шевчука «Люби всех нас, Господи, тихо».

– Моя песня, конечно, дождливого рода, – сомневаюсь, что в моем хрипе эти слова были различимы. Но они помогли мне выдернуть чеку.

Вдруг вспомнились встретившиеся мне на недолгом боевом пути люди. Витек, запихиваемый в вертолет – что самое забавное, американский. У них там еще поляк с нами остался, чтобы еще раненого смогли взять. Боевой паренек, неплохо говорящий по-русски.

Вспомнился комроты, пристреливший дерьмократа и, похоже, погибший в развалинах соседнего дома.

Вспомнился взводный – настоящий, буквально символический Ванька-взводный, умерший в самом начале сегодняшней катавасии.

Вспомнился офицер, оттащивший меня от немца, которому я буквально снес башку прикладом. Надеюсь, вы живы еще там, поляк и офицер? Вы хорошие люди.

Боль резко усилилась, и я на несколько секунд потерял сознание. Или не потерял – но перед глазами уже все плыло.

Наконец, вспомнились друзья, родители, девчонка, с которой так глупо поругался не так уж и давно. И с которой теперь уже никогда не помирюсь. Вспомнилась кошка, каждый вечер приходящая спать ко мне на кровать – и требовательно мяукающая, если я засиживался перед компом.

Я не знаю, как закончится эта очередная война. Я не знаю, сможет ли хоть на этот раз Россия стать первой.

Я этого никогда не узнаю. Но я верю. Верю в нас, в русских и не очень людей, которые смогут, наконец, вопреки всему взять свое. И никому никогда не отдать.

– Прости, мама, – сил держать гранату у меня больше не осталось…

Лишь бы жизнь продолжалась…

Александр. Разведчик. ОСН. Белоруссия.

Ожидание.

Щёлк… Патрон… Щёлк… Патрон… Щёлк… Всё… Двадцатый.

Двадцать патронов в укороченный магазин. Остался ещё один «двадцатка» и четыре «тридцатки». Я готов.

Доклад замку, что средства связи и навигации исправны и готовы к работе. Сергей кивает и разрешает отдохнуть невдалеке. Группа готовиться к передислокации к линии фронта.

Шум вертолётных турбин и стрёкот лопастей. Кажется это к нам…

Вертушка, заложив вираж над лагерем, рухнула камнем на посадочную площадку. Передняя стойка шасси прогнулась от удара, но выдержала и не сломалась… Тут же, не дожидаясь когда остановится лопасти, к ней бросились медики, пожарные и другие…

И было от чего – из распахнутого люка вылез, едва покачнувшись при встрече с землёй, один из разведчиков. Левая рука, перебинтованная от запястья до шеи окровавленным бинтом, затем подбежавшие стали принимать носилки.

Где-то это уже было… Сидящие на земле у палаток, перед носилками с телами товарищей, бойцы… К которым никто не решался подойти.

Забирая лежавшие в десантном отсеке вертушки вещи спецназовцев, я увидел, что пол сплошь залит ещё не засохшей кровью, усеян окровавленными бинтами, упаковками препаратов и грязью.

– Что встал, помоги смыть, – борттехник спокойно прошёлся по лужам крови и полез в потроха вертолёта. – Ведро вон, в хвосте.

Вечером нас перебросили ближе к линии фронта.

Представьте что в вашей памяти всплывает старая фотография… Ещё чёрно-белая… С затейливо вырезанными краями.

На том снимке ребята с нашего двора…

Верхний ряд – ребята постарше, но всё равно стоят на ступеньке подъезда.

Нижний рад – мелкие. В том числе и я. Зима… Мы все по-детски чисто и искренне улыбаемся в объектив, ожидая, когда же вылетит птичка. Мы живём в своём мире, который понятен только нам – детям, где палка – это меч, сделанный на коленке самострел – грозная винтовка, а горка – это замок, который надо штурмовать взбегая по ней, чтобы получить пинка от злого дракона и съехать вниз.

Верхний ряд… Женя – где же ты? Куда ты уехал… Без тебя трудно биться с врагом. Олег? Выходи же, наконец, вспомним, как ты разбил стекло в доме напротив…Стас – соня, хватит спать… Справа – Сашка «Сексафон»… Сколько мы с тобой смастерили рогаток и самострелов… Слева – Сашка «Прима» – вынеси нам Колу… Мы же знаем что у тебя есть в холодильнике всегда полторашка есть!