Прогалины в дубровах, или Охотник за пчелами - Джеймс Купер

Наше внимание с самого начала путешествия привлекла компания женщин, выделявшихся необычайно красивой внешностью. Самую старшую из них, хорошо сохранившуюся даму, находившуюся в начале преклонного возраста, мы приняли за бабушку, а ее спутницу лет этак под сорок — за ее дочь. Две на редкость хорошенькие девочки — одной можно было дать лет восемнадцать, другой — шестнадцать, — по нашему впечатлению, приходились дочерьми средней из дам. К таким умозаключениям нас привело большое семейное сходство между всеми четырьмя, и оно, как выяснилось впоследствии, нас не обмануло.

По случайным замечаниям, достигшим нашего слуха, мы поняли, что девицы возвращаются из школы-пансионата в одном из восточных штатов; на северо-запад США это достижение современной цивилизации еще не пришло. Нам даже показалось, что по речевым особенностям членов этой семьи можно угадать их происхождение и образ жизни. Бабушка, к примеру, говорила несколько менее на западный манер, чем ее почтенная дочь, а девицы явно употребляли выражения, принятые в пансионатах или заимствованные из уроков преподавателей. И дочки всякий раз чуть удивлялись и даже смущались, когда с уст их матери срывались выражения типа «первоклассный», «да, сэр», «это факт», хотя и бабушка их употребляла, но куда реже. Все их поведение, даже язык, говорило о том, что они занимают не очень высокое положение на социальной лестнице. Неоднократно упоминая в разговорах Нью-Йорк, они неизменно называли его «сити». Ни разу ни одна не сказала «я была в городе», как принято говорить у нас. Только и слышно было «он поехал в сити», «она живет в сити», что резало слух как вульгаризм; даже хорошенькие юные воспитанницы восточных школ вторили старшим, твердя «сити», «сити», «сити». Нас же это слово путает, поэтому, быть может, мы чрезмерно чувствительны к его употреблению.

Эти незначительные особенности были, однако, не более чем пятна на солнце. Все семейство, воспринимаемое как единое целое, было воистину прелестно, и задолго до того, как пассажиры отошли ко сну, оно нас всех живо заинтересовало. Выяснилось, что едут они впятером, но в первый вечер их спутник так и не появился. Тем не менее из разговора женщин нетрудно было восстановить касающиеся его основные факты. Во-первых, стало ясно, что это мужчина; что он плохо себя чувствует, а потому предпочел не покидать каюту; и что он очень стар. То одна из сестер, то другая брала со стола кают-компании тарелочку с каким-нибудь деликатесом и несла ему в каюту, а все присутствующие из сочувствия к больному наперебой предлагали что-нибудь от себя. Эта атмосфера доброжелательства возбудила наше любопытство, и нам захотелось своими глазами взглянуть на старика, благо до сна еще оставалось достаточно времени. Вызвавшие наш интерес женщины ни разу не произнесли его имени, да и никакого другого полностью, если не считать дважды упомянутой миссис Осборн. Друг друга они называли «ба», «ма», «Долли», «сие». Нам больше пришлось бы по душе, если бы они обращались одна к другой со словами «мама», «бабушка», а к сестрам по имени — Бетси или Молли, например. Но в наши намерения и не входит представлять читателю этих симпатичных и привлекательных дам как образец утонченного обхождения. В общем-то, в словах «ма» и «сие» ничего плохого нет, хотя «мама» звучало бы лучше, если уж воспитание не позволяет произнести «матушка».

Мы прекрасно провели ночь, да и все пассажиры вышли наутро с улыбкой на лицах. На этом озере довольно часто штормит, но нам повезло — дул только легкий ветерок с суши, нам навстречу. Мы поднялись в числе первых и вышли на верхнюю палубу, где в носовой части любят собираться пассажиры и вглядываться в даль, открывающуюся перед ними. Пока что там был всего лишь один человек, но он немедленно привлек к себе наше внимание. Это был мужчина преклонного возраста, с волосами белыми как снег. Но в его походке, осанке, во всех движениях было нечто, говорившее о большой физической силе, а также о гибкости его тела и эластичности мышц, во всяком случае в прошлом. Будучи стариком — а он, вероятно, давно перешагнул восьмидесятилетний рубеж, — незнакомец держался по-юношески прямо. Роста он был выше среднего, двигался неторопливо, с достоинством. Одет был очень просто, во все черное, вполне современно. Но цвет его лица и рук, резко очерченный профиль и все еще острый проницательный взгляд черных глаз выдавали в нем индейца.

Итак, перед нами стоял цивилизованный индеец, что сразу навело нас на мысль — не тот ли это старый сын лесов, который с помощью окружающих ощутил истину Евангелий? Завязать разговор с индейцем обычно не составляет особого труда, и мы без особых церемоний и обходных маневров заговорили с почтенным попутчиком.

— Доброе утро, сэр, — заметили мы. — Какое прекрасное утро!

— Да, прекрасное, — согласился индеец. Как все его сородичи, он говорил отрывисто и резко, но тем не менее произносил английские слова так, как если бы это было привычным для него делом.

— Пароход — великое изобретение для западных озер, как железная дорога — для огромных сухопутных районов. Уж выто, осмелюсь предположить, должны помнить те времена, когда на озере Эри редко можно было увидеть хоть какой-нибудь парус; а сейчас, думается мне, мы бы при желании насчитали за день не меньше пятидесяти встречных судов.

— Да, великие изменения, друг, очень великие! Все с тех пор перемениться.

— Не сомневаюсь, так говорить и чувствовать вам позволяют предания вашего народа, не так ли?

Внешность этого индейца выражала прежде всего любовь. На что бы или на кого бы он ни обращал свои все еще выразительные глаза, они неизменно выражали только интерес и дружелюбие. Мы не могли сразу же не заметить эту особенность старого вождя, которая, чем дольше мы находились в его обществе, тем больше нас привлекала. Но когда мы упомянули о преданиях его народа, выражение лица индейца слегка изменилось, по нему словно облачко проскользнуло. Но оно, как внезапно появилось, так же внезапно и исчезло, и лицо его приняло прежнюю благожелательную мину. Он же, словно желая извиниться за невольное проявление тоски по прошлому, ответил мне самым непринужденным тоном.

— Предания моего племени говорить разное, — гласил ответ. — Одно они ругать, другое — хвалить.

— Разрешите поинтересоваться, к какому племени вы принадлежите?

Как бы извиняясь за нежелание прямо ответить на поставленный вопрос, краснокожий взглянул на нас с такой беспредельной добротой, что мы не смогли припомнить выражения подобной благожелательности еще на чьем-нибудь лице. Мы можем с уверенностью утверждать, что никогда ни один человек не источал такой любви к окружающим. Индеец, казалось, жил в мире с самим собой и со всеми прочими детьми Адама.