Конь Рыжий - Полина Москвитина

Темень. Темень!

Отыскала железные воротца, прошла к оврагу, берегом вниз по Каче. А небо темное-темное, набухшее тучами, завывает ветер и хмуро, хмуро, как на душе у Прасковьи, – ни света, ни щелочки, тьма-тьмущая.

Малокачинская…

Селились тут мастеровые люди, скорняки, сапожники, шорники, извозчики, плотники и краснодеревщики, некогда мазаные одним миром – каторгою и ссылкою; и песни тут по престольным праздникам распевают каторжные: про дикие степи Забайкалья, про золото, про страну Иркутскую и Александровский централ, про славное море – священный Байкал и омулевую бочку, в которой плыл беглый бродяга с Акатуя, про буянство и конокрадство.

Прасковья знала дом сапожника Миханошина, брат которого, Григорий, командовал отрядом подрывников при отступлении красных с Клюквенского фронта. От Казимира слышала: дом надежный, старший брат Авдея, хотя и не был в Красной гвардии, но помог младшему. В первые дни после вступления белых в город в доме Миханошиных скрывались подрывники-красногвардейцы.

Прасковья ни разу не была в доме. Третий по нечетной стороне с белыми ставнями и резными наличниками, глухая ограда с воротами и калиткою. Кажется, вот этот. Три закрытых ставня в улицу. Оглянулась – кругом ни души. Пошел дождь, ветер хлестал мокрыми брызгами в лицо. За ставнями темно – ни единой щелочки света. Спят!

А дождь льет и льет…

Прасковья подошла к высокому заплоту из широких плах, отыскала щель, заглянула. Из второй половины дома сквозь закрытые ставни прорезывался в ограду пучками свет. Не спят!

Прасковья постучалась в ставень. Если бы она поднялась на завалинку и заглянула внутрь горницы, то кинулась бы бегом от злополучного дома!

Она постучалась еще раз.

– Господи! Кто еще? Кто там? – спросил напряженный женский голос.

– Портной у вас?

Секундное замешательство, и:

– Какой портной? – И через мгновение дрожащим торопливым голосом женщина ответила: – У нас! У нас! Идите к калитке – открою.

В улице послышалось тарахтенье телеги. Пригляделась сквозь мглистую пряжу дождя – дышловая упряжка: военная. Едут двое. Кажется, с винтовками.

А вот и голос женщины:

– Идите скорее!

Прасковья кинулась к калитке, зажав в руке кольт на боевом взводе, и только что прошла мимо рослой женщины в ограду, как была схвачена с двух сторон за руки. Нажала на спуск – грохнул выстрел в землю.

– Эта птичка, кажется, из важных! Ну, вперед! Тихо! Тихо! Хозяйка, открой двери!

Прасковья слышала, как возле ворот остановилась военная упряжка, и мужской голос что-то сказал по-чешски.

Чехи!

Впереди шла женщина, за нею Прасковья, из открытой двери в избу ударил свет лампы. Сразу увидела Миханошина в белой нательной рубахе со связанными за спиной руками. Как же он взглянул на Прасковью! Сердце в комочек сжалось. Миханошин тут же отвернулся, как от незнакомки. На лавке – мужчина в меховой душегрейке, и на другой лавке у простенка – широкомордый грузный мужик в суконной поддевке и яловых бахилах.

В передней комнате дома перевернуты постели, разбросаны сапожные инструменты, открыто подполье, а филенчатая дверь в горницу закрыта. Вот почему не видно было света с улицы!

Женщина в черном, опустив руки, остановилась возле цела русской печи.

На полу возле стола ствол станкового пулемета, густо смазанный маслом, железная тележка на двух колесах, патронные цинки, несколько винтовок и карабинов, бомбы и гранаты, пакеты с динамитом, скруток бикфордова шнура, а на столе – бумаги, бумаги, пачки последних подпольных воззваний комитета. Провал!

Два стрелка чехословацкого эшелона, офицер и черноусый, курносый русский офицер с нарукавной нашивкой прапорщика воззрились на Прасковью.

С нее сдернули шаль, жакетку: обыскали, и чешский поручик подошел ближе, воскликнул:

– О! Вы меня помнить! Поручик Брахачек. О, вы меня помнить! Мы ехали от Красноярск до станции Камарчага. Вы везли товар с вашими двома братами для магазин папаши в Шало! Интересный момент!

Прасковья ничего не ответила – попалась… Подошел русский офицер с черными усами:

– Это Грушенька, господин поручик! Грушенька! По всем приметам, какие известны нашей контрразведке.

– Ваша контрразведка – пиво варить надо, – отпарировал поручил Брахачек. – Мы будем вести следствие. И к Прасковье: – Вы представил мне хороший сюрприз. Я вас никак не ждал. Помните: дочь купца Фесенко. Так? Как вы себя назвал? Грушенька?

– Гликерия Алексеевна, – машинально ответила Прасковья, ее всю трясло, будто она искупалась в ледяной купели.

– А два брата как звать?

– Петр и Савелий.

– О, да! Совершенно правильно. Вы были очень… М-мм… пикантны… м-мм… забывал имя: Грушенька?!

– Гликерия Алексеевна.

– О, да! Гликерий Алексеевна. Мадемуазель. И – мадам! Удивительно. Вы пришел к «портной». Но здесь живет сапожник. – Поручик кивнул на Миханошина. – Вы сделать заказ ему? Почему молчите! Вы много говорил в нашем купе вагона! Я спрашиваю; вы пришел делать заказ? Имел при себе кольт? Интересный заказ! Как ваша имя теперь? Настоящий имя, фамилия?

– Гликерия Фесенко.

– Она лжет, господин поручик! – вмешался черноусый русский офицер. – Она член подпольного комитета большевиков, под кличкою Грушенька. Она жена Машевского, как нам известно. Чрезвычайно опасная подпольщица! Недавно вернулась из Майской тайги, где собирается банда дезертиров и уголовников. При возвращении из тайги…

– Господин прапорщик, я вас не спрашиваль! Барышня мой друг. Мы будем отпускать мадмуазель-мадам до папаши в Шало! О, да! Вы меня приглашаль в гости к папаше? Мы возьмем «портной» и сапожник, будет у нас веселый компания. О, да! Я люблю веселый компания.

Прапорщик не сдержался:

– Господин поручик! Настоятельно прошу вас передать Грушеньку вместе с Миханошиным в нашу контрразведку. Имеется такое досье, что их следует сто раз повесить! И не из ее ли кольта, господин поручик, убиты сегодня генерал Дальчевский и поручик Иконников? Эта Грушенька, она же Машевская, безусловно, руководительница террористического отряда банды большевиков. И я настоятельно…

– Господин Черненко! – оборвал поручик Брахачек. – Вы прикомандированы к первой маршевой роте восьмой Чехословацкий стрелковый Силезский полк не затем, чтоб давать нам указаний! Вы понятой, как этот мужик. Подписал протокол обыск? Вы можете быть свободен.

Прапорщик Черненко отважился напомнить:

– Я представитель правительственных вооруженных сил, господин поручик, а не понятой.

– Понимаю! – злорадно усмехнулся поручик Брахачек. – Вы требует Грушенька, Миханошин, чтоб… как это? Заметаль следы провал ваша контрразведка! Вы видел документ вашей контрразведки, захваченный у господина Машевски, который вы арестоваль сегодня в типографии? Очень понятно! Вам мы должен передать этих большевиков и вы будете умывать руки? Делать приятный лицо при скверный портер?! О, нет! Завтра господин Машевский будет взят мой эшелон.

– Я вас не понимаю, господин поручик!

– А я вас глубоко понималь! Завтра мы будем разговор иметь с управляющий губерни. Вы можете идти! Прошу! – И поручик Брахачек указал рукою на дверь.

Прапорщик Черненко вышел.

Поручик Брахачек что-то сказал стрелкам, и те стали выносить оружие, мужик в суконной поддевке помогал им. Прасковья раза два взглянула на Миханошина. Он сидел на стуле спиною к печи и не оглянулся на нее. Молчал.

Когда все оружие и боеприпасы вынесли, поручик сам завернул в хозяйскую клеенку со стола бумаги, изъятые при обыске, вытряхнул из брезентовой сумки с красным крестом медикаменты: камфору в ампулах, нашатырный спирт в бутылочках, скипидар, бинты, пачку горчичников, шприц для внутренних инъекций и… две запасных обоймы к кольту! Оглянулся на Прасковью – она все так же стояла в углу возле филенчатой двери в горницу, а рядом с нею стрелок с карабином, мордастый, низенький, в короткой шинели и ботинках с обмотками.

– Подойдите сюда! – позвал Прасковью поручик, указал на медикаменты на голой столешне: – Вы доктор? Или это маскарад?

– Я фельдшерица.

– Так. – Поручик покрутил в пальцах белесый ус, пронзительно разглядывая арестованную. – Ваше лицо, барышня, очень запоминать можно. Я вас сразу узналь. Как по-русски? – И ткнул пальцами на оспинки, редко раскиданные по лицу Прасковьи. – А, оспа! Понималь. Глаза – синий, коса – русый. Коса нету? Ха-ха! Вас и без коса сразу опознать можно. Вы есть крупный телосложений, мадемуазель-мадам Машевски. О, да! Мощный. Я уважаю мощный. Хозяйка, прошу! – подозвал хозяйку в черном платье. – Вы узналь эту женщину? Глядеть в лицо!

Перепуганная хозяйка, прижимая руки к груди, посмотрела на Прасковью.

– Впервой вижу. Не была у нас. Ни разу не была.

– У вас есть ребенка?

– Ребенка? Нет, нет. Мы бездетны.

– Вы потому рисковал – бездетны?