Графиня де Монсоро - Александр Дюма

— А теперь, — сказал Генрих, — ни звука, и отправляйтесь все четверо за мной.

— Куда мы идем, государь? — Спросил, как всегда, осторожный д’Эпернон.

— Тот, кто дойдет, увидит, — ответил король.

— Пошли, — сказали в один голос четверо молодых людей.

Миньоны вооружились шпагами, пристегнули плащи и последовали за королем, а он с фонарем в руке повел их известным нам потайным коридором, по которому ходили, как мы с вами не раз видели, королева-мать и король Карл IX, направляясь к их дочери и сестре, к милой Марго, чьи покои — мы об этом также уже говорили — занимал теперь герцог Анжуйский.

В коридоре дежурил один из камердинеров герцога, но, прежде чем он успел отступить к двери, чтобы предупредить своего господина, Генрих схватил его и, приказав молчать, передал своим спутникам, а те затолкали растерявшегося слугу в одну из комнат и там заперли.

Таким образом, ручку на дверях опочивальни герцога Анжуйского повернул сам король.

Герцог только что лег в постель, весь во власти честолюбивых мечтаний, пробужденных в нем событиями этого вечера. Он слышал, как превозносили его имя и даже не поминали имени короля. Он видел, как парижане расступались перед ним, шествовавшим в сопровождении герцога де Гиза, перед ним и его дворянами, а дворян короля встречали улюлюканьем, насмешками, оскорблениями. Ни разу еще с начала его жизненного пути, отмеченного тайными происками, трусливыми заговорами и скрытыми подкопами, не выпадали ему на долю такая популярность и как ее следствие — такие надежды.

Он положил на стол переданное ему господином де Монсоро письмо герцога де Гиза, где ему советовали обязательно присутствовать завтра при утреннем туалете короля.

Герцог Анжуйский не нуждался в подобных советах — уж он-то не собирался упускать час своего торжества.

Но каково же было изумление Франсуа, когда он увидел, что дверь из потайного коридора распахнулась, и в какой ужас он пришел, обнаружив, что ее открыла рука короля!

Генрих сделал своим спутникам знак остаться на пороге и, серьезный, нахмуренный, подошел к кровати брата, не произнося ни слова.

— Государь, — залепетал герцог, — честь, которой вы удостаиваете меня, столь неожиданна…

— …что она пугает вас, не правда ли? — сказал король. — Понимаю. Нет, нет, брат мой, не вставайте, останьтесь в постели.

— Но, государь, все же… позвольте мне, — сказал герцог Анжуйский, весь дрожа и придвигая к себе письмо герцога де Гиза, которое он только что кончил читать.

— Вы читали? — спросил король.

— Да, ваше величество.

— Очевидно, то, что вы читали, весьма увлекательно, раз вы еще не спите в столь поздний час.

— О государь, — ответил герцог с вымученной улыбкой, — ничего заслуживающего внимания: вечерняя корреспонденция.

— Разумеется, — сказал Генрих, — понятно: вечерняя корреспонденция — корреспонденция Венеры. Впрочем, нет, я ошибся, письма, которые посылают с Иридой или с Меркурием, не запечатывают такой большой печатью.

Герцог спрятал письмо.

— А он скромник, наш милый Франсуа, — сказал король со смехом, который слишком напоминал скрежет зубов, чтобы не испугать его брата.

Однако герцог сделал над собой усилие и попытался принять более уверенный вид.

— Ваше величество, вы желаете сказать мне что-нибудь наедине? — спросил герцог. Он заметил, как четверо дворян у дверей зашевелились, и понял, что они слушают и наслаждаются происходящим.

— Все, что я имею сказать вам наедине, — ответил король, делая ударение на последнем слове, ибо разговор с королем с глазу на глаз был привилегией, предоставленной братьям короля церемониалом французского двора, — все это вам, сударь, предстоит сегодня выслушать от меня при свидетелях. Поэтому, господа, слушайте хорошенько, король вам это разрешает.

Герцог поднял голову.

— Государь, — сказал он, глядя на короля тем ненавидящим и полным яда взглядом, который человек перенял у змеи, — прежде чем оскорблять человека моего положения, вы должны были бы отказать мне в гостеприимстве в Лувре; в моем дворце я, по крайней мере, мог бы вам ответить подобающим образом.

— Поистине, — сказал Генрих с мрачной иронией, — вы забываете, что всюду, где бы вы ни находились, вы остаетесь моим подданным и что мои подданные всегда находятся в моей власти, где бы они ни были, потому что, слава Богу, я король!.. Король этой земли!..

— Государь, — воскликнул Франсуа, — в Лувре я у своей матери!

— А ваша мать — у меня, — ответил Генрих. — Однако ближе к делу, сударь: дайте мне это письмо.

— Какое?

— То, что вы читали, черт возьми, то, что лежало раскрытым на вашем ночном столике, то, что вы спрятали, увидев меня.

— Государь, подумайте! — сказал герцог.

— О чем? — спросил король.

— О том, что ваше поведение недостойно дворянина: такое требование может предъявлять лишь полицейский.

Король смертельно побледнел.

— Письмо, сударь! — повторил он.

— Письмо женщины, государь, подумайте! — воскликнул Франсуа.

— Есть женские письма, которые обязательно следует читать и очень опасно оставлять непрочитанными: пример — письма нашей матушки.

— Брат!

— Письмо, сударь, — вскричал король, топнув ногой, — или я вызову четверку швейцарцев, и они вырвут его у вас!

Герцог соскочил с кровати, зажав скомканное письмо в руках, с явным намерением добежать до камина и бросить его в огонь.

— И вы поступите так с вашим братом?!

Генрих отгадал его намерение и преградил путь к камину.

— Не с моим братом, — сказал он, — а с моим смертельным врагом! Не с моим братом, а с герцогом Анжуйским, который весь вечер разъезжал по Парижу за хвостом коня господина де Гиза! С братом, который пытается скрыть от меня письмо от одного из своих сообщников — господ лотарингских принцев.

— На этот раз, — сказал герцог, — ваша полиция поработала плохо.

— Говорю вам, что я видел на печати трех знаменитых дроздов Лотарингии, которые намереваются склевать лилии Франции. Дайте письмо, дайте мне его, или, черт побери…

Генрих сделал шаг к герцогу и опустил руку ему на плечо.

Как только Франсуа ощутил тяжесть руки короля, как только, скосив глаза, увидел угрожающие позы четырех миньонов, уже готовых обнажить шпаги, он упал на колени и, привалившись к своей кровати, закричал:

— Ко мне! На помощь! Мой брат хочет убить меня!

Эти слова, исполненные глубокого ужаса, который делал их убедительными, произвели впечатление на короля и умерили его гнев как раз потому, что они преувеличивали глубину этого гнева. Король подумал, что Франсуа и впрямь мог испугаться убийства и что это было бы братоубийством. У него на мгновение закружилась голова при мысли о том, что в его семье, над которой, как над всеми семьями угасающих родов, тяготеет проклятие: братья обречены на братоубийство.