Русский флаг - Александр Борщаговский

Лошади тронули. Мартынов промолвил серьезно, глядя невидящими глазами в спину ямщика:

— Эх, Степан, поспеть бы нам вовремя!

ОБЪЯСНЕНИЕ

I

В этот вечер Зарудный никого не ждал. Третьи сутки дул настырный юго-восточный ветер, не давал спокойно улечься частым хлопьям снега. И хотя пурга уже проявляла все признаки усталости, на открытых местах ветер все еще норовил сбить человека с ног, залепить глаза снегом, подтолкнуть к саженному сугробу.

Только в такую погоду вдова Облизина и запирала наружную дверь. Иначе пурга распахивала ее, засыпая снегом сенцы и хлопала дверью так, что дрожали бревенчатые стены.

В восьмом часу кто-то сильно постучал в окошко, полузасыпанное снегом. Так давали о себе знать многие, проходя мимо окна к двери по снежному окопу, достигавшему человеческого роста.

Зарудный отодвинул засов и налег на дверь.

— Маша!

Снег хлестал по лицу, заставляя жмуриться. Маша и еще кто-то с ней, большой, неуклюжий. Да это же Настя, в оленьей кухлянке, закутанная по самые глаза!

— Не ждали?

Маша сбросила заснеженную кухлянку на пол, возбужденно засмеялась и протянула руки Зарудному:

— Согрейте!

— Признаться, не ждал, — он стиснул ее холодные руки. — Страшно?

— Нет, хорошо. Только у самого дома замело…

— Страшно, — простодушно призналась Настя. — Маша на радостях чуть не разбила окошко.

Настя надеялась кого-то встретить здесь, Зарудный понял это по быстрому взгляду, которым она окинула комнату. В последние недели лицо Насти стало тоньше, острее. Какие-то сложные душевные переживания наложили отпечаток на ее добродушное, светлое лицо, окружили глаза синевой.

В сенцах стукнула дверь. Настя настороженно ждала. Никого.

— Я забыл запереть, — объяснил Зарудный. — Кого-нибудь ждете?

Настя кивнула, прижалась спиной к теплой печи и закрыла глаза от удовольствия. Маша сбросила оленьи сапоги и с ногами забралась на кушетку.

— Мы хотели проститься с вами, Анатолий Иванович, — Маша, по обыкновению, куталась в платок, часто поводя плечами. — Должны были заглянуть Константин Николаевич, Попов, Можайский. Вы завтра уезжаете с Василием Степановичем?

— Да, если утихнет пурга.

— А она утихнет? — Маша задала вопрос поспешно, с вызовом.

Зарудный внимательно посмотрел на нее. Когда Маша в таком настроении, от нее можно ждать всего.

— Должно быть. Пойду поставлю самовар.

Зарудный долго возился с самоваром. Настя, согревшись, села на край кушетки, возле Маши.

— Вот так прийти однажды сюда, — проговорила Маша, оглядев комнату, и остаться… Свой дом. Свое тепло. Рядом хороший человек, которого ждешь, провожаешь и опять ждешь, ждешь…

Настя повернулась к Маше:

— И останься. Обвенчаетесь. Он будет счастлив.

Маша будто не расслышала ее слов.

— И ни слова больше о женихах, о сватовстве. Он жених, он муж… Трепетать от счастья, услышав стук, а у дверей еще раз зажмурить глаза: он или не он?

Еще раз стукнула дверь. Настя поднялась с кушетки и остановилась посреди комнаты.

Снова никого, только скрипела половица под ногами.

Маша, очнувшись, посмотрела на Настю изучающим взглядом.

— Никого, — вздохнула Настя и, возвращаясь к прежнему, сказала просительно: — Анатолий Иванович такой хороший…

— Нет! — Маша резким движением стянула концы платка на груди. — У счастья открытые глаза, непременно открытые. Я вижу это по тебе.

— Ты сама не понимаешь себя, Машенька. Ведь ты любишь Анатолия Ивановича…

— Люблю, — произнесла Маша протяжно.

Настя уставилась на нее. Уж лучше бы Маша возражала, спорила, чем это безразличное "люблю"!

— Выйдешь замуж — полюбишь крепче. Ты будешь любить его. Такого мужа…

— Нет! — упрямо возразила Маша, отвечая на какие-то свои сомнения и колебания.

Вернулся Зарудный.

Маша сказала капризно:

— Как долго вы, Анатолий Иванович!

— Прошу прощения.

— Оставались бы дома. — Маша говорила серьезно. — Уедете — скучно будет.

— Никак невозможно.

— Обойдутся без вас. Торговые дела не по вашей части. Вы и здесь волонтер.

— Совершенно верно. — Зарудный приготовился к ожесточенной атаке. Непременный волонтер, неисправимый охотник до чужих дел.

Сегодня Машу злила податливость Зарудного. Он нравился ей не покорный, а беспокойный, упрямый, как тогда, во время спора с Александром Максутовым.

— Зачем выезжать зимой, в самое неудобное время? Прихоть Завойко?

— Нет, это наиболее удобное время, — Зарудный отвечал терпеливо, как учитель на вопросы ученика.

— Экономическая необходимость?

— Выгоды края, а значит, и экономическая необходимость. Купцы именно зимой предпринимают разбойничьи набеги на деревни и острожки. Где не удается обманом, пускают в ход вино, угрозы, насилие. Только упустишь из виду этих молодчиков — непременно случится беззаконие. Жил тут у нас один камчадал, вы сына его, Ивана Афанасьева, знаете. Не пришелся он по нраву приказчикам тагильского купца Брагина, они и убили его. Да, не удивляйтесь, убили — и концы в воду. Подкупили исправника, чтоб повез Афанасьева в Петропавловск: судить, дескать, за то, что мешает правильному торгу. Поехали вчетвером: два приказчика, исправник и Афанасьев — каждый на своей упряжке, — а прикатили сюда без камчадала, втроем. Вместо него казенная бумага: мол, Афанасьев вину свою признал и отпросился домой. Сжалились, говорят, отпустили, вот и расписка его. Расписка! — воскликнул Зарудный с неостывшей горечью. — А человек пропал, как под землю ушел. Завойко сына его в портовые мастерские взял. Да человека этим не воскресишь. — Зарудный неловко сел на краешек стула. — А в нынешнее военное время можно ждать всяких сюрпризов: нет такой низости, перед которой остановится купец или приказчик. Народ все коростолюбивый, жестокий. Их надобно в узде держать.

За стеной завозилась Облизина. Настя тихо выскользнула из комнаты.

— Как же вы можете повлиять на эту орду? — удивилась Маша. Приезжаете вы в острожек, а их уже и след простыл.

— Бывает и так, — Зарудный говорил отрывисто, чувствуя странную стесненность. — Но чаще купец трусит, боится.

— Значит, вы отправляетесь в военную экспедицию?

— Похоже.

— Странный вы человек, — сказала Маша задумчиво. — Вернетесь домой и снова один. Много друзей, а все один, один… — И вдруг тревожно: — Хоть бы на меня, недостойную, внимание обратили.

Зарудный поднялся со стула, заслонив собой лампу.

— Не шутите этим, Маша!

Тень упала на лицо Маши, и Зарудный не заметил мелькнувшего в ее глазах испуга.

— Я не шучу, — ответила Маша, бледнея. Она вся подобралась, съежилась на кушетке.

Зарудный шагнул вперед и заговорил сбивчиво, горячо, забыв о вдове и о Насте, беседующих за стеной:

— Если вы все-таки шутите, Машенька… это злая, жестокая шутка. Я странный человек, может быть. Я часто и сам вижу это… Но я люблю вас, люблю больше жизни… Полюбил давно и не могу не думать о вас, и не могу потерять вас…

Маша закрыла глаза. Сейчас он сделает еще один шаг — и она не пошевельнется, не оттолкнет его. Каждый удар сердца отчетливо отдавался в напряженном теле.

Но Зарудный опустился на пол у низкой кушетки и уткнулся лицом в колени Маши. Ее руки торопливым движением легли на голову Зарудного; можно было подумать, что Маша испугалась чего-то, хотя она бережно прижимала ладонями его жесткие волосы.

— Это счастье… — шептал Зарудный. — Жизнь моя, любовь моя, светлая, единственная…

Он порывисто поднял голову, схватил руки Маши, целовал их, прижимал к разгоряченным и влажным щекам.

Девушка почувствовала себя виноватой, пристыженной. Она казалась сама себе нищей. Чем ответить на большую любовь, которой ей самой, может быть, не суждено никогда пережить? На такие чувства способны не все. Зарудный лучше других, ей хорошо с ним, но разве этого достаточно? Он отдает ей всего себя, в его представлении Маша стоит где-то высоко, она лучше, чище, умнее других; она — жена и возлюбленная, друг и советчик, судья, справедливость, счастье… Маша чувствовала, как высоко вознес ее Зарудный, не умеющий любить иначе, и тот же инстинкт говорил ей: "Берегись, тебе нечем будет ответить ему".

— Я не шучу, — повторила Маша спокойным тоном, который заставил Зарудного выпрямиться. — Это вырвалось неожиданно, вдруг… но я не шучу, Анатолий Иванович… Встаньте, сейчас вернется Настенька…

— Пусть, я не стыжусь своих признаний… своего счастья, — добавил он без прежней уверенности.

— Встаньте, — настойчиво повторила Маша и спустила на пол ноги в меховых чулках. Зарудный виновато поднялся. — Подождите еще немного… и все само собой решится. Хорошо?