Русская литература XVIII векa - Григорий Гуковский

«Сорена и Замир». Как бы ответом на шум, произведенный «Росславом» Княжнина в Петербурге, явилась написанная в том же 1784 г. в Москве и поставленная в начале 1785 г. там же «Сорена и Замир» Николева.

«Сорена и Замир» – трагедия, похожая во многом на сумароковские трагедии, не отступающая от канона, установленного «отцом русской драмы», хотя сюжет ее построен на «Альзире» Вольтера*. Политическая установка ее более радикальна, чем это могло быть у Сумарокова. Впрочем, у Николева на первом плане любовный сюжет, в противоположность «Росславу» и «Вадиму» Княжнина, трагедиям, в которых любовная тема отступает на задний план, а политическая тема не только обосновывает направленность пьесы, но и составляет основу сюжета.

* В ней использованы мотивы и других трагедий Вольтера; см.: Кадлубовский А. «Сорена и Замир» Николева и трагедии Вольтера//Изв. отд. русск. яз. и слов. Академии наук». Т. XII. Кн. I.1907.

В «Сорене» повествуется о том, как «царь российский» Мстислав, покорив страну половцев, влюбился в Сорену, жену князя половецкого Замира. Но она верна своему мужу и отечеству, она видит в Мстиславе тирана. Мстислав, ослепленный страстью, позабыл правила чести и действительно стал тираном. Он хочет предать смерти пленного Замира, он неистовствует. В конце концов Сорена решается на тираноубийство, но по ошибке убивает вместо Мстислава Замира и сама закалывается;

Мстислав потрясен. Итак, тема трагедии – пагубные плоды тирании. Но Николев не делает из своего сюжета умеренного вывода о необходимости добродетели для царя; он прямо заявляет, что поскольку царь под влиянием страстей всегда может сделаться тираном, необходимо не давать всей власти одному человеку, необходимо устранить самодержавие.

В тексте «Сорены и Замира» мы встречаем немало декламации о тирании и свободе, о рабстве и ненависти к нему. Николев противопоставляет Мстислава, русского самодержца-тирана, Замиру, царю несамодержавному. У половцев, по его трагедии, до завоевания их Мстиславом было государство, в «котором вольностью и счастьем всяк гордился»; Замир называет половцев «гражданами», а не подданными, и своими друзьями; Замир так описывает жизнь половцев до Мстислава:

В довольстве, вольности, гордясь хранить закон,

Познав, что общества едина крепость он,

Щадили правого, искореняли злого:

Что бедствие свое зря в бедствии другого,

Привыкнув жизнь свою для чести лишь любить,

Страшились истину и в малом оскорбить.

На троне был их друг, и были все счастливы!

Половцы жили:

...идолам в венце не приобыкши льстить,

И поклоняться им, чтя рабство преступленьем,

А на рабов их зря с презрительным жаленьем.

Наконец Замир заявляет самому Мстиславу:

Мой бог – вселенной бог; закон моя свобода,

Иных законов я не буду знать во век:

Торгует вольностью лишь подлый человек.

Таким образом, все симпатии Николева на стороне конституционного государя «свободных» людей, вся его ненависть обращена на самодержца. Сорена говорит: «Царицы русской сан с тираном ненавижу». Она обращается к Мстиславу:

...твой дар, кровавы лить потоки,

Твое веселие – рождать в народе страх;

Род человеческий без чувств в твоих глазах.

Тиран, заграбя власть в позор его же века,

Не человек, а тигр противу человека.

Самодержавие опирается на продажных рабов, развращает подданных. Сорена говорит, что надо подкупить «мстиславовых рабов»:

Они невольники; монарх у них тиран:

Так их достоинство – измена и обман,

А извиненье им – оковы их и бедства.

Картина порабощенного тиранией народа не один раз изображается Николевым, и она мрачна:

Везде, везде встречал тирана иль раба!

Замир восклицает:

Дай способ мне умреть; жить мерзко: свет развратен

Исчез взаимства долг; нет к ближнему любви,

И человечество потоплено в крови.

Уставы естества тиранами презренны;

Здесь тигры царствуют, а люди унижены...

Такие тирады воспринимались, конечно, не как историческая картина, а как очень смелые слова о современности. Не менее современно звучали призывы бороться с тиранией насмерть. Замир обращается к плененным вместе с ним половцам:

Умрем и пресечем несносной к нам презор,

Бесчестье упредим и бедствия народны;

Нам руки скованы, но души в нас свободны.

Великости души что может нас лишить,

И властен ли тиран глас сердца задушить!

Когда рассудок нам дает его законом,

Он раб тогда, друзья! он раб и с пышным троном,

Не страшен нам тиран.

Пленник. Готовы все презреть. Все пленники.

Готовы мы с тобой за вольность умереть.

И наконец, Сорена решилась убить Мстислава:

Тирана истребить есть долг, не злодеянье,

И если б оному внимали завсегда,

Тиранов не было б на свете никогда;

Имел бы на земле закон единый царство,

Вина их бытия: тщеславье и коварство;

Вина их торжества: безумие и страх.

Но где рассудок цел, где мужество в сердцах,

Где рана общая есть собственная рана,

Не долго слышно там название тирана.

Вывод всей политической проповеди трагедии сформулирован Николевым недвусмысленно: русский вельможа Премысл произносит монолог, в котором обращается к публике:

Исчезни навсегда сей пагубный устав,

Который заключен в одной монаршей воле!

Льзя ль ждать блаженства там, где гордость на престоле,

Где властью одного все скованы сердца?

В монархе не всегда находим мы отца!

Сам Мстислав, видя свое тиранство, говорит:

О бедные народы!

Кому Подвластны вы? кто даст примеры вам?

Злодейства судия творит злодейства сам.

Вот, власть, твои плоды, коль смертным ты законы,

Не скроют царских зол ни титлы, ни короны;

Но если и цари покорствуют страстям,

Так должно ль полну власть присвоивать царям?

Такое на себя монархов надеянье

Невольно их влекло нередко в злодеянье...

Следует указать, что «Сорена и Замир» заключает еще одну бунтарскую тенденцию: Николев выступает в своей трагедии против церкви, против христианства. Мстислав использует церковный обман ради своих личных и неблаговидных целей; религия служит тирании. Мстислав, подавив вольность половцев, «желает христианство нам в души поселить чрез наглое тиранство», – говорит Сорена. Мудрый же Премысл проповедует Мстиславу веротерпимость совсем по Вольтеру.

Как «Росслав» в Петербурге, так «Сорена» при первой постановке в Москве произвела огромное впечатление на зрителей, среди которых немало было таких, которые сочувствовали заключенной в ней проповеди. На спектакле был и Петр Иванович Панин, и он плакал и хвалил трагедию. Однако нашлись люди, которые донесли московскому главнокомандующему Брюсу, что в «Сорене» проповедуются неподходящие идеи. Брюс получил трагедию (в списке), возмутился и отправил царице донесение и самую рукопись, отметив опасные стихи, в частности реплику Премысла: «Исчезни навсегда...» и т.д. Но Екатерина разрешила пьесу к постановке и к печати, сделав вид, что к ней не относятся тираноборческие тирады Николева, так как она, мол, не тиран, а мать своих подданных; еще не наступила Французская революция, заставившая Екатерину быть более подозрительной.

В. В. Капнист. Общее обострение социально-политической ситуации в 1770– 1780 гг., брожение умов перед решительным взрывом во Франции и во время его, напряженность общественной атмосферы, так удручающе подействовавшие на многих дворянских интеллигентов, и, с другой стороны, приведшие к подъему радикализма в творчестве ряда из них (Княжнина, Николева, Фонвизина), характерным образом отразились и в поэтической деятельности Капниста. Он сильно реагировал на общественные и идейные потрясения своего времени, но колебался в своем отношении к ним, более того, он метался, то будучи обуреваем социальным гневом, то впадая в пессимизм и даже безразличие к социальным вопросам. Так он и соприкоснулся одновременно с Княжниным, Фонвизиным и даже отдаленно с Радищевым, с одной стороны, – и с Карамзиным и дворянским меланхолическим сентиментализмом, с другой.

Василий Васильевич Капнист (1757–1823) был довольно богатым украинским помещиком. Он был человеком весьма культурным, любителем и ценителем искусств, любителем привольной жизни в деревне, среди книг, «на лоне» дружбы и семьи. В ранней молодости он служил в военной службе, затем несколько раз принимался за штатскую, но в основном он был помещиком и литератором. Еще в 1770-х годах Капнист сблизился сначала с Львовым и Хемницером, затем с Державиным, и все они, вместе с некоторыми другими поэтами, составили литературное содружество, объединенное любовью к искусству, личной дружбой, известными общими моральными навыками, убеждениями, – но и только: ни единства политических взглядов, ни единства литературного пути в этом – как его называют – «кружке Державина» не было.