Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

— Я не могу этого сделать, Гай Веррес, — высокомерно возразил старик. — Лампсак — фокейский город, а это значит, что наши женщины никогда не находятся в одной комнате с незнакомыми людьми.

— Я не прошу, чтобы она обедала с нами, Филодам, — терпеливо объяснил Веррес. — Я только хочу посмотреть на этот образец добродетелей, о котором говорит весь город.

— Я не знаю, почему так говорят. Они ведь тоже никогда ее не видели, — сказал Филодам.

— Несомненно, об этом разболтали твои слуги. Приведи ее, старик!

— Я не могу, Гай Веррес.

В столовой присутствовали пятеро других гостей, Рубрий и четыре писца. Как только Филодам отказался показать свое дитя, все они разом закричали, требуя привести ее. Чем тверже Филодам отказывал им, тем громче они кричали.

Когда принесли первое блюдо, Филодам воспользовался моментом, вышел из комнаты и послал слугу в дом, где обедал Артемидор, умоляя, чтобы тот пришел на помощь. Стоило слуге уйти, как Филодам уже вернулся в столовую, упрямо продолжая отказываться показать дочь римлянам. Рубрий и два его помощника поднялись от трапезы, чтобы самим поискать девушку. Около двери на жаровне стоял большой кувшин с кипящей водой — для большой чаши, куда ставят миски с едой, чтобы подогреть. Рубрий схватил кувшин и выплеснул кипяток на голову Филодама. Пришедшие в ужас слуги разбежались, крики, старика тонули в смехе римлян, отправившихся на поиски Стратоники.

В самый разгар этой сцены Артемидор и его двадцать друзей появились у входа. Но ликторы Верреса преградили им путь. Префект декурии, некий Корнелий, будучи ликтором, был абсолютно уверен в своей неприкосновенности. Ему и в голову не приходило, что Артемидор и его друзья прибегнут к силе. Вероятно, фокейцы и не сделали бы этого, если бы Артемидор не услышал страшные вопли своего ошпаренного отца. Лампсакцы ворвались в дом всей толпой. Несколько ликторов отделались малой кровью, но Корнелию свернули шею.

Участники пиршества разбежались, когда Артемидор и его друзья влетели в столовую с палками в руках и с жаждой убивать на лицах. Но Гай Веррес трусом не был. Презрительно растолкав фокейцев, он вышел из дома вместе с Рубрием и прочими приспешниками. Здесь он увидел своего мертвого ликтора, распростертого на дороге. Пять испуганных коллег стояли рядом. Посол поторопил их, они подняли Корнелия и понесли его вверх по улице, к дому Ианитора.

К этому времени весь город уже был охвачен волнением, и сам Ианитор стоял у открытых дверей своего дома. Сердце его упало, когда он увидел, что именно несут римляне. Но он впустил их в дом и предусмотрительно запер за ними ворота. Артемидор остался у себя — помочь отцу, но двое его друзей повели прочих на городскую площадь, по пути призывая остальных жителей города присоединиться к ним. Всем грекам Лампсака Гай Веррес Уже порядком надоел, и даже пламенная речь Публия Теттия (самого известного римлянина из живших в городе) не могла удержать их от возмездия. Теттий и приехавший погостить к нему Гай Теренций Варрон были сметены прочь с дороги мстителей, и горожане бросились к дому Ианитора.

Там они потребовали, чтобы их впустили внутрь. Ианитор отказался, после чего они стали бить в ворота самодельным тараном, но безуспешно. И тогда они решили сжечь дом. Щепки и бревна сложили у фасада и подожгли. Только прибытие Публия Теттия, Гая Теренция Варрона и некоторых других римлян предотвратило несчастье. Их просьбы одуматься охладили горячие головы достаточно, чтобы понять: убийство римского посла закончится кое-чем похуже, чем надругательство над Стратоникой. Поэтому огонь (который уже охватил значительную часть фасада дома Ианитора) был погашен, и лампсакцы разошлись.

Менее самонадеянный человек, чем Гай Веррес, при первой же возможности постарался бы покинуть охваченный волнением город, но Гай Веррес не намерен был убегать. Вместо этого он спокойно сел и написал Гаю Клавдию Нерону, губернатору провинции Азия, убежденный в том, что его-то не побьет пара грязных азиатских греков.

«Я требую, чтобы ты приехал в Лампсак и подверг суду двоих союзников, Филодама и Артемидора, за убийство старшего ликтора римского посла», — писал он.

Но как ни быстро дошло письмо до Пергама, его опередил подробный совместный отчет Публия Теттия и Гая Теренция Варрона, также посланный губернатору.

«Конечно, я не приеду в Лампсак, — был ответ Клавдия Нерона Верресу. — Я слышал о том, что произошло на самом деле, от моего старшего легата Гая Теренция Варрона, который значительно старше тебя по званию. Жаль, что тебя не сожгли заживо. Ты полностью соответствуешь имени „Веррес“ — свинья».

Ярость, с которой Веррес строчил свое следующее сообщение, добавила яда его стилосу. Это было письмо Долабелле в Тарс. Через семь дней сие послание доставил один из солдат Верреса. Этот человек так боялся того, что с ним сделает Веррес, если он замешкается, что готов был убивать ради свежей лошади через каждые несколько часов пути.

«Поезжай тотчас в Пергам, — инструктировал Веррес своего начальника, обойдясь на сей раз без формального приветствия или хотя бы изъявлений уважения. — Привези Клавдия Нерона в Лампсак без промедления, чтобы осудить и казнить двоих союзников, которые убили моего старшего ликтора. Если ты этого не сделаешь, я найду что рассказать Риму о твоих разгулах и наркотиках. Я не шучу, Долабелла. И можешь сказать Клавдию Нерону, что, если он не явится в Лампсак и не приговорит этих греческих fellatores, я обвиню его в грязных делах. Я буду настаивать на моих обвинениях, Долабелла. Не воображай, что я передумаю. Пусть мне суждено умереть из-за этого, но я не отступлю».

* * *

Когда известие о событиях в Лампсаке достигло двора царя Никомеда, ситуация казалась тупиковой. Гай Веррес все еще жил в доме Ианитора и свободно передвигался по городу. Ианитору было приказано оповестить лампсакцев о том, что Веррес останется там, где был, и пусть все знают: Клавдий Нерон едет из Пергама, чтобы судить и казнить отца и сына.

— Если бы я мог что-то сделать! — сказал Цезарю обеспокоенный царь.

— Лампсак входит в состав провинции Азия, — сказал Цезарь. — Он не принадлежит Вифинии. Ты можешь действовать только дипломатически, а я не убежден, что это поможет тем двоим несчастным союзникам.

— Гай Веррес — полный негодяй, Цезарь. В прошлом году он украл сокровища всех храмов в провинции Азия, потом утащил Арфиста из Аспенда и золотое покрытие Артемиды в Перге.

— Вот и добивайся после этого, чтобы провинции любили Рим, — презрительно вздернув верхнюю губу, сказал Цезарь.

— Ничто не может спастись от этого человека, включая, по-видимому, и добродетельных дочерей уважаемых греческих союзников.

— Кстати, что Веррес делает в Лампсаке?

Никомед поежился:

— Едет ко мне, Цезарь! Везет рекомендательные письма ко мне и к царю Садалу во Фракию. Губернатор Долабелла наделил его статусом посла. Воображаю его истинную цель — присвоить все наши статуи и полотна.

— Он не посмеет их и пальцем тронуть, пока я здесь, Никомед, — успокоил его Цезарь.

Лицо старого царя просветлело:

— Я вот что хотел сказать. Может быть, ты поедешь в Лампсак Как мой посол, чтобы Гай Клавдий Нерон понял, что Вифиния обеспокоена ситуацией? Мне нельзя отправляться туда лично — это могут расценить как военную угрозу, даже если я предпринял бы путь без военного эскорта. Мои войска значительно ближе к Лампсаку, чем войска провинции Азия.

Прежде чем Никомед закончил говорить, Цезарь уже понял, какие трудности это сулит ему самому. Если он прибудет в Лампсак наблюдать за событиями, официально представляя царя Вифинии, весь Рим сочтет, что он, Цезарь, действительно находится в близких отношениях с Никомедом. Но как он мог избежать поездки? Внешне просьба царя выглядела вполне разумно.

— Я не должен быть твоим официальным представителем, царь, — серьезно ответил Цезарь. — Судьба этих двух греческих союзников в руках губернатора провинции Азия, которому не понравится присутствие римлянина двадцати одного года от роду, частного лица, который заявляет, будто он — представитель царя Вифинии.